Несомненно, самые интересные моменты, связанные с Марией Нагой, - это её признание Лжедмитрия I своим сыном, а затем отказ от него. Сейчас в публикациях встречается мнение, что признала, стремясь после монашеской кельи пожить в своё удовольствие. Так ли это?
Как раз с этим признанием и связаны сцены в драмах и А.К.Толстого, и А.Н.Островского.
Сначала остановлюсь на сцене из «Царя Бориса»: хотя трагедия Толстого была написана и позднее «исторической хроники» Островского, но хронологически выведенная в ней сцена происходила раньше.
Напомню: постриженная после гибели сына и подавления угличского бунта в монахини Мария Нагая к моменту, когда в Польше объявился Самозванец, уже более десяти лет находилась в монастыре. В 1604 году Борис Годунов вызывал её к себе, чтобы она рассказала о гибели царевича (об этом – ниже), а 18 июля 1605 года инокиня Марфа въехала в Москву и признала Лжедмитрия I своим сыном (эту сцену изобразил Островский).
Алексей Константинович основывается на новинке – опубликованном в 1868 году исследовании Н.И.Костомарова «Смутное время Московского государства в начале XVII столетия 1604-1613». А историк использует в ней рассказ «Исаака Аврамова Массы» - голландского купца, путешественника и дипломата, бывшего в те годы в России (книга «Краткое известие о начале и происхождении современных войн и смут в Московии, случившихся до 1610 года»). Читаем: «Борис… начал действовать внутри. Он, говорят, велел привезти мать Димитрия в Новодевичий монастырь; оттуда привезли её ночью во дворец тайно и ввели в спальню Бориса. Царь был там с своею женою. "Говори правду, жив ли твой сын или нет?" — грозно спросил Борис. "Я не знаю", — отвечала старица. Тогда царица Марья пришла в такую ярость, что схватила зажжённую свечу, крикнула: "Ах ты б.... ! смеешь говорить: не знаю — коли верно знаешь!" — и швырнула ей свечою в глаза. Царь Борис охранил Марфу, а иначе царица выжгла бы ей глаза. Тогда старица Марфа сказала: "Мне говорили, что моего сына тайно увезли из Русской земли без моего ведома, а те, что мне так говорили, уже умерли". Рассерженный Борис приказал отвезти старицу в заключение и держать с большею строгостью и лишениями».
Н.Н.Ге собирался писать на этот сюжет картину «Царь Борис и царица Марфа», но замысел не осуществился, и остался лишь этюд:
А.К.Толстой в своей трагедии изображает как раз сцену встречи царя Бориса с Марией. Мне эта сцена кажется очень сильной и убедительно изображающей причины «признания» самозванца.
Сцена открывается монологом матери, не только скорбящей о погибшем сыне («Четырнадцать я лет всё плачу, плачу, и выплакать горючих слез моих я не могу»), но и готовящейся ради мести благословить неведомого ей мстителя:
Но кто б ни был неведомый твой мститель,
Идущий на Бориса, — да хранит
Его Господь! Я ни единым словом
Не обличу его! Лгать буду я!
Моим его я сыном буду звать!
Кто б ни был он — он враг тебе, убийца, —
Он мне союзник будет! Торжество
Небесные ему пошлите силы,
Его полки ведите на Москву!
После такого призыва, думается, уже не будет вопросов, почему согласилась бывшая царица назвать Лжедмитрия царевичем. Но раз уж мы заговорили о трагедии Толстого, позвольте поподробнее остановиться на этой более чем выразительной сцене.
Мы видим гордую и непреклонную женщину, которую не сломили годы заточения в монастыре, не приемлющую льстивых речей царя: «Царица Марья Фёдоровна, бью тебе челом!» - «Пострижена царица по твоему указу. Пред тобой лишь инокиня Марфа».
И дальше будет страшный поединок царя-убийцы и матери-мстительницы, отрицающей гибель своего ребёнка: «Твой сын, сама ты знаешь, четырнадцать уж лет тому, в недуге упал на нож…» - «Зарезан был. Ты то ли хотел сказать? Но я лишилась чувств, когда та весть достигла до меня — его я мёртвым не видала!»; «Его весь Углич мёртвым видел…» - «Я не видела его!» - «На панихиде ты у его молилась трупа…» - «Слёзы мои глаза мрачили; я другого за сына приняла». Её слова даже поколеблют уверенность царя: «Ужели был и Клешниным и Шуйским обманут я?»
Царица Мария Григорьевна, как она скажет о себе, «простая баба, дочь Малюты», знающая, «что пытки есть иные чувствительней и дыба и когтей», находит средство заставить Марфу признать сына погибшим, приведя виновницу его гибели Василису Волохову, – и несчастная мать не выдерживает:
Прочь! Прочь её! Кровь на её руках!
Кровь Дмитрия! Будь проклята вовеки!
Будь проклята!
Но даже заставив бывшую царицу признать царевича убитым, Годуновы не могут сломить непокорную. Мария остаётся верна себе:
Ты в том ли мне велишь
Крест целовать, что на моих глазах
Тобою купленная мамка сына
Убийцам в руки предала?
И совершенно недвусмысленно прозвучит её заявление:
Мой сын
Тобой убит. Судьба другого сына
Послала мне — его я принимаю!
Димитрием его зову! Приди,
Приди ко мне, воскресший мой Димитрий!
Приди убийцу свергнуть твоего!
Затем будет с сцена со свечой, описанная Костомаровым, и попытки Бориса убедить Марфу «помешать потокам кровавым течь и брату встать на брата» - ничто не окажется действенным.
А завершится сцена её монологом, где наряду с горьким ликованием:
Я ранила их насмерть,
Я, Дмитриева мать! Теперь их дни
Отравлены! Без сна их будут ночи!
Лишь от меня спасения он ждал —
Я не спасу его! Пусть занесенный
Топор падёт на голову ему! – будет звучать обращение к погибшему:
Прости, мой сын, что именем твоим
Я буду звать безвестного бродягу!
Чтоб отомстить злодею твоему,
На твой престол он должен сесть…
И снова – отчаянный вопль:
Ты мог бы жить!
Ты вырос бы! На славу всей земле
Ты б царствовал теперь! Но ты убит!
Убит мой сын! Убит, убит мой Дмитрий!
**************
Так что же это – стремление хорошо жить или жажда мести? По-моему, всё-таки второе…
Островский изобразит ещё более психологически напряжённый момент – встречу «матери» и «сына». Но б этом – в следующий раз.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского здесь