Или пара слов о поэзиях, грамотностях, цилиндрах и прочих розенталях
Стихи порой так разительно отличаются друг от друга по форме и содержанию, что к ним впору применить блестящий афоризм одного из современных поэтов Ольги Говориной: стихи эти есть не что иное, как центробежные солнца разных планетарных систем.
#современнаяпоэзия
#современныестихи
#современныепоэты
#какписатьстихи
#какстатьпоэтом
#какразбиратьсявпоэзии
#LiterMort
#БугаёваНН
Оценивать стихи современников — большая честь и ответственность, и гораздо легче управляться со стихотворцами прошлого: мёртвый поэт не может ни обидеться, ни возразить. Знай себе да и руби сплеча. Вдобавок уже сформировалась литературная традиция, и новые суждения ложатся в уже промытое литературоведами прошлого русло.
У живых поэтов, тем более неотрецензированных, такой литературной традиции пока нет. Русло ещё предстоит промыть. Для каждого нового поэта должен прийти свой Геркулес и прорыть для его литературного материала полноценное русло, и благодарные потомки назовут это подвигом.
Ещё важно упомянуть, что, как бы индивидуальна и интимна ни была лирика отдельного поэта, она не стоит особняком в мире искусства. Искусство — это форма сознания общественного. Это общее полотно, в которое каждый мастер вплетает свою нить. Таковы правила этой планетарной системы, к которой мы прикованы телом и пером, и гордому человеку остаётся лишь смириться с законами этой физики.
Каждый сегодняшний поэт, каким бы самобытным и гордым он ни был, является литературным последователем поэтов предыдущих поколений. В искусстве нельзя быть Иваном, не помнящим родства. Даже если очень хочется.
Обращусь к самой сути научного подхода к стратификации поэзии. Ограничусь классическими примерами — в основном Есениным и хирургией.
Все поэты — сыны и дщери, правнуки и праправнуки (прошу извинить за дотошность, но так надо) тех или иных социальных или эстетических субкультур: городской или деревенской, просторечной или вузовской, нэповской, хрущёвской, 90-х годов и проч. Более того, все поэты своей грамотностью и поэтикой (то есть авторским стилем), подбором лексики и образностью, вообще мастерством владения словом и знаниями (причём знаниями самыми широкими) сильно отличаются друг от друга.
Подобно тому как есть техника владения карате или хирургическим скальпелем, шахматами, решениями интегральных уравнений, игрой на фортепиано или собственной мускулатурой, так и мастерство владения словом можно измерить, оценить, классифицировать, описать. Чтобы взяться за скальпель и показать высокий класс, недостаточно быть добрейшим человеком, стремящимся спасать людей от болезней. Это очевиднейшая мысль. Хирург, кривовато делающий надрез и оправдывающий это тем, что надрезы в хирургии не главное и надо смотреть не на мелочи вроде надрезов, а на его добрейшее сердце под белым халатом, вызовет порицание от хирургического сообщества и иск в суд, если в итоге провалит операцию.
А как понять, что поэт провалил операцию? Далее — более: а как понять, что поэт операцию провел успешно?
Возможно, это банальная мысль, но я её повторю: поэтом, как и хирургом, нельзя стать в один миг на том лишь основании, что в груди горит страсть к хирургии (зачеркнуто) поэзии. Вы спросите: а как же волшебный самобытный талант? А я отвечу: даже Пушкин, у которого был один из величайших талантов в истории Руси, а также в помощь таланту — гениальность (и это не банальность, а истина), так даже Пушкин проштудировал мильон литератур, мильярд книг, учебников, сборников, прослушал лекции, почитал на латыни, греческом, русском и французском десятки поэтов прошлого и (его) настоящего, перемарал ещё один мильон страниц, прежде чем остался доволен свой лексикой, грамматикой и образностью. И оценивали его, на секундочку, не добрая няня на кухне и не жена с дивана, а друзья и учителя, очень даже подкованные в искусстве, риторике, логике, философии, истории Древнего мира и стихосложении в частности. Например, учитель Куницын, или Дельвиг, или Карамзин, или Державин.
Стихосложение, как и хирургия, складывается из множества компетенций, которыми владеет поэт. Сюда входит владение формой, как-то: ритмикой, то есть ритмическим слухом к стихам или умением считать слоги; рифмовкой; композицией, причём композиция — широкое понятие, охватывающее не только порядок строф, но и порядок художественных образов, метафор в частности, их повторяемость, аллюзии, то есть метатекст, включение сюжетности и т.п.
А как же Сергей Есенин, спросите вы? Как русоволосый мальчик из деревни, интересно, овладел композицией и метафорикой, сидя на лавке и считая мух на материнском шушуне? Это что же, нельзя начинать писать милейшие душевные стихи, пока чем-то там не овладеешь? Да так состариться можно, пока всем этим овладеешь! Зачем мне в XXI веке тухлый Древний мир или, не дай бог, риторика, если я хочу писать не про какие-то замшелые древности, а про моего любимого муженька или доченьку! Долой всякие древности и условности, мы не хотим 300 лет готовиться, а потом, когда молодость и азарт давно остынут, начинать писать! В нас кипит поэзия и любовь! Наверняка эти бесконечные подготовки сделают стихи деревянными, неискренними и устаревшими. Ну уж нет! Мы — Есенины! От ласковых телят и жеребят — сразу к рифмам, без скучного посредничества!
Так? Не совсем так. Конечно, многие из нас видели отроческие тетради Есенина и улыбались его каракулям с вульгарными завитушками и отсутствующими запятыми. Да, и почерки бывают вульгарными или благородными, малограмотными или многообещающими. Как и люди. Так это что же, абсолютного равенства не существует? А как же толерантность, инклюзивность, всеобщее равенство и братство и конституционные права? Это что же, кто-то теперь вульгарный, а кто-то блистательный? Несправедливо! Так жизнь вообще — это искусство неравенства.
И что же, Есенин был вульгарен? Ну, был. Платон мне брат, но истина дороже. Был-с. Есенин — сын своего класса, своей субкультуры, своих условностей, идеалов, своих ограничений и своих, скажем так, широт. Рязанских. Когда Есенин напяливал блестящий цилиндр («чилиндер», как говорили тогда выходцы из крестьян) на русую голову и перчатки на толстенькие пальцы, обряжался в пиджачок и сияющие штиблеты, он выглядел комично. Вычурно, вымученно пыжащимся стилягой из мужичья. Обидно звучит? Вот и Есенину было обидно, потому что это было правдой, а он так старался быть не хуже городских. Если примерить к современности, он был эдакой крепкотелой деревенской молодухой, враскоряку шагающей на «лабутенах», украшенной «луивитонами», помадами и всеми лучшими духами сразу. А ведь так хочется блистать!.. Разве это можно только изящным и породистым?..
Так вот, возвращаясь к поэзии Есенина. Он очень старался. Он много читал, писал и тренировался. Есенин обожал литературу. Это было его даром — любить не только телят, но и литературу. Соседские мужики и бабы на него дивились. Он был белой вороной. Его мать и сестра вспоминали, как трепетно он стелил свежую скатерть, садясь писать. К счастью, у Сергея Александровича был филологический и артистический талант, иначе бы одной свежей скатертью ему было не обойтись. Есенин не был ни туповат, ни медлителен. Он схватывал всё, что мог, читал столько, сколько только мог. Это помогло? Вполне. У Есенина были сильные и слабые стороны, и это отразилось на его лирике: сильной стороной был подлинный, глубочайший, поистине тонкий лиризм и тоска души, очень украшавшая выходца из «грубого сословья». Понимаете? Его талант был выше, чище, блистательнее, чем его сословная данность.
И это совершенно естественно, так как в своём искусстве народ всегда выражает всё лучшее, что в нём есть. Фольклорная поэзия — это сливки с крестьянской души. Шальную, непотребную ругань, как назвал её Некрасов, народ оставлял для тошнотворной повседневности, а в поэзию, в песню брал только лучшее, самое звонкое со своей души.
Есенин поступал так же, так как его поэзия — это авторское осмысление исконных народных традиций. Типа все могли устно и корявенько, а Есенин смог письменно и гладенько. Он спикер своего сословия, своей мужичьей планетарной системы.
Но у Есенина были и слабости: в синтаксисе, в подборе лексики, в многоплановости метафор, в подтексте. Это значит, что если сравнивать стихи Есенина с лермонтовскими, например, то есенинские начинают казаться простоватыми, даже наивными, малограмотными. Поэтому литературоведение не сравнивает, а классифицирует. Ведь и каратисты получают разные пояса! У Лермонтова был один пояс, у Есенина — совсем другой. Среди группы «своих» Есенин был небожителем, гением. Среди «лермонтовских» — «нечеловеков», «порфироносный юношей» — он был бы маленьким, неуклюжим, складывающим два и два, бегающим со своим цилиндром…
Ты меня не любишь, не жалеешь,
Разве я немножко не красив?
Детское «немножко». Трогательный детский эгоцентризм прямодушного недолюбленного мальчика, клянчащего любви и готового расплатиться своей же красотой. И сразу — тянется, суёт эту свою красоту в растопыренных потных ладошках: на, возьми, только люби, люби, люби… А потом: ах, где моя красота? Только что была, и уже — где моя растраченная младость, буйство глаз и половодье чувств?..
И Лермонтов:
Как знать, быть может, те мгновенья,
Что я провел у ног твоих,
Я отнимал у вдохновения,
А чем ты заменила их?
Это же как игра на пианино: смелые, резкие, роскошные аккорды маэстро и — трогательная, какая-то щемящая до радости, до боли игра деревенского паренька на убогонькой тальяночке…
Тот много раз упомянутый «цилиндр» очень важен. Именно этот несчастный неуместный цилиндр делал Есенина смехотворным и неуклюжим «мальчиком». Ахматова, петербургская королева, изучившая каждый заветный пень в Царскосельском саду, над есенинской вульгарностью смеялась. Над его нелепой вульгарной прической — волосок к волоску, как у приказчика или ярмарочного торговца сладкими петушками…
«Цилиндр» надо уметь носить. И это уже не об одежде, а о поэзии. Есенин по-настоящему блистал в стихах, когда писал не об ананасах и шампанском, не о цилиндрах и в шелках тонкой руке (о которых он, к счастью, и не писал), не о Царском селе и прелюдиях Баха, о которых ничего не знал, а о телятах, рыжих жеребятах, стогах, полях и прочей деревенской тематике. Писал о том, что действительно знал.
Поэт должен писать только о том, что хорошо знает. Пытаться «красивыми словами чутка украсить» свою стихи — это всё равно что напяливать чужой чилиндер на свою прилизанную гарным маслом голову.
Но и сложить свои дважды два, получить три и ходить страшно гордым своим математическим гением — смешно-с. Не надо так, милые мои, хорошие, давайте перестанем сейчас. (Угадали аллюзию? Поэзия — это ведь тоже игра в отгадки, а не только бескомпромиссная орущая очевидность.)
Высокомерие ли это — так бессовестно откровенно видеть все есенинские слабости и упрекать его в них? Нет, если при этом уметь ценить и сильные стороны есенинского таланта. Необходимо обладать острым взглядом и широтой знаний, но при этом быть открытым всему новому. Историкам моды позволительно же видеть, что стильно, а что нет, откуда растут у моды ноги, а откуда цилиндры. То же самое и в литературе.
Наконец, это исконная народная традиция же — сочувствовать слабому, убогому, ущербному, ущемленному. Сирота должна в итоге получить жениха-царевича и полцарства впридачу. Негры Америки должны увидеть, как белый узурпатор целует им ноги. Ущемлённые русские крепостные должны повергнуть монарха и на крови его и его детей построить себе социализм.
Применим ли этот принцип к поэзии?
Правда ли, что грамотные и блистательные мастера слова слишком долго узурпировали Парнас и теперь должны посторониться? Что неграмотным, немастерам и неблистательным тоже надо дать ощутить, каково это — щупать у себя на голове лавры? Разве одним грамотным и подкованным пристало венчать себя зарёй бессмертия? Неподкованным диким мустангам от поэзии можно, собственно, триумф или нельзя?
Наш ответ Чемберлену: всё можно, но при соблюдении ряда условий. Да, поэзия не безусловна. Желающему заказать себе у музы римский триумф необходимо:
— быть грамотным.
Не полуграмотным, не малограмотным, не грамотным в определенный час дня или ночи или только на сытый желудок.
Светить всегда, светить везде — вот лозунг мой и солнца.
Грамотность — наше солнце. Если у господина поэта полярная ночь в грамотности или светило, как гоголевский Подколёсин, вечно сомневается — брат, не пиши, не мучь прах Розенталя. Если деепричастия хромают или придаточные рождаются с уродствами — поэт, не будь Винни-Пухом от поэзии. Или будь, но не отрицай, что ты Винни-Пух и грамотность у тебя хромает, а грамотные люди твои стихи с «уродствами» будут читать с болью. Как Ахматова морщилась на Есенина. Безграмотные, впрочем, будут читать и нахваливать: «Да ты чёткий поэтик, парнишка! Мы с братишками так не могём, а ты могёшь. Хучь щас в Москву — все в отпаде будут, отвечаю, брат!»
— быть начитанным, с намётанным на поэзию глазом, знающим основы стихосложения, ритмики, рифмовки.
Иначе — значит быть профаном, новичком, салагой, старухой с прорухой, поэтическим щеглом. Щеглы тоже поют, кстати. Но щегол ПОЁТ, а не ПОЭТ. Парадокс, однако.
— быть талантливым.
Порой жил человек, не тужил, и тут проснулась страшная тяга писать и талант скребётся наружу, как дикая кошка. Но человек же не знал, что такая оказия выйдет, и не готовился, розенталей этих ваших не читал. Если знать бы заранее, где упадёшь, то соломки бы подстелить. Что делать? Саморазвиваться.
Представьте, что такое вышло не с поэзией, а с хирургией. Вдруг дикая тяга резать людей скальпелем и спасать жизни! Одна беда: в обычной жизни ты автомеханик и зовут тебя Петрович, а падежей ты знаешь только три: звательный, дательный и ругательный. Что ж теперь, и хирургом хорошему человеку нельзя стать? Беспредел! Шариковы для нас строили социализм не затем, чтобы нас теперь ущемляли в прекрасных порывах! (Примерная реконструкция речей Петровича.) Не пыли, Петрович. Можно, конечно можно. Сдай ЕГЭ по химии, биологии и английскому на 90+, отучись 6 лет в медицинском, пойди в интернатуру, получи черный пояс по анатомии… а, нет, стоп, это из карате… Но Петрович уже не слушает и обиженно кусает губу: напридумывали условий, закопать хотят Петровичев талант к хирургии! Изверги недорезанные…
Но если серьезно, то истинный филологический талант не приходит один. С ним приходит всё сразу: и грамотность, и глубина, и философская концепция, и композиционное своеобразие, и все-все-все. Если талант почему-то пришел один, это повод задуматься: а был ли мальчик?
— не использовать поэзию только для самовыражения.
Ты мой пылкий зайчик!
Я твоя белочка!
С тобой хоть в Непал, хоть в Нальчик!
Мой горячий принц, забей мне стрелочку!!!
Самовыражаться недостаточно. Ясное дело, что порой пылкие чувства переполняют душу — более того, даже любовная тематика как бы подначивает: эй, поведай миру о самой искренней, самой пылкой любви… Но есть одно «но», господа поэты: даже самому обжигающе страстному содержанию нужна форма, а форма требует выверенной композиции, четкого синтаксиса, внимания к словоформам, знания основ культуры речи, авторского подтекста, ведущего к идейному содержанию, и прочей, пользуясь модным жаргонизмом, душноты. Ах да, и жаргонизмы с поэтизмами в кучку мешать тоже не надо бы.
Вы нежный ангел с крыльями из слёз, ёпта…
Ах, нет звезды под стать таким глазам!..
Хотя вы стерва и, я вижу, выпивоха.
Зефир струит любовный фимиам,
И мысли скачут, как подкованные блохи…
(Из ненаписанного и неопубликованного.)
28 и 29 октября 2023 на литературном фестивале «Славянское слово» в подмосковном Архангельском на творческой встрече я с большим удовольствием услышала современных поэтов — живых, настоящих поэтов! Мыслящих, чувствующих, с взволнованными лицами и горящими глазами, всё как надо.
Удивительно, не правда ли? Ведь современные крупные и средние издательства, как вы наверняка знаете, избегают публиковать поэзию. Только проза, причём проза только развлекательная. Создаётся ли литература иная сегодня? Да, но — не под сиянием софитов.
