— Сыграем в имена? — предложила девочка в синей футболке. Назвать её девушкой не поворачивался язык, хотя ей наверняка было никак не меньше семнадцати. Антон кивнул; не то чтобы ему хотелось играть, просто пожалел девчонку. Подхватил мяч и кинул его другой, высокой и тёмненькой первокурснице:
— Антон.
— Дина, — ответила тёмненькая и перебросила дальше. Поймал молчел в очках.
— Илья.
Мяч вернулся к девочке в красном.
— Глафира.
Антон еле удержался от хохота. Серьёзно? Глафира?
Глафира — стакан кефира.
***
Глафира сплюнула под ноги, высморкалась и вытащила телефон. От страха хотелось в туалет и першило в горле. Услышав знакомое покашливание, она сморщилась от отвращения и хрипло выдавила:
— Коля, всё. Я хочу развестись.
В спину будто вогнали кол: давило на поясницу, не давая ни выпрямиться, ни согнуться.
— Я развожусь, — сухо повторила она и зубами сдёрнула чешуйку с шелушащейся губы.
— Нет, — наконец ответил муж. — Нет.
— Мне всё равно, что ты скажешь. Я не счастлива рядом с тобой. Я не хочу больше.
— Я занят. Обсудим вечером.
Глафира закрыла глаза. Проговорила, глядя в пустоту где-то внутри себя:
— Я не приду вечером.
— Придёшь. Я встречу тебя после работы.
— Нет, — ответила она. Закашлялась, но всё равно договорила: — Завтра заеду забрать вещи. Всё.
— Я не дам тебе развод, Глаша.
— Дашь, — прошептала Глафира и сбросила вызов.
Убрала телефон и ощутила такое утомление, будто на плечи упала вся усталость девяти лет брака.
***
— Поедешь с нами? — спросил Антон. — Погода хорошая. Смотри, какое солнце.
Глафира уже не выглядела такой испуганной и нелепой, как в первую встречу; временами в её глазах вспыхнули неуверенные смешинки, делавшие её старше и чертовски симпатичней.
— Куда?
— Покатаемся в парке, поедим где-нибудь.
— Ну… ладно. Давай. Сейчас?
— Ага. Только сейчас соберусь быстренько…
Она и правда собралась быстро — выбежала на крыльцо в джинсах и какой-то совсем летней, опять синей рубашке.
— Замёрзнешь.
— Неа.
***
Чувствуя, что вот-вот рухнет, Глафира нырнула в кофейню и опустилась в продавленное кресло. Отдышавшись, принялась мучительно выбирать из стандартного меню. Эспрессо нельзя — вредно сердцу. В латте — много сахара. В капучино — тем более.
— Ты знаешь, что в эту бурду кладут? Дроблёные злаковые и картон. Кофе надо молоть дома. У тебя турка в шкафу лежит.
Она вздрогнула, но в зеркалах над столами отражался лишь хоровод испуганных Глафир. Никакого Николая. Медленно выдохнув, она вернулась к витрине. В глазах рябило и прыгали точки.
— Бамбл грильяж-карамель, — попросила Глафира дрогнувшим голосом и протянула общую с мужем карту. Девушка за стойкой — яркая помада, волосы в пучок, фартук — расстроилась:
— Не читается.
Быстро он заблокировал. Глафира достала из тайного отделения двухтысячную. Пока бариста готовила кофе, высыпала на поцарапанный стол купюры и мелочь. Совсем мало.
— Ваш бамбл, — улыбнулся бариста. Глафира неуверенно дёрнула краешком губ в ответ. Вдохнула, выдохнула и сделала первый за много лет глоток. Кофе подействовал, как алкоголь: ударил в голову.
Глафира окликнула баристу:
— От вас можно позвонить? Телефон разрядился.
…Прижимая к себе сумку к боку, обжигаясь, Глафира мелкими глотками пила кофе и цеплялась за трубку. Ополовинив стакан, наконец решилась.
Антон ответил сразу — и узнал её тоже сразу, как будто это был тот самый вечер, а не пасмурный день девять лет спустя.
— Привет! Ты как?
Всё внутри затянуло сладким узлом. Пальцы ослабели, Глафира пролила кофе на юбку. Храбрость испарилась; она сдавленно шепнула, глядя, как шерсть впитывает кофе, и кляксы превращаются в тёмные пятна:
— Я развожусь. Ты был прав.
Жалость к себе накрыла, забирая силы. Глафира привалилась к стене; от соли защипало ранку на губе.
— Где ты? — без лишних слов спросил Антон.
— «Левда кофе», — всхлипнула она. — На проспекте Мира…
— Возьми себе что-нибудь. Поешь, пожалуйста. И жди. Скоро буду. У тебя есть деньги? Жди. Обещаешь?
— Да, — прошептала она. — Жду…
— Скоро буду, — повторил Антон и добавил тревожно, таким голосом, будто вдруг осип: — Глаша…
***
Прошло года два, прежде чем они выбрались на что-то, отдалённо похожее на свидание. Это был душный солнечный день в парке — Глафира уволилась, устроилась в новое место, и Антон предложил сходить отметить.
— С ребятами?
— Не. Только мы. Если захочешь.
В трубке повисла тишина. Антон спросил весело:
— Так как? Не хочешь?
— Хочу, — после паузы ответила Глаша. — Только сейчас соберусь быстренько.
Глафира сбежала с крыльца в коротком, совершенно ужасном синем платье с красным узором.
— Может, ты ждала, что пойдём куда-то клуб? — неловко спросил он, оглядывая её ноги. — А я в парк какой-то тебя веду.
— Клуб? Смеёшься? Не была и не планирую, — фыркнула Глаша, отламывая кончик кленовой ветку. — Умеешь делать человечков?
— Человечков?
Она очистила ветку от листьев и принялась складывать и сгибать. Антон молча ждал, заглядывая через плечо.
— Вот.
Глафира выставила на ладони зелёного человечка с ножками и ручками из расщеплённой ветки и головой из молодых листочков. — Человечек.
— Здорово! — восхитился Антон. — Немного как кукла вуду.
Они шли так долго, что, когда добрались до озера, солнце уже стояло в зените и палило вовсю. Антон кивнул на скамейку:
— Присаживайся.
И вытащил из спортивной сумки салфетки и бутерброды.
— Ух ты!
Они жевали бутерброды с колбасой и сыром и смотрели на озеро. Вода блестела на солнце.
— Как тебе вообще? — спросил Антон, осторожно убирая с её колена крошку. — Хотела бы сюда ещё прийти?
— Да, было бы здорово, — откликнулась Глафира, глядя на дальний берег. В зарослях камыша на мелких волнах качались утки, выше, от самой воды, поднималась осока и песчаные тропки. — Красиво. Просто невероятно.
Он проводил её до дома; у метро они заглянули в торговый центр и поели суши. Глафира, устало улыбаясь, откинулась на спинку стула:
— Спасибо. Здорово погуляли.
***
Глафира болтала в бумажном стакане остатки бамбла, прячась от реальности в воспоминаниях. Хлопнула дверь; она вздрогнула и вскинула голову, но это был не Николай, а всего лишь школьницы, смеющиеся чему-то в телефоне. Глафира постаралась успокоиться и вспомнила вдруг: Антон! Антон же! Схватила пудреницу, кое-как припудрила тени под глазами и нос, стянула с волос краб — скрученный пучок рассыпался по плечам. Потом одёрнула рукава и спрятала в кулаки обкусанные ногти. В высоком окне летели густые тучи. Магазины вдоль проспекта уже зажигали витрины.
Стараясь унять тревогу, Глафира принялась ходить по кофейне. Губа кровоточила, саднило сухую кожу. Стены давили, заключая в кокон; Глафира поминутно оглядывалась, готовая в каждом мужчине узнать Николая.
— Глашка! Ты как? В норме?
Она вздрогнула, круто обернувшись.
— Антон…
Он обхватил её ладони своими — сильными и холодными. Она приметила плетёный браслет на запястье — надо же, носит до сих пор. Выдохнула и сгорбилась рядом с ним.
— Можно вас обойти как-то? — недовольно спросила рыжая девушка в огромном пальто.
— Давай отойдём, Глаш. — Антон отвёл её в сторону, усадил за столик. — Ты поела? Хочешь что-то ещё?
— Я поела. Я хочу спрятаться. Антон! — Она стеснялась своего голоса, но ничего не могла поделать; в нём очень явно сквозили испуганные, почти истеричные ноты. — Что мне делать?
На щеках и подбородке у него темнела щетина. Глафира очень давно не видела чужое лицо так близко. Мужа вблизи при свете она не видела никогда.
— У тебя руки ледяные. Мёрзнешь?
— Нервничаю.
— Я тоже, — усмехнулся Антон. — Годы радиомолчания, и вдруг — «я развожусь»!
— А ты знал. Ты ещё тогда знал, что всё так и будет.
— И ты знала. Но не о том сейчас, Глашка...
Муж никогда её так не называл.
— Ты можешь побыть со мной? Се… сегодня?
— Ты же знаешь.
— Если я не приду, он останется завтра дома. Я боюсь его встретить, Антон. Я боюсь его.
Он сжал её руки, проговорил:
— Совсем как в прежние времена.
Стиснул её пальцы крепко-крепко:
— Тебе не обязательно с ним встречаться.
— Как? Мне нужно забрать вещи… и развод…
— Вещи не проблема.
— Да ладно — вещи! Что у меня там — хламиды эти ниже колена… Мне они не нужны, мне ничего оттуда не надо… Но развод! Я должна уговорить его…
— Есть вариант, — сказал Антон, наклоняясь к ней, подбородком касаясь её макушки.
— Какой? — горько засмеялась Глафира, почти пьяная от его близости, кофе, страха и сквозняка.
— Идём.
Антон поднялся и повёл её за собой — молча, до самого выхода из метро у высокой башни на юге столицы. Заговорил, только когда за ними захлопнулась тяжёлая, с чеканным узором дверь.
***
Иногда Антон верил, что Николай тоже маг — объяснить Глашино изменений иначе не получалось.
Они перестали видеться. На письма, которые он составлял часами, Глафира отвечала формально и совсем сухо. Когда с последней встречи прошло одиннадцать месяцев, а его сообщение висело непрочитанным уже неделю, он не выдержал и позвонил.
Гудки, а потом смс: «Была занята».
Он усмехнулся. Походил по комнате туда-сюда. Выглянул в окно, в бесконечность огней столицы. Вернулся к столу.
Красная баночка из-под бальзама лежала на своём месте, во втором ящике; краткий вдох — полчаса. Вдох поглубже — сутки.
Затаив дыхание, Антон отвернул крышку. Рука застыла над невесомой зеленоватой мазью. Это было большим искушением — забыть о Глафире. Если мазнуть по запястьям, из памяти пропадёт целый год, а если намазать руки — жирно и щедро, так, что лёгкий запах шампанского сгустится в сладкий и душный, — всё, связанное с Глафирой, изгладится из памяти без следа.
На фото над столом она была в синем пальто — тёмные перчатки, светлые волосы, полыхающий маковый шарф. День был ясный и свежий, мороз прихватил лужи, и Глафира скользила, смеясь и взвизгивая на ледяных дорожках. Антон ждал её у детской площадки, прислонившись к турнику, — оттуда и щёлкнул. Кажется, это была последняя их встреча до того, как пришёл Николай.
***
На улице гудели машины; в полумраке по стенам проносились золотые блики и всполохи.
Глафира сидела на пуфе в прихожей, закрыв глаза, чувствуя пустоту и усталость, перекрывавшую даже страх.
— Глаша, — сказал Антон где-то совсем близко, — если захочешь, я тебе всё расскажу. Но ты всё равно не поверишь. Но тебе и не обязательно верить, не обязательно ничего знать. Ты можешь просто оставить всё это мне. И лечь спать. А когда ты проснёшься, он исчезнет из твоей жизни навсегда. Как будто не было.
— Что ты с ним сделаешь? Убьёшь?
— Почти, — прошептал Антон и поцеловал её в волосы.
— Нет. — Глафира стянула перчатки. — Не надо. Я утром поеду к нему… И разберусь во всём. Я скажу ему, что…
Антон отстранился и включил свет. Глафира увидела в зеркале уставшую и холодную женщину — никакие гирлянды, лампочки и надежды больше не скрашивали возраст. Он стоял рядом — в длинном плаще и джинсах; с подола капало, браслет на запястье перекрутился; во взгляде Антона было странное, испугавшее её выражение: тоска, и боль, и злость, и какая-то жажда…
— Ты же знаешь, разговоры не помогут. — Голос у него стал сухой и скучный.
— Я договорюсь с ним. Уговорю…
— Нет. Глаша, ты знаешь, в который раз приходишь ко мне за девять лет?
— В первый, — ответила она, чувствуя, как леденеет что-то внутри.
— В девятый. Каждый год. В ночь с октября на ноябрь.
Он не дал ей даже разуться — потянул за собой в вереницу длинных тёмных комнат. Вдоль пути вспыхивали встроенные в пол тёплые лампы. Свет выхватывал густую зелень, цветы, высокие, выходившие на шоссе окна и книжные полки.
Комната, где Антон остановился, была меньше прочих. Он зажёг лампу под потолком, и ослепительный свет рванулся, преображаясь, сквозь узорчатый абажур.
Достав из ящика красную банку, Антон отвинтил крышку и велел:
— Вдохни. Только не глубоко.
— «Звёздочка»? Ты смеёшься?..
— Вдохни!
Глафира покорно поднесла банку к лицу, приготовившись к знакомому холодному запаху, но уловила только тонкий праздничный аромат шампанского.
— Антон?.. Почему ночь?.. Мы же хотели встретиться в «Левде кофе»… Я тебя не дождалась, да? Прости, пожалуйста! Мне стало нехорошо, я, видимо, выскочила на воздух… Антон… Антон! Где мы?
— Я же просил, не вдыхай глубоко. Весь день забыла...
Глафира уронила банку и опустилась на пол, как была, в мокром пальто.
— Антон… это какой-то провал в памяти… Я развожусь…
— Я знаю. — Он присел рядом и обнял её. — Давай ты разденешься, выпьешь чаю, и я всё объясню. Пожалуйста, успокойся. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо, Глаша.
Она позволила снять с себя пальто и добралась до ванной. Хотела поправить потёкший макияж, но сделала только хуже. Уткнулась лицом в полотенце и сглотнула, балансируя на самой грани.
***
В свете фонаря глаза Антона казались совершенно чёрными. Глаша глядела в них снизу вверх и всё пыталась понять, что же произошло; как так накануне свадьбы она оказалась с ним, тут, так поздно.
Антон смотрел на неё и не двигался, словно одеревенев. Она даже прислушалась: дышит ли? Но сердце у него билось так, что она чувствовалось сквозь куртку.
Наконец он сжал её плечи; она, зачарованная, одурманенная, захлебнулась предчувствием. Но вместо того, что было так близко, чего так хотелось, он почему-то глухо велел:
— Пойдём. Ты замёрзла, наверно.
— Неа, — слабо ответила Глафира, борясь с щекоткой в носу.
— Пойдём, — Антон сделал шаг назад, протянул ей руку. — Поздно. Я тебя провожу. Выпей что-нибудь горячего, чтоб не заболеть.
На крыльце он сказал сухо:
— Пока.
И Глафира пробормотала, не поднимая головы, не глядя на него, ничего не понимая:
— Пока…
Дверь закрылась с протяжным хрипом. Глафира подумала, что, может быть, именно с таким опускается лезвие гильотины. Не выдержав, она посмотрела на него сквозь узенькое стекло створки. Антон стоял, сунув руки в карманы. Потом резко тряхнул головой и пошёл прочь, не оглядываясь.
Она с накатившим ужасом вспомнила, что завтра свадьба.
***
— Глаша? Ты как?
— Всё в порядке, — кивнула она. — Прости, что так долго.
В кухне ждал чай, какие-то пирожные.
— Даже не предлагаешь выпить. Хотя, по-моему, моё состояние внуша…
— Ты всегда отказываешься. Говоришь, муж запрещает.
— Когда это — всегда?
Антон долго молчал. Наконец ответил:
— Я дал тебе понюхать бальзам, забирающий память. Поэтому ты забыла сегодняшний вечер.
— И что же было сегодняшним вечером? — подозрительно спросила Глафира.
— Около пяти ты позвонила и сказала, что хочешь развестись. Сказала, что боишься ехать домой. Я предложил поехать ко мне, ты согласилась… Глаша, это происходит не в первый раз. Ты бываешь здесь каждый год. Видимо, в это время Николай тебя особенно допека...
Имя мужа подействовало, как хлыст. Глафира вспомнила, что нужно будет вернуться, и едва разобрала последние слова. Выговорила, не дослушав Антона:
— Я сделала ошибку. Выйдя за него. Антон, что я наделала! — Она прижала руки к щекам и сглотнула. — Медитации, какие-то диеты, нравоучения, постулаты… Все эти хламиды… Мы до сих пор живём с его родителями, Антон! Я не могу так больше...
— Я знаю, что сделать, чтобы он исчез, — тихо сказал Антон. — Я могу объяснить тебе всё. А могу сделать так, что ты вспомнишь всё сама. Все дни, что провела со мной. За все девять лет.
— С тобой… Я не верю. Это колдовство какое-то, — рассмеялась Глафира. Руки тряслись, и она не могла унять дрожь. — Ты меня утешаешь, смешишь… Не надо. Я утром пойду к нему. Это какое-то помешательство.
— Глаша! — почти крикнул Антон. — Ты один раз уже испортила всё, Глаша! Мы могли быть вместе, без всяких крайних мер! Но каждый раз — одно и то же! Я могу всё решить! Могу исправить! Никакого Николая. Просто позволь мне!
— Что ты имеешь в виду? Что ты хочешь сделать?
Антон снял с полки тетрадь в синей обложке. Достал ручку.
— Впишешь сюда имя — и человек исчезнет, как будто не было.
— Что за ерунда? — вытирая глаза, пробормотала Глафира.
— Не веришь? — горько усмехнулся он. — А ведь один раз даже почти согласилась...
Глафира тоже усмехнулась. Руки всё ещё дрожали; она едва не сбила чашку и задела ручку. Руку пронзила боль; вспышка; такая, как если бы она ударилась локтем, прямо нервом.
Она закусила губу, решаясь.
Если это фантастика — хуже уже не будет. Если это правда… Хуже уже всё равно не будет.
— Что надо писать? Только имя? Что?
— Только имя. Пиши и думай о нём. Больше ничего.
Глафира подвинула тетрадь и прижала кулаком страницу. Выписала каллиграфическую «Н» и уже начала «и», когда Антон мягко отвёл её руку.
— Подожди. Чуть-чуть подожди. Это работает в Хэллоуин: десять минут после полуночи. Потерпи ещё чуть-чуть.
— Ты издеваешься? Раньше не мог сказать?!
— Если ты решилась, два часа ничего не изменят.
— Он не узнает, где я?
— Разве что ты сама ему скажешь. — Голос звучал мягко, но взгляд Антона был резким и холодным. — В этот дом нельзя войти без приглашения.
— Слушай, это всё сказка, да? Про бальзам, про эту тетрадь, про нельзя без приглашения. Ты как будто колдун какой-то. Ты меня разыгрываешь?
— Нет. — Он взял пустую чашку, понёс к раковине. — Я и есть колдун. Просто ты ни разу так и не поверила мне и предпочла забыть все встречи за девять лет.
— А почему я не попросила стереть самую первую встречу?.. Я б не мучилась тогда…
— Потому что я не захотел, чтобы ты это забывала, — не оборачиваясь, резко сказал Антон. Чашка упала в раковину. — Иначе у меня не осталось бы никакой надежды.
Глафира сложила руки на столе и упёрлась в них лбом.
— Поспи пару часов, Глаша. А потом…
— Я впишу его имя, — глухо проговорила она. — Впишу. Не веришь?
Антон молча помог ей встать, помог добраться до широкой кровати. Зажёг разноцветную гирлянду.
— Фонарики? Ты ведь уже большой мальчик, — пробормотала Глафира, опускаясь на покрывало.
— Это для тебя. Ты всегда любила фонарики. Раньше, — ответил он, и в полумраке Глафира никак не могла разобрать выражение, сквозящее в его взгляде.
— Ложись. Я скоро приду.
— Нет! Не уходи, пожалуйста!
— Сюда не войти без приглашения, Глаша, — твёрдо повторил он. — Никто здесь тебя не тронет. Спи.
— Антон! Не уходи!
— Ладно. Ладно. Не уйду. Ложись.
Она забралась под одеяло — как была, в сером свитере и длинной шерстяной юбке — и услышала, как скрипнул и прогнулся матрас: Антон осторожно присел на край кровати.
— Если хочешь, сделаю так, что тебе приснится что-нибудь приятное, — сказал он.
Глафира отвернулась, зажмурилась до цветных кругов под веками. Где-то зазвенел, выключаясь, её телефон.
— Разрядился… Надо зарядить.
— Я принесу.
Она взяла телефон и заметила девять вызовов и три смс.
— Антон. Почему ты сам не вписал его имя в эту тетрадь? У тебя же было девять Хэллоуинов.
Он обернулся. Она по-прежнему не могла прочесть его взгляд.
— Я думал, ты его любишь.
***
— С кем ты была?
— Гуляла.
— Так поздно? Одна?
— С другом.
— Что за друг?
— Старый друг с работы.
— Я его знаю?
— Нет.
— Познакомь нас.
— Хорошо. Как-нибудь. При случае.
— Я прошу тебя не гулять так поздно одной. Твоя мама…
— При чём здесь моя мама?
— Не перебивай, Глафира! Если с тобой что-то случится, твоя мама спросит с меня. Поэтому я прошу, не гуляй одна. Тем более ночью. Едем домой.
Она вошла в автобус следом за мужем. За окном стелилась осенняя серость. Глафира с тоской вспомнила огни площади, отражения витрин в мокром асфальте и смех Антона.
Всё это было всего полчаса назад — до того, как Николай позвонил и велел сейчас же возвращаться домой.
***
Когда Глафира проснулась, Антон дремал рядом, привалившись к высокой спинке кровати.
Телефон тумбочке светился: девять вызовов, четыре смс. Четвёртая пришла только что.
«Я знаю, ты у него. Позвони, езжай домой, и мы сделаем вид, что ничего не было. Это твоя последняя возможность, Глафира».
Она беззвучно рассмеялась, спустила ноги с кровати — тихо, чтобы не разбудить Антона. Взяла с тумбочки ручку и прошла к дверям. В лакированном паркете отражались оранжевые уличные огни.
В комнате, где остался бальзам, слабо пахло шампанским; темнел массивный стол. Глафира подошла ближе, и вокруг вспыхнул мягкий, ласковый оранжевый свет.
В кресле сидел Коля.
— Я предупредил, что это твоя последняя возможность.
Глафира открыла рот, но не смогла закричать. Только обернулась в сторону спальни.
— Он спит. И больше не проснётся. А ты о нём забудешь. Раз и навсегда.
Николай раскрыл тетрадь, вынул из нагрудного кармана металлическую ручку и размашисто вписал имя.
Часы показывали начало первого.
— Что… что ты сделал!
— Он достаточно долго крал тебя у меня, давно пора положить этому конец. Приведи себя в порядок! И успокойся. Через полчаса забудешь обо всём, что с ним связано.
— Коля… Прошу тебя, сотри его имя… Пожалуйста, оставь мне хотя бы память… Я обещаю, я больше никогда… никогда, ни слова…
— Я не верю тебе. Собирайся.
Глафира, всхлипывая, метнулась к нему.
— Хватит! — раздражённо крикнул он. — И без того провела ночь с чужим мужчиной! Мне придётся снова объяснять тебе… Я не хочу, ты знаешь, как я этого не люблю...
— Достаточно.
Антон стоял в дверях кабинета — собранный и серьёзный.
— Глафира, встань. Не бойся. Это я сделал так, что дом впустил его. Я рассказал ему про все девять лет.
— Антон! Он вписал в тетрадь…
— Часы идут вперёд на девять минут.
Николай тяжело поднялся из-за стола.
— Но сейчас, Николай Алексеевич, вы забудете обо всём, что я рассказал.
— Антон! Коля! Пожалуйста, пожалуйста, прекратите!
Комната начала вращаться перед глазами, мгла с углов пожирала оранжевый свет. Николай шёл на Антона медвежьей походкой. Антон молча стоял в дверях.
Николай вынул нож.
— Антон! — завизжала Глафира. — Это не муляж! Антон!
Антон не шевельнулся. Николай поднял нож.
Миг спустя его рука безвольно повисла.
— Он сейчас всё забудет, — Антон аккуратно разжал пальцы Николая. — И ты, если захочешь, тоже. А потом я впишу его имя в тетрадь. Если хочешь, можешь сделать это сама, — у тебя есть минуты две.
Глафира посмотрела на грузно осевшего на паркет на паркете мужа. Присела, неловко и быстро коснулась его руки.
— Дай. Дай мне ручку, Антон.
Дарина Стрельченко
Больше рассказов и писательской изнанки: