Практика и ещё раз практика !

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Третье практическое занятие методиста Л.В.Соколовской по выработке

релаксационного дыхания

 Занятия на свежем воздухе у фонтанчика – голубая мечта Воронцова. Солнечные
храмы доктора Бутейко.
 Опрос больных по домашнему заданию. Так что же это такое – контрольная
пауза?
 Почему вам хочется глубоко вдохнуть?
 Когда люди начинают действительно ощущать нехватку воздуха? Опыты в
барокамере. Еще раз об эффекте Вериго–Бора.
 Сядьте прямо. Уменьшим амплитуду поршня.
 Подъем зрачков вверх. Как научить ребенка закрывать рот.
 Правилоправой руки, или как сидеть в методе. Зевайте себе на здоровье.
 Все японцы утром и на ночь специально глубоко дышат – а зря...
 Почему при замере контрольной паузы лучше все же зажимать кончик носа?

– Ну как, ты не жалеешь о своих записях? – немного нервничая, поинтересовалась
Соколовская по дороге у супруга.
– Говорила я тебе, что ничего толкового на этих дачах–огородах не будет! Пришли
люди, чуть ли не силком за волосы притянутые.
Если бы ты пришел ко мне в институт на занятия... – завела она знакомую Воронцову
пластинку. – А еще лучше съездил бы со мной хоть раз на Дальний Восток для
проведения рекламных занятий по презентации твоей же собственной книги!.. –
Людмила даже зажмурилась, размечтавшись.
Там бы ты увидел, что значит настоящие смертельно–больные люди. И с каким жаром
они занимаются, зная, что это их последний шанс на спасение!!
– Я и здесь вижу все, что мне нужно, – парировал, готовый к такому разговору, супруг. –
До тебя я побывал на занятиях у своего учителя Клары Федоровны. Потом в Киеве у
небезызвестного тебе врача Новосельцева. И никто из этих методистов также не имел
идеальных условий!
Клара Федоровна в ту пору только что приехала из Германии. Прибежала на первое
занятие запыхавшись, чуть ли не с поезда.
Она тоже сетовала на то, что я попал не в самый лучший момент... Не в эталонную
группу.
Новосельцев ради меня был вынужден срочно собирать больных по всему своему
околотку. И тоже пришли, вероятно, не самые показательные больные, – Виктор
Георгиевич взял у жены сумочку.
Так что все вы трое предстали передо мной не в лучшем, с вашей точки зрения,
показном виде. Не для книги, так сказать. Но дело в том, – Воронцов отшвырнул ногой с
дороги небольшой серый камушек, – что я ведь не пишу медицинский справочник.
И не за тупого стенографиста сижу на ваших занятиях. Я создаю художественно–
документальный, медицинско–духовный роман! И показываю вас именно в рабочей,
повседневной, а не в театрально–декорированной обстановке.
И поскольку все сказанное вами я, перекладывая на бумагу, пропускаю через себя,

снабжаю нужными, на мой взгляд, комментариями и дополнениями, то в итоге
получается, как раз то, что и нужно!
Ваши сиюминутные недочеты при такой подаче строго документального материала
сглаживаются. А главное, отличающее конкретно вас от многих других методистов,
выходит на первый план. И я убежден, что сколько бы лет не прошло – этой книге цены
не будет.
Сведения, заключенные в ней не могут устареть напрочь! Что–то, конечно, будет
совершенствоваться и видоизменяться. Но мощная основная база, заложенная в трех
томах останется незыблемой!!
Понятно тебе, цыпочка ты моя... – литератор ласково погладил жену по теплой шейке.
– Ну, если ты и впрямь так считаешь... Тебе, как специалисту в своей области, конечно,
виднее, – раздумчиво согласилась Людмила, со скрипом отворяя калитку их старенькой
садовой ограды. – На ловца, как говорится, и зверь, вернее сказать, наш брат–методист
бежит. Посмотрим, почитаем потом, что там у тебя в конце концов получится...
"Пятнадцатое июня тысяча девятьсот девяносто первого года. Суббота. Пять
часов вечера.
Занятие номер три. Занимаемся в саду у тети Маши", – вывел Воронцов красной
пастой в своей тетрадке.
Опять стоял сухой и теплый летний июньский вечер. Вечер их третьего занятия на
"Вишенке". Так называлась их садово–огородная остановка пригородной электрички.
В комнате садового правления решили больше пока не собираться. Кому–то там якобы
не понравилось мыть пол после их ухода. Хотя Виктор Георгиевич точно знал, что в
такую сухую жаркую погоду десять аккуратных, следящих за своим поведением
слушателей никак там особо наследить не могли. Но на нет, всем известно, и суда–то
нет.
Перебрались к Марии Владимировне Суворовой на садовый участок. Благо все здесь, на
"Вишенке" было неподалеку. В двух–трех шагах, так сказать.
Разместились на воздухе. На маленькой тенистой терраске, примыкавшей к боковой,
крашенной подвыцветшей зеленой краской стене летней кухоньки.
Кто–то сел на стоявшую вдоль стены лавочку. Другие оккупировали старые
потрескавшиеся дачные стулья и табуретки вокруг колченогого, покрытого видавшей
виды бежевой клеенкой круглого стола.
Воронцов примостился на лавочке таким образом, чтобы его раскрытая тетрадка с
ручкой оказалась на столе. Писать–то ему нужно было быстро и точно.
По возможности слово в слово. Это уж потом, отбирая материал для книги, он будет
что–то выбрасывать, сокращать, переделывать, сообразуясь с целями и задачами
широкомасштабного художественно–документального произведения.
Но записать–то за методистом следовало все предельно точно. Без всяких там
искажений. Это был твердый принцип писателя–документалиста. Виктор Георгиевич
вполне обоснованно считал, что если будет искаженной сама документальная
первооснова произведения, то как ты потом "художественно" не выкручивайся –
потеряет подлинную правдивость и сама книга.
Не известно, как восприняли все десять пациентов Соколовской смену "правленческой
парты" на колченогий столик Суворовой, но Виктор Георгиевич этой перемене
несказанно радовался.
Ведь и у Клары Федоровны (тогда, в марте), и у Новосельцева в Киеве (с двадцатого по
тридцатое апреля) он присутствовал на камеральных, если можно так выразиться, чисто
кабинетных, что ли, занятиях.
Да и трудно, наверное, было бы в мартовской Сибири высидеть больным пациентам

полтора часа на открытом воздухе посреди высоких белоснежных научногородковских
сугробов...
И, тем не менее, мечтой Воронцова (вполне возможно, пока утопической) были занятия
как раз на дивной летней лужайке. Правда, нужна была бы защита от зверствующих
комаров и прохладная тень от высоких ветвистых деревьев. А кроме того, требовалось
еще устранить рев проносящихся по дороге машин и любопытные взгляды случайных
прохожих. Поэтому, те два–три "уличных" занятия летом в их научном городке, которые
ему в свое время удалось посетить, не оставили у него впечатления "начинавшей
сбываться голубой мечты".
Крутившаяся возле зеленых березок в прибольничном дворике мошка, определенно,
заедала тогда сидевших в ряд на длинной больничной казенной скамейке приехавших
издалека астматиков и гипертоников.
Скрежет и визг проносившихся по асфальтовой трассе автобусов и грузовиков заглушал
слова методиста. А "случайные" прохожие давно уже умудрились протоптать тропинку
и на принадлежавшем больнице озелененном участке.
У тети Маши в саду (а Воронцов всегда считал Марию Владимировну своей тетей)
было, конечно, по–другому. Гораздо ближе к желанному идеалу. Идеалу, воспетому еще
доктором Бутейко на его средовских планерках. Доктор мечтал заниматься в солнечных
храмах.
Ну, храм, не храм, а тенистая, окруженная зеленью терраска очень устраивала Виктора
Георгиевича. Уже дали воду на огороды, и недалеко от них на вечернем солнышке
яркими брызгами рассыпалась из шлангового разбрызгивателя прозрачная водяная
струя, орошая тети Машины ярко–красные пионы.
– Как прошли сутки? – сев спиной к соседской ограде, чтобы видеть всех пациентов,
поинтересовалась, улыбаясь во весь рот, Соколовская. Ей тоже, похоже, понравился
"зеленый воздушный оазис". – Сколько занимались?
– Я лично, – Лидия Федоровна Кольчугина приподнялась с лавочки, – четыре раза у себя
контрольную паузу померяла: в девять, десять часов утра, – она что–то поправила
карандашом в своей синей тетрадке, – в одиннадцать и в двенадцать часов дня. До обеда
в общем. А позже некогда было.
Сегодня она приоделась в хорошо проглаженное легкое кремовое платье и по соседству
с красными пионами смотрелась попросту молодцом.
– Ну, и что же вы намеряли? – с интересом повернулась в ее сторону Людмила
Валерьевна. – В девять утра пауза у меня была пятнадцать секунд. В десять – двенадцать
секунд, – Лидия Федоровна вновь опустилась на лавочку, – в одиннадцать утра, после
завтрака, пауза упала до одиннадцати секунд. А в двенадцать часов дня поднялась до
восемнадцати секунд.
– Сомневаюсь я, конечно, что вы измеряете, именно, контрольную паузу. – Соколовская
подвинула свой стул поближе к круглому колченогому столу. – Все же восемнадцать
секунд к третьему дню занятий... – но, заметив, как обидчиво поджала свои в меру
подкрашеные полные чувственные губы театралка, тут же добавила: – А впрочем вы, как
видно, человек весьма усидчивый и методичный.
– И три раза посидела по пятнадцать минут, – сразу приободрилась Кольчугина. – И
ощущение первой неприятности испытала. Да мне, когда прямо сижу, неприятности еще
мой остеохондроз доставляет, – все более подробно рассказывала о проведенном
времени Лидия Федоровна.
Все три раза сидела с утра. До завтрака, в одиннадцать часов. И после. И так, вроде бы,
не зря, – горделиво усмехнулась она. – Обычных отхаркиваний у меня с утра уже не
было. Чистятся, видать, на малом дыхании мои легкие.
А после обеда мне уже некогда было сидеть, – Кольчугина конфузливо развела руками. –
Родственники приезжали. Надо покормить, поговорить. То да се...

– Ну что же, и то хлеб, что хоть трижды посидеть как следует успели, – не стала
огорчать ее выговором методист.
– Вдох я ощущаю до низа грудной клетки, – Кольчугина показала докуда именно
ощущает. – И еще чувствую, в процессе наблюдения за дыханием как ходит у меня
диафрагма. В основном диафрагму–то я и чувствую... – она по–девчоночьи поджала свои
полные стройные ноги.
– А что у вас было, Андрей Петрович? – обратилась Соколовская к Суворову, чувствуя,
что он тоже хочет ей что–то сказать.
– Вчера перед сном контрольная пауза была тринадцать секунд, – по–военному коротко
доложил отставной кадровый офицер.
– А я вот все же, как–то толком еще не уяснила смысл этой контрольной паузы, –
оправляя полы просторного синего ситцевого халата, заявила методисту Анна
Тимофеевна Зотова. Основной целью посещения нынешних занятий для этой полной
пятидесятивосьмилетней женщины являлась попытка хоть как–то подлечить
приволакиваемую при ходьбе правую ногу. Очень уж плохо слушалась ее эта правая,
тяжелая, словно, чужая нога.
– Это доктор Бутейко изобрел такую методику определения процентного
содержания углекислого газа в легких без приборов, – пояснила ей Людмила
Валерьевна. – Для этого он и ввел понятие контрольной паузы.
Сели–ка, друзья мои, прямо, – спохватилась методист, услышав, как передали сигнал
точного времени по соседскому радиоприемнику.
Расслабили диафрагму, – она положила ладошку на эпигастр. – Спокойное, равномерное
дыхание, – голос Соколовской звучал почти усыпляюще. – Вдох, выдох. В конце выдоха
двумя пальцами закрываем нос, – она поднесла большой и указательный пальцы к
своему носику.
Пошла пауза. При первых же неприятностных ощущениях, появлении желания
вдохнуть нос отпускаем! Это и будет – конец контрольной паузы.
Контрольная пауза – это параметр, показывающий, на каком уровне по глубине
дыхания вы находитесь. Пока для нас очень важно научиться: во–первых,
расслабляться, – Людмила Валерьевна загнула пальчик, – Во–вторых, правильно
измерять контрольную паузу. И в-третьих, найти время для занятий дома.
Прослушав методиста, Анна Тимофеевна глубоко вздохнула. Ее мощная грудь заметно
приподнялась под цветастым ситцевым халатом.
– Что же это в конце концов такое, когда мы сидим в методе и глубоко вдыхаем? Вот так
вот! А–а–ах... – Соколовская решила сразу прищучить Зотову. – Это очень вредная
привычка!
– А мне хочется глубоко вдохнуть!.. Мне воздуха не хватает, – не полезла за словом в
карман боевитая бухгалтерша.
– Из–за вашего глубокого дыхания у вас излишне вымывается СО2. Пытаясь его
удержать, сосуды спазмируются. И вам кажется, что не хватает воздуха. Хотя не
хватает–то вам СО2!!... – Людмила Валерьевна не ослабляла вожжи.
Почему вот мы наблюдаем такое явление, когда в крови кислорода достаточно, все
замеры это показывают, а нам, тем не менее, кажется, что нам воздуха не хватает?
И физиологи под микроскопом видят, что ткани поражены кислородной
недостаточностью? – не оставляя белых пятен в понимании даже единственной
сомневающейся слушательницы, принялась повторять методист ранее ею уже
изложенное.
Дело в том, что в атмосфере–то всегда очень много кислорода. Двадцать один
процент! А нам с вами так много не нужно. Поэтому в лаборатории Холдэна проводили
специальные опыты с целью выяснения – до какого же предела можно понизить
содержание кислорода в атмосфере, чтобы это еще не отражалось на самочувствии

человека.
Испытуемых помещали в барокамеры (к этому времени они уже были изобретены) и
понижали постепенно в них содержание кислорода с двадцати одного процента до
восемнадцати–четырнадцати процентов. И даже до десяти–восьми процентов!
Анна Тимофеевна Зотова, слушая методиста, погладила левой рукой свою больную
правую ногу со вздутыми венками у колена.
– ...Понижали содержание кислорода в барокамере для того, чтобы установить на
какой границе люди чувствуют нехватку воздуха, – еще раз уточнила Людмила
Валерьевна. – И что вы думаете? Каковы оказались результаты этих исследований?
Зотова с интересом посмотрела на все так подробно объясняющего методиста.
– Глубокодышащие люди не ощущали нехватки воздуха при понижении содержания
кислорода в барокамере аж до уровня четырнадцати, а то и двенадцати процентов, –
теперь уже Соколовская не сводила своих зеленоватых глаз с явно глубокодышащей
бухгалтерши. Дошло, дескать, до той хоть что–нибудь. Или весь пересказ пройденного
материала идет впустую?
– ...До двенадцати процентов люди ничего не замечали?! – искренне изумилась Анна
Тимофеевна.
– Это глубокодышащие, – специально лишний раз подчеркнула Соколовская. – А
неглубокодышащий человек начинал ощущать дискомфорт только при десяти и даже
восьмипроцентном содержании кислорода в барокамере! – все больше оглушала
методист Зотову непривычными фактами.
И что же из всего мною сказанного следует? – Людмила Валерьевна подождала реакции
Зотовой, недоуменно пожавшей плечами. – Да только то, что в любой(!) атмосфере в
обычных условиях кислорода нам с вами всегда хватает!! Как вы говорите: воздуха.
На этот раз бухгалтерша уже не стала ей возражать.
– В нашей крови тоже при любом типе дыхания достаточно кислорода, – дав Анне
Тимофеевне как следует переварить услышанное, решила зайти "противнику в тыл"
методист. – Так почему же тогда мало кислорода в тканях?
На широкоскулом лице Зотовой не дрогнул ни один мускул. Ответа на этот вопрос она
не знала.
– Да потому что, как я уже вам объясняла, чем меньше у нас углекислого газа, тем
прочнее связь гемоглобина с кислородом! И кислород из крови, где его даже с
избытком, в клетки, тем не менее, передается плохо. – Соколовская видела, что ее
повторное объяснение эффекта Вериго–Бора интересует не только одну Анну
Тимофеевну.
Как только нам удается повысить процентное содержание СО2 в легких сразу же
начинается повышенная, более легкая отдача кислорода из крови тканям. Это и есть
эффект Вериго–Бора, известный аж с 1904 года, о котором я вам говорила.
А человек наш, чем занимается? – продолжала адресовать свои вопросы к Зотовой
методист. – Ему кажется, что ему не хватает воздуха и он начинает больше, а точнее
глубже дышать! И чем больше он дышит, тем все меньше остается в его организме
углекислого газа.
Возникает порочный круг: чем глубже мы дышим, тем сильнее чувство нехватки
воздуха, мы еще глубже дышим и... совсем задыхаемся, вплоть до астматического
приступа, т.е. спазма бронхов, – теперь уже Людмила Валерьевна обращалась ко всей
своей аудитории. – А мы с вами при помощи наших тренировок, попробуем раскрутить
его, этот порочный круг, в обратную сторону.
А то ведь только и слышно от больных, особенно от астматиков: вот, дескать, мне перед
приступом не хватает кислорода. Не кислорода им не хватает, а СО2 и малого дыхания!
Непроизвольно демонстрируя идеальную осанку, Людмила Валерьевна еще чуть
прогнула спину в верхней части.

– Возьмем, хотя бы, такой пример. Велосипедисты на крутом вираже наклоняются к
земле. Те из них, кто пытается этому наклону сопротивляться и инстинктивно дергается
в сторону, противоположную падению, неизбежно падают. Те же, кто послушно
наклоняется к земле вместе с велосипедом, чувствует поддержку центробежной силы и
выпрямляется!
Поэтому, если есть у вас ощущение нехватки воздуха, что нужно прежде всего сделать?
Уменьшить дыхание! А как? Сесть прямо. Или даже встать прямо! – она поднялась со
своего стула. – Положить обе ладони на область диафрагмы. Поджать ее. Потом
расслабить.
Поджимаем – идет напряжение. Расслабляем, отпускаем живот, – методист опустила
руки, – сразу идет расслабление.
И также пряменько, как стоим, сели обратно с расслабленной диафрагмой, – Людмила
Валерьевна осторожно, словно стараясь не расплескать сосуд с водой, опустилась на
угол стула.
А зачем нам нужна прямая спина? – она слегка пошевельнула отведенными назад
полными плечами. – Потому, что диафрагма представляет собой вот такой колокол, –
методист изобразила руками подобие зонтика. – Вдох – верхушка колокола–зонтика
прогинается вниз, спускается, уплощается. Выдох – зонтик раскрывается, его макушка
ползет вверх. Вдох, выдох – как поршень насоса. А мы амплитуду движения поршня
будем уменьшать!
Мы ведь привыкли глубоко дышать. Прокачивать через легкие по двадцать, двадцать
пять литров воздуха за одну минуту!
Однако, мужчинам, например, вполне достаточно четырех литров в минуту. Женщинам
– трех. А детям хватит двух с половиной литров в минуту.
Лидия Федоровна Кольчугина, записывавшая все подряд, взмахом руки попросила
методиста чуточку обождать.
– Но мы с вами будем, конечно, приближаться к этим нормам постепенно, – успокоила
Соколовская испуганно посмотревшую на нее Анну Тимофеевну. Зотову явно напугали
приведенные цифры. Как бухгалтер, она хорошо понимала, что четыре литра воздуха
намного меньше двадцати пяти.
Ей же, однако, пока и двадцати пяти не хватало.
– Будем двигаться постепенно, – еще раз повторила методист.
– Иначе, если сразу резко этот наш часто движущийся условный дыхательный поршень
затормозить, то возникнет огромное напряжение дыхательного центра. Он, образно
говоря, отключится. И перестанет нас слушаться.
– Кому трудно стало сидеть с прямым позвоночником – несколько ослабьте спину, –
посоветовала методист своим слушателям, заметив, как сморщился, расправив свои
сутулые плечи, сосед чернявенькой снабженки по лавочке.
А то ведь, знаете, излишним рвением к идеальной осанке и максимальной
продолжительности тренировки можно и обратного результата достигнуть. Так, у меня
занималась одна женщина, которая, приходя после занятий домой, сразу начала сидеть в
тренировке не по пять–десять минут, а полчаса. И даже по целому часу...
И она, вместо уменьшения глубины дыхания в результате перенапряжения, пришла к
самому настоящему паровозному дыханию! Это ведь равносильно тому, как если бы
вместо нескольких назначенных врачом капель лекарства, выпить сразу весь пузырек
лекарства. И вместо исцеления тогда наступит отравление.
Вот почему перестраивать этот наш насос с его центром управления – дыхательным
центром – надо постепенно. Раскачивали–то мы его с вами всю жизнь... Поэтому не
надо теперь себя насиловать и заниматься перенапряжением.
Кто–нибудь из вас был в Ленинграде, в Иссаакиевском соборе? – Людмила Валерьевна

внимательно посмотрела на своих слушателей. – В соборе есть огромный маятник.
Теперь представьте себе, что вы хотите его мгновенно остановить. Получится ли это у
вас?
Маятник просто откинет вас к стене, не замедлив своего движения. Наше глубокое
дыхание – это тот же могущественный маятник. И останавливать его надо постепенно, с
умом. Сначала замедлить, а потом и уменьшить амплитуду его колебаний. Без
фанатизма.
Постепенно свыкнетесь и будете сидеть и наблюдать за своим дыханием подольше.
Запомните – сидеть в расслабленном состоянии на методе Бутейко – приятно, –
методист выделила голосом последнее слово. – Это будет ваш отдых, – вся ее прямая и в
то же время явно не напряженная фигура на фоне бьющего среди зелени и цветов
водяного фонтана подкрепляла только что сказанное.
Дипломированному методисту Людмиле Валерьевне Соколовской сидеть в методе и в
самом деле было не в тягость.
– Как только мы согнулись, – методист намеренно ссутулила плечи и пригнулась к
земле, – значит сразу же сжали диафрагму. И она у нас в таком деформированном
состоянии по–настоящему уже не расслабится, как ни старайся.
А как только выпрямили спину, – Соколовская с наслаждением распрямилась, –
диафрагма уже может расслабляться. Ничто ей в этом при прямой осанке не мешает.
Подняли плечи, – Соколовская проследила за Зотовой. – Отвели их за спину и
опустили,"одели" на позвоночник, как на вешалку, – Людмила Валерьевна изящно
прогнула спину. – После этого грудная клетка симметрично садится на свое место. И в
таком положении совсем не нужных нам боковых дыхательных движений грудной
клетки уже не будет.
В результате, только от принятия правильной осанки, безо всяких ваших
дополнительных усилий, у вас уже уменьшится глубина дыхания.
– Это у меня–то ли брюхо, то ли диафрагма? – Анна Тимофеевна попробовала обеими
ладонями хоть чуть–чуть подтянуть заметно выступавший даже под просторным летним
халатом живот.
– Вы ее пощупать, конечно, не можете... – сочувственно, глядя на сильно располневшую
бухгалтершу, отозвалась на ее реплику методист. – Но поджимайте область эпигастра, –
она подняла ладони Зотовой повыше к солнечному сплетению. – Вталкивайте
диафрагму внутрь и вверх. И, подождав немного, резко отпустите. Чувствуете толчок,
как будто внутри что–то оторвалось? Это наконец–то диафрагма расслабилась.
– Сидим прямо! Глаза вверх, – Людмила Валерьевна от Зотовой перешла к дочери
Суворовой и немного приподняла ей подбородок. – Подъем глаз вверх также, как и
правильная осанка, сам по себе, рефлекторно(!) уменьшает глубину дыхания.
Попытайтесь посмотреть вверх и вбок. Если возникает неприятное ощущение – это
симптом глубокого дыхания.
Дочь Суворовой, мягкая и женственная по натуре, старательно исполняла все указания
методиста. Вот и сейчас она закатила кверху свои добрые влажные глаза настолько,
насколько было в ее силах.
– Как только вы подняли глаза и вам стало легче – значит у вас рефлекторно
уменьшилась глубина дыхания, – шла своим (одной ей пока ведомым) курсом методист.
Это известно еще из йоговских наблюдений, – Соколовская осторожно смахнула рукой с
круглой шейки давно уже присосавшегося к ней комара.
Уже много тысяч лет йоги всякие позы на себе проверяют. А Бутейко, как ученый, уже
на специальной аппаратуре проверил и йоговские позы и много еще чего
дополнительно.

И взял на вооружение метода только то, что, действительно, уменьшает глубину
дыхания. Подъем зрачков вверх, во всяком случае, ее уж точно уменьшает.
Помните? Рот у вас должен быть всегда закрыт! – Людмила Валерьевна не отрывала
глаз от Зотовой, все никак не удосужившейся плотно сомкнуть свои уже подернутые
нездоровой синевой губы. – Болезнь входит к вам через открытый рот, – методист,
вроде бы произвольно, махнула рукой в сторону Анны Тимофеевны.
Она идет с клюкой и смотрит, куда бы ей залезть... – Людмила Валерьевна, согнувшись в
поясе, живо изобразила Бабу Ягу. – А, вот, в раскрытый рот! – методист снова указала на
Зотову.
А если рты закрыты, тогда болезнь присматривается к тем, кто шумно дышит, –
Соколовская встала рядом с Суворовой старшей.
Дети! Уберите сопение, – обратилась Людмила Валерьевна к страдавшей излишней
полнотой девятилетней внучке Марии Владимировны и ее подружке. – Наши с вами
предки боялись раскрытого рта. При зевании крестились!.. А мы все это походя
отринули.
Значит, вторым нашим правилом после правильной осанки и подъема зрачков вверх
будет – закрытый рот! А рот за–крыт, – почти по слогам повторила Людмила
Валерьевна. – А губы при этом слегка поддуты. Оказывается, при таком их положении
лучше расслабляются лицевые мышцы и мышцы гортани и лучше удается расслабить
язык. Ну, а подобное расслабление, буквально напрямую, связано с уменьшением
глубины дыхания.
Они занимались уже минут сорок, но Воронцов не чувствовал никакой усталости. Он не
устал писать. Не устал слушать. Не в пример занятиям в душной комнате. Зеленый сад –
есть зеленый сад. Да еще этот бьющий из шлангового распределителя серебристый
водяной фонтанчик. Писалось в такой обстановке чрезвычайно легко.
Да и самим слушателям Соколовской расслабляться на теплой летней природе было не в
пример легче, чем в стенах казенного учреждения.
– ...Совершенно случайно я нашла способ, как обучить закрыть рот своего
двухмесячного в ту пору ребенка, – просветлела вдруг лицом методист. – Я ему
говорила: "Костя, "ам"!"
А это, в общем–то, сокращенная интерпретация известного из йоговской литературы
священного слова–звука "а–о–у–м". Слышится созвучно "аминь" или "А–мен". Так вот,
– Людмила Валерьевна поправила несколько сбитую налетевшим ветерком прическу. –
Произносится это слово в том числе и ребенком. А дальше... Дальше – молчат.
Взрослые при этом могут мысленно совершать молитву. По сути – та же тренировка
получается.
Бутейко в своей лаборатории экспериментальным путем обнаружил, что при поддутых
губах уменьшается глубина дыхания, – методист проследила, чтобы вся группа
попробовала поддуть губы.
У нас с вами для облегчения процесса обучения будет два правила для начала. Так
называемые правила левой и правой руки. Откройте, пожалуйста, свои тетрадки так,
чтобы получился двойной развернутый лист. Положите на бумагу левую руку. Обведите
ее по контуру ладони ручкой. Затем правую.
Мария Владимировна Суворова долго не могла разместить на развернутом листе обе
свои мозолистые от огородных трудов ладошки. Наконец ей это, похоже, удалось. – Над
левой рукой напишем правило левой руки. Над правой – правило правой руки. Начнем с
правила правой руки.
Правило правой руки можно назвать и по–другому. Например, "как сидеть в методе".

На первом пальце, вдоль пишем: удобная поза.
А какая поза может считаться удобной? Да любая не напрягающая вас поза с согнутыми
коленями! Можете сидеть на стуле, на полу, на пятках, в позе лотоса...
Оказывается, как только мы согнули колени – опять же уменьшается глубина дыхания!
Видимо, согнутые колени, как–то исторически связаны у людей с позой отдыха.
Возьмите, к примеру, тех же узбеков...
Соколовская с удовлетворением отметила, что даже пожилой и плоховато слышавший
супруг Суворовой–старшей старательно подогнул ноги под стул.
– Второй палец, – методист приподняла кверху указательный палец, – правильная
осанка! Спина прямая. плечи поднять, отвести назад и опустить.
Плечи самой методистки, правда, совсем не выглядели опущенными. Они были
привычно развернуты и заведены назад.
– Третий палец – расслабление. Как мышечное, так и психическое. Мышечному
расслаблению мы здесь все вместе с вами будем постоянно учиться. А психическое
расслабление заключается в умении отвлекаться, абстрагироваться что ли на
протяжении всей тренировки от самых разных тревожных мыслей.
Если эти условия будут соблюдены – тогда вы будете полностью отдыхать в методе.
Соколовская, прищурив свои изумрудно–зеленоватые глаза от заходящего солнца,
взглянула на бьющий из шланга фонтанчик. Струя из разбрызгивателя стала слабее.
Вероятно, уже уменьшили напор.
– Мы, ведь, с вами все время заняты! Нам все некогда отдыхать. Вот и давайте
поучимся делать это в методе. Что такое психический покой.
– Ну это... – не спеша, врастяжку начала было Зотова.
– Это полное отсутствие всяких мыслей в голове! – докончила за нее фразу методист.
– Любое расслабление – уменьшает глубину дыхания. А это прямой путь к здоровью.
Четвертый палец – голова прямо, зрачки вверх, – вновь вернулась к подсчету
положений правила правой руки Людмила Валерьевна.
– Пятый палец – рот закрыт. Губы и щеки слегка поддуты. Сказать слово а–у–м и
замолчать, она выдержала небольшую паузу. – Перед каждой тренировкой, все десять
дней занятий кладите перед собой данную расшифровку правила правой руки и
неукоснительно выполняйте его.
– Положения правила правой руки представляют собой факторы "естественного
уменьшения глубины дыхания", – раздельно и четко произнесла методист.
То есть, мы с вами сами еще непосредственно с дыханием ничего(!) не делаем!! –
подчеркнула Соколовская. – А оно, тем не менее, уменьшается!! Уменьшается только
от правильного выполнения правила правой руки.
Ноги слегка расставлены. И пытаемся расслабить наши мышцы. Захотите зевнуть –
не стесняйтесь.
– Неудобно сознаться... – Лидия Федоровна Кольчугина принялась застенчиво теребить
дорогой, специально на занятия одетый браслет на левой руке. – Но меня во время
ваших занятий, все эти дни буквально одолевает сонливость...
– Это вполне естественно, – успокоила ее методист. – Ведь, идет сброс напряжения с
дыхательного центра, и релаксирует нервная система, успокаивается психика.
"У Бутейко на планерках такую сонливость объясняли накоплением СО2. Ведь,
углекислый газ, накапливаясь, все расслабляет. И действует почти как снотворное", – не
мог не отметить про себя Воронцов. Но перебивать Людмилу Валерьевну не осмелился.
Ведь, у каждого методиста свои формулировки.
– Зевайте с закрытым ртом, – посоветовала своим слушателям Соколовская. – На
занятиях по методу ВЛГД это даже приветствуется. А то, ведь, в нашем обществе, где
все шиворот на выворот, зеванье считается признаком скуки и отсутствия интереса к
происходящему. У доктора Бутейко как раз наоборот.

А у японцев даже есть специальные пятиминутки зевания. Рекламируя книгу о методе
Бутейко на Дальнем Востоке, мне пришлось однажды в Находке столкнуться с японским
бизнесменом. Делал у нас деньги...
Невысокий такой. Солидный. И весь больной–пребольной. Постоянно употребляет кофе,
сигареты. Так он сказал мне, что сейчас, в результате телепропаганды якобы "здорового
образа жизни", вся Япония утром и вечером садится и глубоко дышит... Вы понимаете
теперь, что они над собой вытворяют?!
Лариса Андреевна, загоревшая, симпатичная сорокатрехлетняя дочь Суворовой, даже
глаза зажмурила и покачала при этом покрытой белой косынкой головой.
А почему люди в общей массе своей не делают гимнастику, хотя медицина им все уши
прожужжала о ее пользе? – продолжала ставить свои вопросы Людмила Валерьевна. –
Да потому, что все рекомендуемые нам с телеэкрана или по радио зарядки являются
глубокодыхательными!! И человек подсознательно чувствует, что следовать этим
рекомендациям нельзя.
А японцы народ методичный. Мой знакомый японский бизнесмен так и заявил: "Вся
нация сидит и глубоко дышит утром и вечером". Им же так рекомендовали...
Я ему говорю: Но ведь так у вас через десять лет вся нация будет больна!" Он, глубоко
вздохнув, отвечает: "Да больных и сейчас очень много. Но мы надеялись: вот, еще одно,
самое сильное лекарство синтезируем и все оздоровятся".
Я попыталась убедить его: "Чем больше лекарств будете синтезировать – тем больше и
интенсивнее будете болеть: все лекарства, кроме кортикостероидных гормонов
раздышивают". Что же он? С удрученным видом глубоко вздыхает. Так и не смогла
убедить: у нас ведь телевизоров и автомашин не хватает в стране, чему мы можем
научить страну восходящего солнца?
Напор воды в фонтанчике совсем упал. Соколовская почувствовала, что время их третьего
занятия истекает.
– Давайте посмотрим вашу контрольную паузу, – предложила она своим слушателям на
прощание. – В конце выдоха зажали нос и запомнили цифру моего отсчета, на
которой это произойдет. При первом же неприятном ощущении – конец! И запомнили
вторую цифру... Разность этих двух цифр и даст контрольную паузу.
Один, два, три, четыре... – голос Людмилы Валерьевны звучал четко и размеренно.
Лидия Федоровна Кольчугина держалась до пятнадцати секунд. Мария Владимировна
Суворова нос зажимать отказалась.
– Я и так не дышу, не зажимая носа, – с легким вызовом произнесла своенравная хозяйка
тенистой терраски.
– Нет, – спокойно, но довольно твердо произнесла ей в ответ методист. – Если вы не
зажимаете нос и, как вам кажется, совсем не дышите, у вас все равно в этот момент идет
так называемое диффузионное дыхание.
То самое диффузионное дыхание, которому в общем–то и следует всем нам обучаться.
Однако, пусть это и неглубокое, но все же это дыхание. А паузу надо мерить с зажатым
носом, не поддыхивая. Так что зажимайте–ка свой носик, и считаем по–новой.
Один, два, три, четыре... – вместе с Суворовой старшей принялись по–новой измерять
свою паузу и другие слушатели.
Хватит, хватит! – остановила Соколовская грузноватую девятилетнюю внучку Марии
Владимировны. У той уже при счете одиннадцать сильно запульсировала жилка на
детской шейке, что, безусловно, говорило о явном напряжении при замере паузы.
Мать Ирочки, симпатичная, плавно–женственная Лариса Андреевна, четко без напруги
отмерила свои десять верных секунд и отпустила малость порозовевший кончик носа.

Андрей Петрович, седой супруг Марии Владимировны, убрал свою слегка
подрагивающую старческую руку от носа при счете семнадцать. Но было очевидно, что
семидесятипятилетний ветеран войны не мог иметь контрольную паузу больше, чем у его,
войны не видавшей и хорошо сохранившейся, сорокатрехлетней дочери.
Семнадцать секунд могли являться лишь его максимальной паузой. Не отстала от
участника Великой Отечественной и его супруга. Мария Владимировна (при зажатом
носе) намерила двадцать секунд. Принимая во внимание ее возраст и недавно
перенесенный инфаркт, говорить об истинной контрольной паузе, похоже, и здесь не
приходилось. Имело место, скорее, простое соревнование с мужем. Как наперегонки...
– Контрольную паузу не рекомендуется мерить чаще, чем через четыре–пять минут
после первого замера, – предупредила Соколовская Марию Владимировну,
попытавшуюся было повторить свой сомнительный "рекорд".
– А я быстрее вечером засыпаю, когда редко дышу, – заискивающе глядя в глаза
методисту, протянула Суворова старшая, как бы извиняясь за передержанную паузу.
– Нас не интересует частота дыхания. Важна только его глубина, – понимающе покачала
головой Людмила Валерьевна. –Заниматься следует по пять–шесть раз в день. По десять–
пятнадцать минут, – громко объявила она уже всей группе. – У кого возникли трудности с
определением контрольной паузы?
Методист внимательно посмотрела на своих пациентов.
– Нет таких... – с сомнением в голосе констатировала Соколовская. – Ну что же, –
Людмила Валерьевна обвела взглядом вечернюю тенистую терраску. – Домашнее задание
запишите. Измерять свою контрольную паузу каждый час и построить график ее
изменения.
– Вы на лошади ездили? – уже вслед начинавшей расходиться группе спросил Андрей
Петрович Суворов несколько опешившую от такого вопроса под занавес Соколовскую.
– Да нет. Как–то не приходилось... – снова опустилась на стул, вставшая уже было,
методист. – А я два года учился в кавалерийском училище! – подернутые старческой
пленкой глаза ветерана войны горделиво блеснули. – Так вот там практиковалась точно
ваша посадка!!
Жуковская или Тимошенковская, как мы ее тогда называли. Выправка одним словом, –
Суворов выпятил грудь вперед.
– Так что же... – смущенная неожиданной похвалой Соколовская чуть наклонила голову. –
Ничего в общем–то удивительного нет. Ведь сам доктор Бутейко называет нашу сидячую
позу "позой всадника". Именно она также сама по себе способствует уменьшению
глубины дыхания.
– А я контрольную паузу в восемь секунд намерила, – прослушав диалог методиста с
Андреем Петровичем вставила еще не ушедшая из огорода Анна Тимофеевна Зотова. –
Много это или мало? – Если учесть, что стремиться будем к паузе в шестьдесят секунд, то
не особенно пока много, – пояснила ей Соколовская.
– Но вот померяйте ее через каждый час. Да потренируйтесь, как следует. И она у вас уже
к завтрашнему занятию может подрасти на секунду. А такой рост паузы – весьма
неплохой показатель. – Я попробую, – послушно пообещала Зотова и торжественно
направилась к невысокой садовой калитке. Третье занятие по методу ВЛГД было
окончено.