Вадим очень много занимался благотворительностью. У обеспеченных людей - это знак хорошего тона. Кому-то, может быть, и жаль было денег, но не хотелось, чтобы осуждали другие. А для кого-то это сделалось потребностью. Вадим выбрал детский реабилитационный центр. Это было что-то промежуточное между интернатом и детским домом. Туда попадали дети, если мы перейдем на казенный язык, “из неблагополучных семей”. Жили тут и месяц, и два, и три. Их подлечивали, откармливали, старались чему-то научить - как правило, с учебой у этих ребят всё было очень запущено. У некоторых ребят за это время в семье всё менялось к лучшему. Родители закодируются, найдут работу… Тогда дети возвращались домой. Если же родители продолжали пить, поколачивать друг друга, и в холодильнике мыши не на чем было пове-ситься, ребят отправляли в детдом.
Реабилитационный центр, который приглядел Вадим, выглядел крайне убого. За те годы, что бизнесмен был его меценатом, заведение преобразилось. Ремонт, огромный плазменный телевизор, паласы в игровых комнатах, игрушки, детская площадка….На стенах теперь были нарисованы сказочные персонажи, на столах появлялись свежие фрукты. А заведующая встречала Вадима с такой почтительностью, точно он был арабским шейхом, а она - его последней прислужницей.
Люсе тоже доставляло радость участвовать во всем этом. Много раз она ездила в магазины, чтобы самой выбрать игрушку для кого-то из именников - нарядную куклу, или огромного медведя, или заводной поезд. А новые приятельницы советовали ей поскорее родить Вадиму собственного ребёнка - он, де, будет отцом на диво.
Люся немножко побаивалась. Мама рассказывала ей, что переносила единственную беременность крайне тяжело, лежала в лёжку, её выворачивало наизнанку почти до самых родов, и она уже не знала, чего хочет - родить или уме-реть. Бывали минуты, когда второй вариант казался предпочтительнее, тем более, если наступит прямо сейчас.
Поэтому, когда тест у нее оказался положительным, Люся в прямом смысле слова приготовилась ждать конца. Но беременность причинила ей лишь три неудобства. Постоянно хотелось спать. А еще Люся возненавидела запахи курицы и мяты. В принципе - ерунда, можно не брать в расчет. Забегая вперед - стойкое отвращение к мяте сохранилось на всю жизнь. В отличие от курицы.
Вадим спросил - не хочет ли Люся рожать в частном роддоме. Но молодая женщина выбрала обычный, в районной больнице. Все говорили, что там очень хорошие врачи, “набившие руку”, и даже самые сложные случаи там оканчиваются благополучно.
А вот когда за три дня до Люсю положили (палата была платной - это да) и врачи обсуждали варианты родов, молодая женщина двумя руками была за кесарево. Это казалось ей не так страшно….
Позже до нее дошло, что легких операций в принципе не бывает, и если обезболивающий укол задержится хоть на десять минут - будешь чувствовать себя как немножко перееханная поездом. Но рядом лежала Алка - живой пример. Худенькая как тростиночка, она с самого начала боком-боком старалась вставать, и не стонала, и не жаловалась… Вообще в тот “заход” на этаже было много прооперированных, и веселая пожилая санитарка в шесть утра зычно кричала в коридоре:
- Ну что, потрошенные, айда…..мыть…..
Впрочем, это все второстепенно, а главное было, что у Люси родилась девочка, хорошенькая как кукла. Хоть запускай на конкурс “Мисс младенец”.
Имя выбирал Вадим. И не позволил Люсе остановиться ни на разных там Снежанах и Анжеликах, ни на Хавроньях и Агафьях…
- Не городи глупости, мать, - сказал он нежно, - Что касается роскошных имен - раньше их давали своим детям блатные, а сейчас - поклонницы сериалов. А народные варианты - прежде попу курицу несли, чтобы подобрал младенцу имя покрасивше, как у господ. Давай на дворянские семьи ориентироваться. Мальчики там - Александры, Николаи, Константины… Девочки - Марии, Ксении, Ольги…. Ну и так далее. Давай придерживаться хорошего тона.
Люся покачивала дочку, не слишком вслушиваясь в то, что говорит муж. По большому счету, ей было всё равно. Можно хоть Ксения, хоть Харитина… Лишь бы не болела.
Вадим нанял помощницу по хозяйству. Пожилая приятная женщина приходила на несколько часов в день, наводила уют, наполняла холодильник. А Люсе казалось, что хоть и тепличные условия у нее были по сравнению с другими женщинами, она все равно превратилась в зомби. Ксанка ночами не спала. Как в фильме “От заката до рассвета”. Люся бродила с ней по дому, чтобы малышка не мешала мужу. А днем Люся переходила из комнаты в комнату с глазами сомнамбулы, и нередко цепляла углы.
Родители приезжали посмотреть на внучку.
- Странно, а я был уверен, что у тебя будет мальчик, - сказал отец, - Хоть один в нашем роду… На узи ж вроде говорили….
- Они часто ошибаются.
- Мне нравится ваш дом, - сказала мама, - У него есть лицо. Вадим молодец, он так ценит вещи, так тщательно их подбирает. У вас каждый стул - личность. Сейчас в моде квартиры безликие, как космические корабли. Так и кажется, что в комнату вот-вот вплывёт астронавт, отодвинет дверь потайного шкафа и достанет из него запасной скафандр….
Но Люся не смогла, как мама, превратиться в “домового”, или, вернее, “домовую”. И когда Ксанка подросла, Люся стала рисовать. Произошло это как-то незаметно для нее самой. Она никогда прежде не ходила ни в художественную школу, ни даже в изостудию. А тут душа запросила творчества. Люся купила несколько картин “по номерам”, изобразила ярких попугаев и корабль на фоне заката. Мама, про такой вид живописи не слышавшая прежде, всплеснула руками. И решила, что в дочери проснулся талант. Ну и ничего, что долго спал. Вон, Сюзан Бойл. В сорок семь лет вышла на сцену, запела ангельским голосом, и все легли…. Вернее, встали, и устроили ей овацию. Вдруг в дочери тоже мертвым сном спал какой-нибудь Репин, и жизнь его, наконец, растолкала.
Люсе было смешно. Она попробовала объяснить маме - это всё равно, что вышивать по схеме. Но, во-первых, мама торопилась в парикмахерскую, и ей некогда было слушать. Во-вторых, ей хотелось верить в чудо.
А потом Люся принесла домой третий холст и маленькие пластиковые баночки с красками. Должно было получиться красиво - зимняя ночь, звездное небо, избушка, в которой светится окно, черный лес вдали и черный забор.
Ксанка играла в манеже со своими медвежатами, Люся взяла кисточку… Но в тот миг она перестала осознавать, что четко очерченные границы на схеме, проставленные цифры, изменили очертание, слишись во что-то другое.
Она рисовала быстро, на диво точной была ее рука, ни разу не дрогнула кисть… Ей даже не надо было смотреть на цифры и сличать их с баночками. И в то же время она испытала чувство, которое никогда не приходило к ней прежде. Тот радостный трепет, граничащий со страхом, который убеждал подсознание: “Что то рождается….из-под моих рук… Что-то большее, чем я могла до сих пор”.
У нее кружилась голова, и Бог весть, чем бы это кончилось. Но на самом деле кончилась краска. Опустели две баночки - с чёрной и синей. Остальные стояли почти нетронутыми. Люся тряхнула головой. Какая зима, какой домик… Домика не было и в помине…. Перед ней на холсте - угол какого грязного сарая, и мальчик - худой до синевы, с всклокоченными грязными волосами…
Она никогда не умела рисовать мальчиков. Кошку не сумела бы нарисовать, не то, что человека. Люся отбросила холст. Отшвырнула, как живое существо. Эту картину она не повесила на стену. Задвинула в своей мастерской в угол, прикрыла листами ватмана.
Но рисование становилось для Люси потребностью. Более того - зависимостью. Такая ломка происходит без сигарет, без интернета… У Люси - без того, что может оставить след и на чем можно оставить след… Она стала ловить себя на том, что набрасывает какие-то сценки карандашом на обоях…на полях журналов, пальцем - на запотевшем окне.
В школе у них была такая девочка - Катя. Каждый раз, когда урок оказывался скучным, Катя рисовала на последних листах тетрадок. Рисовала исключительно туфли на высоких каблуках. На шпильках, высоких, как ходули. Туфли были с розочками или с бантиками, под “леопарда” или “змею”, но Катю тянуло на изящную дамскую обувь. Для нее это был повод занять руки и мысли.
А что же Люся? Какие там туфельки и бантики…. Ее саму пугали рисунки, будто с той стороны листа проявлялось нечто, что смотрело ей в глаза.
Какие-то мужские лица. Поджатые губы, пронзительный взгляд, одержимый, лишенный жалости. Кисти рук, сжатые в кулаки… Какие-то трущобы, кричащая женщина….
Люся записалась к психотерапевту. Это был невысокий дяденька с рыжей бородой. Позже Люся узнала, что он ненавидит женщин. Так бывает. Женщины у него виноваты всегда и во всем. Они уходят после сеансов, наматывая сопли на кулак и посыпая голову пеплом.
Люсин случай Артур Дмитриевич счел незначительным.
- Запишитесь в какую-нибудь художественную студию, - посоветовал он, - Пусть вас там научат рисовать то что вам нравится… А вообще домашним хозяйством заняться не пробовали? Мужа, небось, совсем забросили со своими закидонами….
В городе была группа любителей и начинающих живописцев. Летом договаривались, и выезжали вместе на пленер. Было шумно и весело, внимание зрителей не смущало, А работы потом доводили до ума, и устраивали выставку.
Люся прибилась к этой компании. Оставила Ксанку няне, и поехала вместе с художниками рисовать полуразрушенную усадьбу. Она надеялась, что в присутствии других людей, ее рука, которая жила своей жизнью, будет вести себя прилично.
Начиналось всё замечательно. Молодежи устроили экскурсию по усадьбе, накормили горячим обедом в школьной столовой, и привели на полянку, откуда открывался нужный вид, Творите!
- Ну пожалуйста, - сказала Люся сама себе.
У нее было всё, что нужно - краски, холст. И сдвиг в голове…Она начала рисовать так осторожно, будто была пьяной, но ей ни за что нельзя было этого показать. Отлично…Уже обозначились стены, потрескавшаяся штукатурка, окна без стекол - пустые темные проемы. Высокая трава, обступившая умирающий дом
Люсю начало познабливать. Ей хотелось закончить скорее, отойти от холста… Словно здесь, возле него, было холодно, но стоит сделать два шага в сторону - и снова жаркий летний день.
- Ой, -сказала Маша из-за плеча, - Кто это у тебя?
Маша была кем-то, вроде негласного руководителя их группы. Рисовала она давно, набрасывала эскизы легко, быстро.. Она была явно талантлива. Сейчас она прохаживалась за спинами художников, смотрела - у кого что получается.
Люся взглянула на свою работу, и едва удержалась от того, чтобы не застонать. Опять, твою ма-ть…..
Да, это был старый господский дом, отлично переданный. Только там, на картине - отнюдь не разгар дня, но властвовали ранние сумерки. И черные проемы окон. А в крайнем правом кто-то был. Кто-то стоял в глубине комнаты, едва различимый в темноте. Явно были видны только глаза - может, на них падал последний свет? Глаза притягивали и манили…
Маша несколько секунд молчала.
- Жутковато как-то, - сказала она, - Может, ты не только рисуешь, но и ужастики пишешь тоже? Мы потом эти картины, что нынче рисуем, будем продавать… И, знаешь….только не обижайся….я бы твою не купила. Мне кажется, если бы она ночь. висела в моей комнате, эти глаза светились бы…
**
Изменив фамилию, отчество….имя своё она сохранила. Правда, Люсей её не звал ни один человек, но Людмила - это то, что осталось от прежней жизни.
Она хотела получить лицензию на ношение оружия. Хотя бы ограниченного поражения. Это было жизненно необходимо, и она откладывала деньги, единственное, чтобы это было не в ущерб Ксанке.
А пока она ходила в тир. Сначала приходилось ездить довольно далеко. А потом повезло - рядом с их домом был парк, и там неожиданно открыли маленький тир, который работал каждый день, даже в выходные.
Сначала хозяин удивился ей несказанно. К нему приходили мальчишки, иногда и девчонки. Заглядывали мужики, развлекаясь, или сами себе доказывая, что они еще “ого-го”. Но эта странная женщина, которая приходила сюда почти каждый день, и каждый раз брала винтовку с таким видом, будто это было главное дело в ее жизни…
Сначала она была рядовой начинающей, и часто, очень часто промахивалась. Потом дырочки в мишени стали подбираться все ближе к черному центру, пока, наконец, не начали сходиться в нем, сливаться друг с другом.
Как-то другой завсегдатай тира спросил Людмилу:
- Ты спортсменка или просто чокнутая?
Она ничего не ответила, только внимательно на него посмотрела.
Примерно через неделю после этого они снова оказались рядом в небольшом павильоне. Дядька этот уступал Людмиле в меткости, но не намного.
- У тебя деньги есть? - спросил он небрежно, между двумя выстрелами.
- Хотите ограбить? - поинтересовалась она.
И сама отметила - насколько другим тоном теперь говорит. Жёстким. Такую подумаешь - спрашивать ли второй раз.
- Ты себе уже что-нибудь купила? - поинтересовался дядька, - Ну, там приличный травмат… Или только присматриваешься?
Людмила испытующе посмотрела на него.
- Я к тому, что, может быть хочешь кое-что посерьезнее?- спросил он небрежно, - Потому и интересуюсь: на какую сумму рассчитываешь?
Людмила положила винтовку и кивнула на дверь - мол, выйдем, поговорим.
Продолжение следует