В 17 лет отец впервые меня послал на сенокос.
-От Петрова дня до Прокла надо бы управиться, - сказал он и вытер бороду, по которой тонкой струйкой текло молоко.
А кринка из погреба, молоко холодное, тогда как на улице стоит такая жара, что кажется, даже воздух замер, а не то что ни одна травинка не шелохнется. В доме темно и прохладно, окна закрыты ставнями. В такую пору только ранним утром, да как свечереет на улицу выходить; а тут на жару, на солнцепек.
-Погоди, бать, не выдержу я, - говорю ему.
-Ничего, выдержишь, - протянул он мне кринку с молоком, - братец твой старшой выдержал, да еще и жену там себе нашел справную, и тебе пора к девкам присматриваться.
-Не собираюсь я в деревне пропадать, - заявляю со всей решимостью, - в Москву подамся, учиться....как Михайло Ломоносов!
Отец зычно рассмеялся:
-Так Ломоносову сколько лет было, когда он пошел? - девятнадцать, тебе еще два годочка надобно подождать. А пока учись, сынок, простому мужицкому делу, авось в жизни пригодиться. А ну, как не поступишь?!!
Делать нечего, пришлось согласиться, в доме то у мамки и папки я один остался, брат старший своей семьей живет, сестры - замужем.
Время сенокоса у нас из покон веков считалось событием праздничным. А потому сельские бабы, а особенно незамужние девки, одевались во все нарядное. Вот и мне маманя дала чистую, белую рубаху, с вышивкой. Покрутился я в ней перед зеркалом - хорош, парень хоть куда, пора бы уже уста сахарные девичьи отведать. Эта мысль меня мало-помалу утешила, потому что я знал, что девчатам на сенокосе будет гульбище. Ох, и запоют же они, дружно работая граблями, заведут свои игрища, красуясь перед парнями.
На следующее утро подняли меня, когда солнце еще не встало:
-Чем росистее трава, тем легче косить, - сказала мать.
Пока она потчевала меня пирогами, отец проверил косу.
-Ну иди, сынок, - напутствовал он меня, - и не посрами наш род Витюхинский.
Как-то не очень звучал наш род, - Витюхины мы, - но все лучше чем Козловы или Дураковы, подумал я.
На дальние луга в первый день меня не послали, решили сначала на силу меня испробовать. Я встал в ряд с другими подростками и начал махать косой.
Поначалу у меня получалось плохо, коса не слушалась, темп сбивался, но я очень старался не отставать от других. Рубаха уже давно вымокла, а я не обращал внимания, главное, было выдюжить в первый день, а там дела пойдут лучше. К ночи я домой вернулся без ног, держал путь через речку, искупался в прохладной воде, шел в одних штанах, а потную рубаху на руке нес.
И вдруг навстречу мне три женщины, сорокалетняя Павла, тридцатилетняя Наталья, а среди них Маша, двадцатилетняя мать-одиночка.
Одно время по селу недобрые разговоры про Машу ходили, уехала она после восьмилетки в город учиться, да спуталась там с местным парнем. А тот поиграл с ней и не женился. Вернулась Машенька в родное село и носу из родительского дома не кажет. А возле колодца бабы шептались, что неспроста это, скоро у нее пузо на лоб полезет.
Я сначала не понимал, о чем они, а потом узнал, что Маша дочку родила.
И вдруг, в темноте, передо мной сверкнули Машины глаза.
-Эко какой ты славный, Мишенька, - положила она мне две маленькие ладошки на мою широкую грудь, - дай-ка руки свои о тебя остужу, а то нажарилась я за день.
Я хотел схватить ее за руки и не отпускать, но она вывернулась, озорно рассмеялась и побежала вперед. Спутницы ее тоже загоготали, а я так и остался стоять, как вкопанный. Впервые в жизни я почувствовал, как все мое тело пронзила незнакомая дрожь, а по сердцу словно сладкий мед разлился.
-Так вот ты какая, любовь? - удивился я своим мыслям.
Раньше Машу я только издалека видел, красивая она, ладненькая, спелая, словно яблочко наливное. А уж на реке как косу распустит, словно русалка на берегу сидит. И с того самого вечера все мои мысли были только о ней.
На следующий день, как не искал я ее глазами, а не нашел, на дальние луга она уехала. Стал и я проситься.
-Погоди, рано тебе еще, - ответил мне старшой, дед Аким.
И еще три дня продержал возле деревни. А уж как мое сердечко билось, когда на следующее утро я собирался на дальние луга.
Мужики, бабы, девки расположились станом около реки в тени деревьев, построили шалаши, в них и ночевали. Семейные - семьей, девки - с девками, парни - с парнями.
Шансов остаться наедине с Машенькой у меня не было. Но я мог целыми днями наблюдать за ней и любоваться ею.
Вот затянула она, вместе с другими девушками:
-Да косил Ванька да чужую траву, а своя стоит и вянет...
Мужики косят, а рядом траву бабы и девки разбивают, рукоятками граблей растрёпывают, чтобы она лучше просушивалась. К вечеру почти сухое сено сгребают в валы, а из них складывают копны.
-Да любил Ванька да чужую жену, а своя стоит и плачет...
И так мне ее жалко стало, ведь обманул, паршивец, и теперь она одна, не невеста и не мужняя жена. По всему видно, как не хватает ей любви и мужской ласки...
-А, женюсь! - произнес я в сердцах.
А вечером выбрал время, да подкрался к ней, пока она одна над рекой сидела и косы свои сушила.
-Нету света белого мне без тебя, Машенька, - начал я.
А та улыбнулась с усмешкой:
-И чего ж тебе от меня надобно?
-Жениться хочу! - так прямо и отвечаю.
-Жениться, говоришь? - на несколько секунд улыбка исчезла с ее лица, - мал ты еще! - и смотрит на меня задиристо.
-А ничего и не мал, - отвечаю, - хочешь, докажу?
-И как же ты мне это докажешь, - откинула косы за спину, гибкая, как лань, так и хочется ее в охапку сгресть, как пучок сена.
-А оставайся завтра в деревне, пойдем на сеновал, - сам не зная, отчего так, выпалил я.
-Ну хорошо, - отвечает, - завтра с обозом в село поеду за провизией, больной скажусь, на ночку останусь, а ты то как туда попадешь?
-А это уж мое дело, - буркнул я, сам еще не зная, как, - в полночь к тебе приду.
Так и сделали, с утра Маша с обозом уехала, а к вечеру не вернулась. А я дождался, когда народ с вечера угомонится и поснет после тяжелого трудового дня, взял лошадь и в деревню поскакал. К полночи я уже был на месте.
Коня у дерева привязал, а сам прокрался к двору, где жила Маша. Тихо, темно, только корова в хлеву вздыхает. Двинулся я в сторону сеновала, тут собака их, Дружок, с громким лаем ко мне кинулся. Но я к этой встрече подготовился, котлету с собой прихватил. Прикормил его, погладил его лохматую голову и дальше пошел беспрепятственно. Смотрю, двери настежь открыты, значит, ждет меня моя Машенька. В сердце моем запели соловьи, а может, петухи, сразу и не разберешь. По всем чреслам моим разлилась сладостная истома.
Вот залез я вверх по лестнице, смотрю, что-то белеет, видимо, рубаха ночная моей ненаглядной.
-Маша, - шепчу я ей.
-Я здесь, - слышу тихий шепот в ответ.
-Подполз поближе:
-Я тебе ягод принес..
-Давай, - шепчет.
Протягиваю одну руку с ягодами, а другой ну шарить в темноте. И наткнулась моя рука на что-то большое, почти необъятное, а тут и скрипучий смех послышался:
-Да ну тебя, щекотно!
Отпрял я от неожиданности, достал фонарик из кармана и посветил, и тут сердце мое в пятки ушло... Передо мной была не Машенька, а бабка ее, восьмидесятилетняя Марья Петровна. И как она только, при своем то весе, да годах, наверх забралась?!!
Тут она оскалилась своим беззубым ртом и еще громче начала смеяться. А я задком, задком, вниз по лестнице, да как дал деру. Добежал до коня, вскочил на него и в стан поскакал.
Больше Машу на сенокосе я не видел, говорят, что нянечкой она в детский сад, на подмену, устроилась. За то время, пока мы с ней не виделись, я уж и перегорел, и перестрадал. А вскоре и вовсе узнал, что Маша замуж вышла за вдовца из соседней деревни, да к нему и съехала. А я учиться поступил и тоже покинул родное село.
Вот уже и живу я в городе тридцать лет, и жена у меня хорошая, и дети отличные, а на всю свою жизнь сенокос тот запомнил, деревню - свою малую Родину, первую любовь свою - Машеньку и ее бабку на сеновале!
В основе рассказа лежит подлинная история, рассказанная мне моим читателем Михаилом.
Забавная, правда?
Присылайте и вы мне свои: galiczynae@ yandex.ru или оставляйте их в комментариях.
Ваши лайки и репосты помогут в продвижении канала! Спасибо!
Еще деревенские рассказы:
С любовью к Вам, Елена Галицына