РЫЦАРСКИЙ РОМАН НА ПРОИЗВОДСТВЕННУЮ ТЕМУ (предыдущий отрывок https://dzen.ru/a/ZVydRZOhTGweGBs2?referrer_clid=1400&)
В третьем часу ночи я поневоле проснулся: батарея едва теплилась, и этого тепла уже было крайне мало против холода бетонного пола.
Эх, где ты, двухкилловаттный мой обогреватель с турбонаддувом? Верный мой друг, так выручивший меня там, на Ушакова!
Ты тихо скончался в глубине подвала, среди пыльного строительного скарба, выработав до последнего свой ресурс в течение трёх зим, в которые героически воевал с морозом в ушаковском дворе.
И мы победили с тобой эти зимы!
…Я купил его, вместе с отдельным удлинителем и сорокаметровой катушкой удлинителя с четырьмя розеточными гнёздами, в большом строительном супермаркете. Симпатичная девчушка- продавец радостно щебетала, выписывая товарный чек:
— Приходите ещё: нам нужны такие покупатели!
Когда приехал с покупками на Ушакова, Витя-что-с-Лёшей с улыбкой порадел:
— Блин, Лёха! Ты здесь столько и не заработал, сколько уже привёз!
Я ведь ещё тащил под мышкой объёмный куль парниковой плёнки, что там же купил.
— Сурьёзному делу — сурьезный подход! Трус не играет в хоккей!
«Отобьётся»! Мы за ценой — свободы! — не постоим!
— Ничего, Гриша, что он два киловатта в час жрёт?
— Нормально, нормально! — поспешил заверить Григорий. — Всё, Алексей, что тебе нужно для работы, — пожалуйста!
И то хорошо!
Деньги на финансирование Альвидовской утопии тогда у меня ещё были…
А лёгкие деревянные бруски ушаковская сторона купила и привезла!
Весь этот новёхонький, на котором и муха не сидела, скарб был нужен Гавриле вот зачем…
Однажды, в осеннее воскресенье, когда дождь лил как из ведра, а Гаврила-экстремал, облачившись в зелёный непромокаемый плащ и такого же цвета сапоги, удало лепил себе свой камень, на особняке, укрываясь от ливня под чёрным зонтом, появился хозяин.
«Осеннее… Воскресенье… Гаврила-экстремал… Камень ваял».
Нет, не так!..
Однажды, в промозглую, первую осень,
Ваял мокрый камень, хоть был выходной.
Гляжу вдруг, нелёгкая шефа приносит!
И он, подивившись, глаголит со мной…
— Вы, Алексей, и в такую погоду работаете?!
Эх, Владимир Игоревич, хитрован ведь знал почти наверняка, что по воскресеньям-то обязательно вы на доме появляетесь.
— Ну, так — надо поспешать!..
Ты бы летом, в жаркий разгар дня рабочего, за пивом ледяным в ближайшую лавку реже поспешал!
— А чего мне: одёжа непромокаемая есть, в ведро с раствором — видите! — дождь не попадает, на кладку — тоже!
Непромокаемым армейским комплектом химзащиты снабдил меня тесть Иваныч («Возьми, потом можешь там и оставить»). А с одной стороны пластикового ведра Гаврила сделал вырез — под руку со шпателем, а сверху ведёрко укрыл фанерным облом-
ком: голь на выдумку хитра!
Ты бы в погожие, ясные дни осени меньше хитрил, как в окрестные магазинчики за «шкаликом» незаметно умыкать!
Шеф, помявшись с ноги на ногу, перебросил в другую руку чёрный зонт:
— Так вот я и думаю!.. Про зиму: сделаем вам такой домик — переносной, да и будем его от столба к столбу двигать?.. Чтоб работа-то у нас не останавливалась!
Про то же самое думал, на досуге да между делом, уже и я. Если уж «они» не соберутся каменную эту эпопею до весны свернуть… На что очень и очень, впрочем, надеялся…
А сказать «нет» я не мог: обещал ведь до зимы со всем управиться.
Очень уж этого хотел! Потому и сам в то верил: без веры-то — никуда!
Так мы, как говорил после Гриша, и «ушли в зиму». Сколотил я из брусков каркас — буквой «П», только посередине ещё перемычкой усилил: получился уже иероглиф неведомого значения. Набил на него купленной парниковой плёнки — с запасом: чтоб
и по краям достаточно свисало. И ещё такой же пласт — шлейф многометрового куска синего прозрачного полиэтилена, с затейливо накрученным брусочком в оголовке, накидывал поверх каркаса, приставленного к столбу — капюшоном. Двойной получался плёнки слой, двойная защита с воздушной прослойкой: термос! Всё — для тепла внутри: это во;вторых! А во;первых, чтобы — упаси Боже! — эксклюзивную штукатурку забора декоративную не повредить, не покорябать, не царапнуть! Покрашено, говорили, каким-то колером чудным, неповторимым. Поэтому и капюшон-башлык был сплошь полиэтиленовый, а каркас «кибитки», или шатра, вверху, где он опирался на столб, был обвязан мною завалящей телогрейкой и обит мягкой половой подложкой.
Всё по уму!
Боковые треугольные «полы» полиэтиленового «кафтана» прижимал к земле парой кирпичей. На сам каркас городил сзади поддон, прижатый, в свою очередь, тяжёлым шлакоблоком — чтоб ветром парусную мою конструкцию не унесло.
И пусть снаружи непогода злится,
Мороз крепчает! Но всему назло,
Внутри кибитки камень громоздится!
(Вот только ветром бы конструкцию не унесло!)
А внутри шалаша был создан рукотворный уют. Все четыре квадратных метра были задействованы рациональнейшим образом. В самом низу, у ниспадающего уже полиэтилена, лежали рассортированные стопочки камней — по виду, что готовил я всегда накануне. Над ними возвышалась трёхногая этажерочка, оставшаяся мне в наследство от «уволившегося» по лету сторожа. На нижней полке её располагался прожектор — тоже мною купленный, но ранее. Прожектор был мощный — в пятьсот ватт, и потому, кроме света, давал ещё и драгоценное тепло. Включал я его не только к вечеру и в пасмурные дни, когда не хватало дневного, сквозь плёнку, света, но и для обогрева: с самого утра, давая пару часов «перекурить» всю ночь пахавшему обогревателю, и по ходу дня — для той же цели. Камни, положив на них прожектор стеклом вниз, тоже им «подогревал».
Так они, друг друга подменяя, и трудились!
На верху этажерки я громоздил ведро с клеевым раствором, кирку со шпателем, кисточку, уровень, «палитру» мелких каменных осколков.
В общем: «Клаустрофобам вход воспрещён!»
Иногда, от неуклюжего моего движения в такой тесноте, колченогая этажерка, подкосившись одной (задней, как правило) ногой, заваливалась — с грохотом и моим матом, и драгоценные осколки норовили посыпаться точно в ведро с водой, благоразумно стоящее внизу.
И, подкосившися хромой своей ногой,
Вся этажерка с грохотом валилась!..
Уж коли материшься, так на кой
Сдалась работа та — скажи на милость?
Так её, работу «тутошную», двигать надо было — хоть по чуть-чуть! Чтоб весной скорее всё закончить!
Камни же подрезал я на улице — у самого забора: чтоб пыль, опять же, на дом не летела. На перевёрнутой железной бочке (что уберёг, кстати, до последнего дня работы, несмотря на многочисленные, в течение трёх с лишним этих лет, посягательства на её выброс). По правую от бочки сторону стояло маленькое ведёрко, из которого тянулся оранжевый провод удлинителя — в ведре лежала, жёлтая от пыли, шлифовальная моя машинка. Сверху ведёрко накрывалось большим резиновым моим ведром: чтоб не замело — залило, не замкнуло.
Потом, по весне, когда в вёдрах исчезла необходимость, я долгое время, выключив после резки машинку, тянулся вниз — положить её в отсутствующее ведёрко, и аккуратно нахлобучить сверху ведро несуществующее. И даже досадно становилось — всё теперь так просто!
Автоматизм! В смысле — движений.
Топать до синей ржавеющей бочки из шатра надо было всё дальше: я уходил — по столбам — в глубь двора. Да и ничего! Хоть, откинув двойную штору полиэтилена, выбредал я, в не сильно-то удобных для пеших прогулок сапогах-чулках химзащиты, на воздух свежий. «Чего тут, в мире-то, деется — творится?»
А творился или славный солнечный день, переходящий в ранний, но такой прекрасный, сумеречный вечер с нежно фиолетовым закатом; и морозный снег крепко хрустел под ногами… Или вьюжный денёчек, когда снежинки таяли на щеках и носу, — и тогда возвращался я под покров шалаша как под крышу дома… А зима та выдалась мягкая — она словно щадила меня. И погода, казалось и верилось, тоже прониклась участием: «Надо столбы делать!»
Вечером, освободив этажерку от всего и прочно установив у самого столба, я водружал на неё обогреватель, включая на ночь: «Не подведи, родной!» Послушав мерное жужжание лопастей и прощально похлопав по боку, занавешивал ещё и внутри столб полоской чёрной плёнки, вырезанной точно под обогреватель. Надёжно привалив все выходы и бока снаружи, наконец уходил. Вечером обязательно ловил взором на телеэкране строчку с температурой и слушал по новостям ближайший прогноз. Чаще всего, та радовала — плюс, или небольшой минус… А, придя на работу утром, первым делом спешил в шатёр. Обогреватель гудел всё так же спокойно и мерно. «Спасибо тебе, родной!» Я переключал режим с обогрева на вентиляцию — чтоб натруженные за ночь трубки остывали сейчас
равномерно.
Если бы однажды он заглох, то все праведные труды предыдущего дня пошли бы прахом: клей, замёрзнув, не успел бы высохнуть, и положенные на него камни отвалились бы неизбежно.
Но каждое утро вентилятор встречал меня привычным жужжанием, а камни, когда я прикладывал к ним руку, были даже теплы…
— Да с первым теплом и отвалятся, — пророчествовал Олежка Длинный.
«Трус не играет в хоккей!» — написал в ответ я на спине синей своей рабочей куртки: я и сам подобного варианта опасался (а что бы было, случись он, — это только у телохранителя Миши и спросить!). А сочуствующие кровельщики, Витя с Андреем,списком дописали ниже:
Футбол
Шахматы
Шашки
Игровые автоматы
Дальше просто куртка кончилась…
Успей тут только отвернуться! Спину тут только подставь!..
Они меня и в шатре частенько навещали: чтоб не заскучал.
— Ну как ты тут в своём шалашике, Церетели?
— Зрею, как ананас в оранжерее! Как нарцисс!.. Так, Витя, иди, давай, не отвлекай — и так развернуться негде! — неблагодарно выпроваживал друзей не поклонник творчества Церетели.
Сунулся ко мне однажды и Костик. Он ведь везде свой нос совал: авось, «косяк» где-нибудь высмотрит, да хозяину невзначай «сдаст» — зачтётся! Ну, а не зачтётся, так для души!..
— Да ну, на фиг! Чтоб я в такой тесноте работал!
А там, внутри, было здорово! Там всё было по уму — компактно, и не в обиде. Разложенный всеми четырьмя видами камень — каждый в своей стопочке, и каждый готов помочь тебе — и поможет! — быстро и здорово обрамить этот столб. Так, чтобы всем на диво!
То не под покровом синей парниковой плёнки — нет! — под накидкой фиолетово-черной мантии творил свой непостижимый фокус Гаврила: на бис! Поймал, наконец, он кураж! И разогнался теперь не на шутку.
Бывало, что и за день столб «выгонял». Другое дело, что ещё день его обогревать было желательно.
Работа шла ударными темпами, рабочий день самовольно теперь удлинялся до восьми–девяти часов вечера: замечательная вещь — китайский налобный фонарик — был куплен по ходу, он добросовестно подсвечивал мне своим лунным светом. Без него, надетого на вязаную шапочку, я уже работы и не мыслил: милое дело — и среди дня какой-то мелкий фрагмент дотошно рассмотреть!
Шатёр победоносно шагал ходулями своих балок от столба к столбу. Больше, чем на два-три дня, у одного не задерживаясь.
Понятное дело, бескровно такие успехи здесь пройти не могли…
Однажды, субботним утром, готовящимся, впрочем, и в полдень переходить — часу, верно, в одиннадцатом — зашёл я в дом в приподнятом — ещё и из-за исправной работы вентилятора — настроении и начал переодеваться в рабочее. Немузыкально что-то напевая: только что повтор пятничного хит-парада «Чартова дюжина» слушал, из-за чего и запоздал. Так ведь и работал теперь без выходных — обогреватель всё тот же.
Некоторые персонажи не могли, конечно, оставить без внимания моё опоздание!
— Чего это ты так поздно? — начал допрос с пристрастием Костя Мент.
— Так ведь суббота, — ещё не мог полностью переключиться на их волну я, — дела домашние.
— Какие у тебя могут быть домашние дела? — процедил Олежка Длинный. — У тебя дома-то нет!
Вот так вот — с ходу: под дых!
Я продолжал собираться — мне надо было делать ни в чём неповинный столб: разве он виноват, что с такими уродами здесь бок о бок работаю?
— Всё у меня есть, — не повышая голоса, степенно ответил я, — и семья, и дом.
— Семья есть, — кивнул Длинный, — а дома у тебя нет!
Я уже застёгивал сапоги химзащиты, не опускаясь — лежачего не бить! — до простого вопроса, а где, Олежка, был твой дом родной в течение трети, должно быть, жизни твоей, страшно счастливой?
А про семью уж в твой адрес — и подавно…
Вот чем и страшны были здешние люди — поневоле им начинал уподобляться…
«Вестись» — по-здешнему слогу.
Да ну их, ущербов!.. Они друг друга нашли!
Им не дано понять простой радости, что испытаю уже через считанные минуты. И обогреватель, вновь ровно загудев, прожужжит мне все уши о чём-то, конечно, хорошем и добром. О том, что стоит делать этот столб — с душою! Не для кого-то — для себя, в первую очередь. Ибо с каждым положенным камешком будет утверждаться простая и вечная истина труда и созидания, а всё фальшивое и напускное, что осталось за шалашом, отступит, «отпрыгнет» — как любители этой самой фальши говаривают. И камешек, податливо ложась в руку, найдёт своё место сам, удобно и мирно потеснившись с соседними камнями — что примут его, как родного… И суровая к случайным людям, любимая моя работа каменной стеной встанет между нами.
Камень будет стоять за меня!
(продолжение https://dzen.ru/a/ZV9RJglcLSBu27_M)