Этот май отличался особенно пышным цветением яблонь. Словно молоком небесным была облита земля. Станица покрылась густым белым нарядом. Выходя утром из дома, все чувствовали яблоневый дурман. Ночью не спалось, нечто непонятное и пугающее скреблось внутри, горячий ком сжимался в желудке, а в груди, которую стягивает грубая сорочка, ощущалась теснота. Но на ухо будто кто-то шептал: выходи за дверь, выходи...
Алёнушка ворочалась до зари, страдая от бессонницы и храпа матери, но затем забывалась. Видела обрывистые цветастые сновидения, которые затуманивали уставшую голову, тревожа сердце. Наутро мать толкала её в бок: пора вставать, лентяйка, время доить корову...
В коровнике же, когда звенит тугая струя ароматного молока, в груди начинало ныть ещё сильнее. Не понимала Алёнушка, почему душа её беспокойна, почему её куда-то манило. Иногда по щекам скользили девичьи слёзы, растворяясь в молоке, собираемом в подойник.
Затем неожиданно излились боль и томление, когда в вечернее время под яблоней Алёнушку схватил в свои объятья Иван, супруг соседки Марьи. Он прошептал:
— Дурочка, совсем ума меня лишила, извела.
Его шершавые пальцы ворвались под её юбку; Иван непрерывно шептал, опаляя тёплым табачным запахом из губ. Только и вскрикнула Алёнушка от резкой боли, не чуя в себе ни сил, ни воли сопротивляться насильнику.
— Если кому расскажешь — в омуте утоплю, — погрозил Иван, когда оторвался наконец-то от обессилевшей Алёнушки. Он одёрнул измятую юбку, схватился за растрёпанную косу и намотал на руку так, что голова Алёнушки склонилась к плечу Ивана. — Сама же виновата, крутишься всё время рядом. Скачешь, как коза, да ржёшь, аки кобылица. А я не из камня, к тому же Машка обрюхатилась, не подпускает к себе.
И он пошёл домой, завязав портки. Алёнушка долго просидела под яблоней, чувствуя ноющую боль и стремясь понять, из-за чего неожиданно ей так полегчало на душе.
Затем наступило лето. Тёплое и сильно пахнущее. Поля покрылись разнотравьем, а небо было синим, словно глаза Ивана. Она привыкла к сильным рукам и властному голосу его. Он проводили ночи вместе, с нетерпением ожидая очередной.
Осенью Марья родила мальчика. Алёнушка в то же время стала чувствовать, что с ней также что-то не то.
— Иванушка, что теперь делать? — плакала она, лёжа в сене лицом.
Иван раздражённо плюнул на стену в сеновале, ворча:
— Ты баба, сама, что ли, не знаешь, что нужно сделать? Я в ваших бабских штуках не смыслю.
— Я ведь не баба ещё, — всплакнула Алёнушка. — Мне только шестнадцать исполнилось, мать меня запорет вусмерть.
— Если не баба, то зачем ты ноги раздвинула? — буркнул Иван, ударив кулаком по земляному полу.
Алёнушка содрогнулась. Однако внезапно сообразила, что можно пригрозить:
— Если ты меня бросишь, обо всём расскажу деду, и он хорошо тебя отделает.
Тут же девушка сама испугалась сказанного ею. Её дед, отец уже умершего отца Алёнушки, в станице много лет в подписном совете участвовал. Правда, с мамой девушки он знаться не желал и внучкою Алёнушку не считал, потому как злился на покойного уже сына, что он нарушил приказ отца, женившись не на кровной казачке, а на «пришлой». Однако в любом случае в Алёнушке была и его кровь, притом дед вообще был ревнителем порядка, он и за вовсе чужую девку заступился бы, если бы её обесчестил кто.
У Ивана смягчилось лицо, он потянул девушку за руку, обнял и начал шептать на ушко:
— Положись на меня, милая. Я решу, что делать с Машкой. Мы с тобой будем вместе. Жди к зиме сватов…
И опять поверила ему Алёнушка, растворившись в его сильных руках…
Наутро пришла рыдающая Мария, сокрушалась, что покинул её Иван. Уехал, а куда — неизвестно. Алёнушка вспоминала, как Иван думал о городе, мечтая поехать за длинным рублём и нажить много денег.
Как снег на поля упал — заметила мать, что тесны Алёнушке юбки стали. И кричала она, и по щекам хлестала, а потом как будто успокоилась, беречь Алёнушку начала: полегче работу давала, всё по дому больше.
Соседи скоро разглядели живот, проглядывающий через душегрейку, начали шушукаться, хихикать. Надо же, у дочки знатного казака будет внебрачный ребёнок. А Марья по злобе дала совет прыгнуть с сарая прямо животом в сугроб. Алёнушка от отчаяния взобралась на сарай и, плача, прыгнула. Выкинуть не получилось. Только ноги повредила, да так сильно, что встала с постели только в конце зимы. Марью мать избила, хотела даже избу ей поджечь...
В середине весны родила Алёнушка дочку. Девка уродилась неспокойная, орала громко. Большеголовая, синеглазая — глядя на неё, сразу вспоминался Алёнушке предатель Иван. Алёнушка ненавидела его с каждым днём всё больше, и эта ненависть распространилась и на дочь.
Бог словно силы дал, чтобы убежать. Ведь на ноги после того прыжка с сарая встала она быстро. Но мать строго стерегла, чтобы Алёнушка ни на минуту не отлучалась от девчонки. А кроха пачкалась постоянно. Воротит с души Алёнушку, а что делать: нужно подмывать дочь, стирать её пелёнки. Случалось, забывала сменить на чистые — мать могла и носом, как зверушку, натыкать. Лучше тогда уж вовремя тряпки стирать, чем мыть грязное лицо.
Весна в самом разгаре. Томные ночи, наполненные запахом налитых почек — природа всё более пробуждалась и преображалась. А Алёнушка томится, словно птица в клетке. Сон не идёт. Но только начинает дремать под утро — дочка опять кричит! Матери уходить надо, видит она, что Алёнушка спит — ругается грязно, да и на руку тяжела, словно вколачивает Алёнушке силой любовь к родившейся у неё дочери.
Вдруг Алёнушке послышались шаги под окном. Она пригладила волосы, одёрнула юбку — и за дверь: а может, неверный Иван вернулся? Нет... И такая беспросветная тоска на неё напала, что, плюнув на всё, рванулась на улицу.
Со станции был слышен шум поездов. Прибежала туда... «Будь, что будет — подумала, — мне терять нечего. Рвану в город. Разыщу его, предателя проклятого. А дальше — по зову сердца поступлю, или на шею кинусь, чтобы воротился, или убью Иуду».
Утром прибежала на станцию, но в поезд не пускают. Билета, мол, нет. А у неё ни гроша. Рыдала и умоляла Алёнушка её пустить, но всё напрасно. Мужик в форме её оттолкнул, она больно полетела с подножки... Обессилев, присела на скамейку, уже не надеясь ни на что. И вдруг мужичок объявился. Стал расспрашивать.
— Ну что у тебя за горе? Деньги украли?
Алёнушка кивает.
— А давай я помогу твоему горю. Куда тебе ехать? Куплю билет куда нужно.
Обрадовалась, пошла с ним. Дядька притащил её в какую-то постройку на станции.
— Проходи, молодуха, — говорит, — отдыхай перед дорогой дальней.
И тут же повалил он Алёнушку на топчан, дохнул смрадным дыханием, залез под юбку. Она начала кричать, но дядька заткнул рот дурно пахнущей рукой: зачем орёшь, сейчас заработаешь на билет. Алёнушка закусила губу, закрыла лицо рукой. Схватил словно щипцами её за грудь — взвыла от боли. Молоком к утру грудь наполнилась, брызнуло струёй. Но мужик сильнее засопел.
— Кормящая? — спросил и начал кусать за грудь, слизывая молоко. — Замужем? — Алёнушка едва мотнула головой. — Скучаешь по крепкому мужику, бабонька?
И больно ей было, и противно. Чуть не задохнулась... Наконец натешился он, портки натянул. «Юбку поправь», — сказал и ушёл.
Почувствовала, что все ляжки в крови, ноги тряслись. Едва встала, волосы поправила. Наконец её мучитель явился. Лыбится довольно, билет ей протягивает. Она схватила бумажку, быстро кинувшись к двери. Он схватил за руку и шепчет:
— Молчи, баба. Если болтать начнёшь, то хуже будет! — и толкнув её, удрал за ворота.
Почернело на душе у Алёнушки, аж утопиться захотелось. Тело всё горит, между ног словно разорвано, темень перед глазами. Еле выбралась на насыпь... Присела на лавку. Подошла какая-то тётка с огромными тюками, присела рядом.
— Что, девка, заболела? — спросила.
Алёнушка едва кивнула.
— Куда же ты едешь, если так лихорадит? В Кузнецк?
— Да, — шёпотом произнесла Алёнушка.
— Вагон-то какой, девка?
Алёнушка только едва плечами пожала.
— Ты на билет посмотри, отметка есть, — не унималась баба.
Алёнушка дала ей билет. Тётка поглядела и давай хохотать:
— Вот дура! Куда же тебя несёт в другую сторону!
— Я в Кузнецк…
— Какой у тебя Кузнецк? В твоём билете написано "Ивановск"!
Алёнушка словно окаменела. Так не сказала же она тому мужику, куда ей нужно!
Кинулась в будку — пусто. Что теперь делать, кого искать? От крови не только ляжки, но и ноги мокрые. Еле живая, не видя ничего перед собой, поднялась на насыпь: только не домой, где опять горластое нежеланное дитя и озлобленная мать. Дальше Алёнушка уже ничего не помнила — обволокли её темнота и небытие.
Очнулась. Чувствует, что едет куда-то. В лицо колет солома, по глазам режет солнце.
— Девка, ты сказилась совсем? Почему сюда притащилась? — громовой голос деда ударил в уши.
Дело было так. Проснулась мать рано утром, смотрит — дитя плачет, Алёнушки нет. Поискала дочь во дворе — нет. Попробовала сунуть внучке пустышку, но та всё равно ревмя ревёт. Мать обмакнула тряпицу в коровье молоко — и дитя зачмокало. Покормила, положила в люльку — и бежать со двора. Кто-то из соседей ночью вышел по нужде и увидел, как Алёнушка к станции бежала.
Перепугалась за непутёвую дщерь — и к деду, тот запряг коня — и на станцию, а там внучка еле живая нашлась.
Вылечила мать Алёнушку от болезней, остановила кровотечение. И клала с ней рядом малышку, чтобы молоко сосала и от боли в груди избавляла. Ругалась на Алёнушку:
— Что же ты, кобыла, творишь? Нагуляла ребёнка, ни стыда, ни совести — люди в спину плюются. Я тебя вырастила, а ты как отблагодарила? Опозорила меня! Что из тебя выросло, девка, где душа твоя? Столько сил я на тебя потратила...
С того времени, когда уходит куда-нибудь — дверь запирает и прячет ключ.
Тяжело в неволе! Алёнушка хочет свободы, никакое дитя ей не надо! Стала ненавидеть девочку — ужас! Она даже как-то захворала оттого, что Алёнушка намеренно возле окна голой продержала, надеясь, что Бог заберёт её. Захворала, но не умерла.
Ещё хуже Алёнушке, лишилась сна и покоя. Извела дочь её так, что среди ночи на неё подушку накинула! Да мать самой Алёнушки тогда не спала, наверное, почувствовала что-то. Подушку схватила, кинулась на Алёнушку, свалила её на пол, подушку ей на лицо... «Убийца! Я тебя саму на тот свет отправлю!»
Стала давить Алёнушку, была ведь мать её полной, с крепкой хваткой... Начала хрипеть Алёнушка, ослабела, в ушах стал ветер шуметь — и тогда мать вдруг пришла в себя. Приподняла её за волосы и в наполненную водой кадку окунула. Алёнушка словно снова родилась — жадно стала жизнь вдыхать, едва не захлёбываясь. На ребёнка взглянула — почувствовала, как щемит в сердце. Бросилась руки-ноги целовать, но её дочка уже забыла обо всём, улыбнулась Алёнушке...
Наступило лето. Алёнушка уже не может выйти из двора... Возле речки её бывшие подруги насмехаются — их голоса разлетаются на далёкие расстояния. Парни готовятся жечь костры — наступает ночь на Купала.
Алёнушке вспомнилось, как ещё годом ранее она была свободной и прогуливалась возле реки, перепрыгивала костры, пускала в реку венки, затем по ночам её любил Иван... Обернула девушка свою дочку в шаль, попросила свою мать, чтобы отпустила её походить по улице. Но оказалось, что там гулять — это хуже, чем умереть, все вослед плюют, дети камни швыряют. Нет жизни уже ей.
Пришла она с дочкой к речному омуту, на бережок пустой, где нет людей. Вспоминает Алёнушка, как они здесь, от людского глаза прячась, укромные места искали... Глядит на дочь — и Ивана видит в каждой её чёрточке... «Невмоготу мне больше», — подумалось. Решение показалось поначалу простым: дитя в реку, шаль оставить на берегу — и на станцию. Все решат, что не выдержала позора, утопилась...
Погладила Алёнушка бумажки на груди: сунул ей тогда понасильник деньги за ворот; хорошо, что мать не нашла. Отыскала крутой бережок, чтобы точно осуществить задуманное... кинула взгляд на дочь, занесла руку, но словно что-то стукнуло... не смогла.
До сумерек сидела, обняв девочку. Вблизи послышались голоса, парочки вышли на прогулку. Алёнушка очнулась, отняв дочь от себя. Вскочила, положив девочку на самом краю бережка: если осыплется и дочка утопнет, то вроде на ней самой греха убийства не будет. Сняла с себя шаль, в воду кинула, туда же ленту из косы — и бегом прочь.
Окончание истории читайте здесь:
👍Ставьте лайк, если дочитали.
✅ Подписывайтесь на канал, чтобы читать увлекательные истории.