Дарина виновато закивала, соглашаясь.
Какая же она глупая! Усомнилась в мудрости Старейшины! Он, наверняка, был более высокого мнения о её мыслительных способностях, а оказалось, что она беспросветно, недосягаемо далека от него…
Её взгляд случайно упал на руки Старейшины, лежавшие на поверхности стола, за которым тот по обыкновению сидел, принимая просителей, – большие, тяжёлые, со вздувшимися венами, и она поймала себя на том, что ей хочется горячо припасть к ним губами, как будто это руки Благовестника, только что прочитавшего ей проповедь.
– Если это всё, за чем ты приходила, можешь идти.
В его голосе Дарина расслышала желание поскорее остаться одному и отдохнуть, наконец, от дороги и от путников, осаждавших его полвечера. Она попятилась к выходу, надеясь, что на прощание он посмотрит на неё так же по-отечески покровительственно и тепло, как в прошлый раз потрепал по плечу. Однако Старейшину отвлекли какие-то свои мысли, и только когда она уже вышла наружу, её догнали и толкнули в спину слова:
– Не затягивай со следующей сказкой!
Дарина догадывалась, что рано или поздно услышит от него о второй сказке. Одной сказкой служение людям, конечно же, не могло ограничиться, это было ясно. Она даже предполагала, что обрадуется или, по крайней мере, испытает облегчение, когда Старейшина скажет, что настало время сочинять новую историю про путников, дошедших до Благодатных Земель. Думала, исчезнет неопределённость, нет-нет да и вспыхивающая в голове беспокойным вопросом «Что дальше?», а предвкушение оплаты поможет расшевелить вдохновение…
Шагая к своей палатке, она снова и снова мысленно возвращалась назад, чтобы прослушать посланное ей вслед «Не затягивай со следующей сказкой!», пока, наконец, не сообразила, почему эти слова вызвали у неё такое неприятное чувство. Старейшина произнёс их так, словно они уже когда-то говорили о второй сказке, а ведь они о ней не говорили. Он решил всё один, даже не спросил её согласия!
Внутри Дарины что-то забурлило, запротестовало против такого хозяйского отношения к себе. Трясущимися от возмущения руками она разожгла приготовленную заранее кучку хвороста и села перед ней, обхватив колени. Огонь нервно запрыгал по веткам, сердито разросся вширь и ввысь, но, потрещав недолгое время, стал затихать, словно его успокоила чья-то неведомая сила. Наверное, она подействовала и на Дарину.
«Всё равно всё было бы так же, – подумала она, чувствуя, как затихает её внутренняя буря. – Я согласилась бы на следующую сказку. Старейшина прекрасно знает об этом. Мы оба знаем. Поэтому он не стал тратить время на разговор. Он считает меня умнее, чем я есть на самом деле. Думает, что мне можно не объяснять какие-то вещи, потому что я всё пойму сама, а я глупая, ох, какая я глупая по сравнению с ним!»
Вторую сказку Дарина вымучивала из себя целых шесть дней. А потом столько же или даже дольше записывала её в черновик. Слова приходили нехотя, словно у них были свои собственные важные дела, от которых им не хотелось отрываться. Может быть, у них были другие сказки…
То, что получилось, ей не понравилось. У новой истории не было души. Но Старейшина, когда Дарина прочитала ему черновик, одобрительно кивнул, и вскоре её карман снова приятно разбух и отяжелел от тридцати монет. Причём, эти новые тридцать монет Дарина получила не за пять беловиков, а за два. Старейшина сказал, что двух будет достаточно. Она не поняла почему, но спрашивать не стала.
Потом была третья сказка. За ней – четвёртая. Каждая последующая давалась труднее предыдущей. От четвёртой Дарину уже тошнило, но денежное вознаграждение и знание, что её служение нужно попутчикам, что они ждут новых сказок, заставляли мириться с ежедневными самоистязаниями.
– Тебе не кажется, что в таком служении можно потерять саму себя? – спросил её как-то Марк, которому она каждый вечер жаловалась на свои мучения.
– Кажется, – согласилась Дарина. – Кажется, я уже теряю... Но при этом я обретаю себя новую.
– И как, нравится тебе новая Сказочница?
Дарина задумалась.
– Скорее да, чем нет.
Всё в её жизни менялось! Абсолютно всё!
Она купила себе и ботинки, и дождевик, и новые брюки с рубашкой. У неё появилась возможность баловать себя мясом и медовыми плодами. В рюкзаке у неё теперь лежало сразу два куска мыла – разных, с фантастическими, не похожими ни на что ей известное ароматами, а сам рюкзак она больше не носила за спиной – отдавала его Ною Носильщику и шла налегке… Попутчики смотрели на неё теперь с нескрываемым уважением, а некоторые даже с заискиванием. Ещё бы, она стала важным членом общины, сам Старейшина приблизил её к себе.
Дети, для которых раньше она была всё равно, что предмет, в который можно безнаказанно врезаться во время игры и, оттолкнувшись, побежать дальше, теперь, увидев её, замирали с интересом и почтительностью в глазах.
Соседи во время утренних сборов в дорогу стали с улыбками желать ей доброго пути, и Дарина научилась улыбаться им в ответ, а та пустота, которая образовалась на месте исчезнувшей нелюбви к людям, начала потихоньку заполняться теплом.
Но самое главное – Яромир! Дарина перестала быть для него невидимой! Заметив её у реки, на лесной опушке или копающей яблоки в стороне от дороги, он задерживал на ней взгляд, изучающий и словно чего-то ждущий. По крайней мере, так Дарине казалось. От этих взглядов она будто проваливалась и долго-долго летела вниз, замирая от боли и счастья одновременно. Её болезнь по Яромиру никуда не делась, но приступы больше не были такими невыносимыми, как раньше. Они приобрели сладковатый привкус надежды.
Однажды вечером Яромир даже подошёл к её костру. Было не слишком поздно, ещё много у кого горели костры.
– Сочиняешь? – спросил он, указав глазами на почти пустой черновик.
У Дарины бешено заколотилось сердце, карандаш запрыгал в пальцах. Она так онемела от свалившейся на неё радости, что даже кивнуть смогла не сразу.
– Не буду мешать, – понимающе сказал Яромир и сделал движение, чтобы уйти.
Дарина испугалась, что он хотел поговорить с ней, а она его оттолкнула своим молчанием, и у неё вырвалось:
– Постой!
Он повернулся, посмотрел с внимательным ожиданием.
– Мне показалось, ты хотел что-то сказать… – пролепетала она.
Её голос предательски осип от волнения.
Яромир вдруг отчего-то смутился, пожал плечами.
– Нет, я просто заступил в караул и обхожу общину.
Это всё, что они тогда сказали друг другу. Он, заторопившись, ушёл, но Дарина, проводив его взглядом, увидела, что больше он не остановился ни у одного костра. Он подходил только к ней!
Как ей могла не нравиться эта новая жизнь, в которой её замечали, ценили и могли полюбить?
И всё-таки… всё-таки порой на Дарину накатывало отчаяние. Она понимала, что такая жизнь будет длиться ровно до тех пор, пока она сочиняет сказки о Благодатных Землях. Другие сказки людям не нужны.
Посвятить себя служению миру – означало до конца своего пути писать об одном и том же, приводить и приводить в сказочные Благодатные Земли сказочных отчаявшихся путников…
А ещё это значило – обманывать. Её сказки были неискренни и поэтому так мучительны для неё. Ведь сама-то она в Благодатные Земли не верила.
Продолжение здесь: Путница. Тайна, которой двадцать семь лет