Терпение и труд , вседа приводят к результату !

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Соколовская становится методистом ВЛГД:

 второй том – классическая школа Бутейко;
 выбор методистов новаторов для третьего тома.
Впоследствии Соколовская стала более-менее регулярно посещать знаменитого
доктора. Заметно поправила свое здоровье. Углубила свои познания в методе. А к июню
девяносто первого года стала превосходным методистом экстра-класса. Бутейко
самолично (еще в восемьдесят восьмом году) выписал ей красный с золотым теснением
диплом.
Написавший уже к тому времени первую часть своего художественно-документального
романа по истории метода, Воронцов (будучи вот уже три года супругом Людмилы)
работал над второй книгой своего произведения. В ней он стремился показать
классическую школу неординарного ученого.
Центральным объектом изображения выбрал методиста, беззаветно преданного этой
школе – Клару Федоровну Озерцову, бывшую раковую больную, спасшуюся от смерти
только благодаря встрече с величайшим медицинским открытием двадцатого века.
Но уже работая над второй частью романа, Виктор Георгиевич прекрасно понимал, что
задуманная серия будет нуждаться и в третьем, и в четвертом томах. Что помимо
"классической школы доктора Бутейко", необходимо будет показать и достижения тех

методистов, которые заметно отступали от ветхозаветных канонов.
А поскольку среди отступников более девяноста процентов наносило своими
"новшествами" только сильнейший вред, то выбирать "примеры для подражания"
приходилось очень и очень осторожно. Воронцов, проведший три года в самой гуще
Бутейковского движения, перебрал немалое число кандидатур.
Ему было из чего выбирать... С восемьдесят восьмого по девяносто первый годы он
посетил около десяти Бутейковских конференций и семинаров самого различного
уровня. От общесоюзных до областных и районных. Помимо методистов, своих коллег
по новосибирскому главному бутейковскому центру, Виктор Георгиевич узнал десятки
соратников из других городов.
Никто из них, в общем-то, не скрывал своих "секретов" от "историка движения".
Услышанное и увиденное литератор тщательно записывал.
Анализировал. Продумывал различные варианты художественного показа деятельности
этих людей на фоне большого романного полотна. И в конце концов остановился на двух
"методистах-новаторах". Университетском физхимике Людмиле Валерьевне
Соколовской и враче киевской ведомственной поликлиники докторе Владимире
Анатольевиче Новосельцеве. В тот период сам Воронцов, неотступно следовавший
ступня в ступню за каждым шагом Бутейко, наслушавшись его осудительных речей в
адрес "еретиков", везде, где мог, проводил "железную линию" своего шефа.
Любое отступление от занятий Клары Федоровны считал чуть ли не подрасстрельным
делом... И Соколовская, и Новосельцев (являвшийся, между прочим, учеником
Озерцовой образца восемьдесят девятого года) от "железной, неимоверно прямой
линии" ведения практических занятий всегда отступали!
И причем, довольно сильно. Быть может, это не бросилось бы в глаза ревизору-новичку.
Но человек, три года конспектировавший каждый изданный доктором Бутейко звук,
этих (порою мастерски скрытых от инспектирующего взгляда) отличий не заметить не
мог!! Для этого ему пришлось бы заткнуть уши, закрыть глаза и тупо бубнить: "Да, здесь
все, как предписано доктором..."
Главное – доминирование надо всем объясняемым больным материалом показа
сущности и величия Открытия болезней глубокого дыхания – и в самом деле
выдерживалось в духе "железной линии".
Но тактика! Тактика ведения занятий имела серьезные расхождения с
главноцентровским направлением. И Бутейко (непримиримый и сокрушающий врагов
Бутейко) этим людям многое прощал. Более того, некоторые (в частности,
Новосельцевские новшества) потихоньку, исподволь (даже не особенно афишируя их
автора) насаждал и в своем московском центре...
Прощал же он этих "вероотступников" (и, собственно, вроде бы, частично узаконивал
крупицы их "ереси") лишь по одной, простой причине. Оба методиста (и Соколовская, и
Новосельцев) всегда действовали на самом переднем крае борьбы с
противодействующим методу официозом. И всегда (в том числе и в труднейших
случаях!) добивались официально признанной своим противником Победы.
У Новосельцева эти победы (а среди них значилась и борьба с чернобыльским
облучением и со СПИДом) фиксировались заверенными печатями официальных
оппонентов бумагами. А у Соколовской – собственноручными записями носивших
звания инженеров и научных сотрудников (ранее игравших роль "в метод Фомы
неверующих...") слушателей из ее учебных групп, которые она помещала в толстой
красной тетради, и после торжественно преподносила для ознакомления лично доктору
Бутейко.
Труд вот именно этих методистов и решил в первую очередь (возможно будут и еще
варианты) довести до сведения нездоровых читателей Воронцов, ни мало не смущаясь
тем обстоятельством, что Соколовская все же как-никак, а приходилась ему супругой...

Ее толстенная в красной коленкоровой обложке общая тетрадь являлась тому веским
оправданием. Кто-кто, а Виктор Георгиевич Воронцов, застенографировавший в свою
бытность в учебном центре практически все до единой планерки знаменитого доктора,
хорошо знал цену этому толстенному фолианту человеческой признательности
методисту.
Регулярно преподавать метод в стенах научных институтов их элитарного

академического городка не решались даже наиболее ярые Бутейковские "зубры". Один-
два случайных набега кто-то из них еще мог насмелиться предпринять. Но регулярно

доказывать "яйцеголовой", почти профессорской публике, величие и насущную
необходимость метода не решался никто. Знали – засмеют, затерзают
"глубоконаучными" вопросами многохитрые, ничему на слух не верящие ученые мужи и
девы. Уж лучше к рабочим, к служащим, к колхозникам родимым поближе держаться...
Все тот же, уматнувший попозже в жаркие страны, "спец по закордонным связям" в
восемьдесят девятом году шибко расстраивался на одной из планерок по поводу
"неохвата нашими методистами городковских научных институтов". Его искренние
сетования, вроде бы, подвигли одну методистку рискнуть... Один-единственный
разочек...
Однако, сам "радетель" за широкий охват методом научной публики, туда и носа не
сунул. Более того, после двух неудачных попыток, он отказался даже от проведения
занятий в самом центре. Заходят, понимаешь ли, прямо в класс всякие интересующиеся.
Приезжие методисты. Могут увидеть разные недочеты в преподавании.
То ли дело месяцами пропадать в тогда еще более менее доступной для сибиряков
Прибалтике! Заработок куда больше. Контроля никакого. Живи да радуйся... А в
институты... В институты идти работать – таких дураков еще надо поискать.
Соколовская и явилась как раз такой вот добровольной методической "дурочкой".
Преподавать метод в их прожженных насквозь неверием в идеи Бутейко институтах
было, конечно, не мед. Одну учебную группу там (десять дней занятий) по
напряженности труда методиста можно было смело приравнивать к трем группам
приезжих "простых" (не из ученых...) больных в Центре. Или к пяти группам работы на
выезде.
Людмила и морально, и физически (ведь на занятиях отдаешь больным вместе с душой и
свое собственное здоровье) уматывалась так, что иногда по вечерам ей хотелось просто
упасть пластом и лежать. Тем более, что в отличие от основных главноцентровских
методистов, она не могла заниматься только преподаванием метода.
Свои восемь часов в родном Институте Точных Приборов ей приходилось отстукивать
от звонка до звонка.
О призыве "спеца по закордонным связям" – "все на работу в научные институты!" – она
лишь мельком слышала от супруга. Труднейшую свою работу начала там значительно
раньше. Но благодарного отзыва так ратовавшего за "просвещение в области метода
ВЛГД научной городковской публики" на свою тяжелейшую работу Соколовская от
бросившего зазывный клич "спеца" так никогда и не услышала.
Куда там! Занимавший солидное положение в Центре "спец", при случае, (словно не в
благодарность, а в отместку) даже резко нахамил ее больному престарелому отцу –
ветерану и Финской и Второй Отечественной. Когда старый хирург, прибывший по зову
дочери в городок "подучиться методу и подлечить сильнейший диабет", попросил у
"спеца" (он сидел в тот момент в кабинете за главного) разрешения помимо своей
основной учебной группы заглянуть разок-второй и еще в парочку групп – он нарвался
на хамски-издевательский ответ:
– Двадцать пять рублей на стол и после будем разговаривать на эту тему! – вытянув
обутые в болотные охотничьи сапоги ноги так, что под ним затрещало кресло,
презрительно бросил ветерану с орденскими колодками на стареньком пиджаке "спец".

Отца Людмилы даже передернуло. Он, конечно, понимал, что за дополнительные
посещения других групп может быть установлена какая-то дополнительная плата. Но,

чтобы услышать о ней вот в такой вот, надменно-унижающей, форме от джинсово-
сапожного молодчика, который ему в сыновья годился! Этого старый хирург, спасший

не одну человеческую жизнь, никак не ожидал.
И где - в кабинете, в котором даже рядовые сотрудники обязаны были находиться в
белых форменных халатах, а не в болотных сапожищах... Двадцать пять рублей тогда,
осенью 88-го, на решающем изломе перестройки еще были для хирурга-пенсионера
заметными деньгами. Чуть ли не четверть пенсии. Но он бы заплатил. Безусловно бы
заплатил сразу, хотя дочь одним звонком к Бутейко могла все устроить совершенно
бесплатно.
Но, как на грех, этих несчастных двадцати пяти рублей в такой скандально-конфликтный
момент у него с собой и не оказалось. Деньги хранились у сопровождавшей его в
поездке Люсиной матери, а она вместе с ним в кабинет не пошла...
– Я заплачу, – достав измятую пятерку, положил ее на стол перед окрысившимся

"спецом" ветеран-инвалид. - Даже если у вас не предусмотрены льготы для инвалидов-
медиков, я все заплачу сполна! Но вот пока с собой только пятерка... – Соколовскому -

старшему было трудно говорить.
Он слышал столько гнусностей о Бутейко и его методе. Но не поверил им. Приехал
издалека. Заинтересовался занятиями мягкой и тактичной Клары Федоровны. И вот этот,
едва перешагнувший тридцатилетний рубеж, наглец за несколько минут почти все
разрушил: и появившуюся у старого медика надежду в излечение своего диабета, и веру
в метод и гениальность открытия самого Бутейко.
- ...Двадцать пять рублей - и я выпишу вам пропуск, - брезгливо отодвигая от себя
измятую пятерку, гнул свою линию "спец". Этому любителю поваляться с ногами на
барской постели даже в голову не приходило, что из-за каких-то жалких двадцати пяти
рублей, он ужасно срамит и метод, и его создателя, коли уж тот держит у себя таких
помощников.
Разгневанный Бутейко, когда Людмила задним числом описала ему (не называя
виновных) этот случай, в ярости кричал: "Только назови мне этого человека, и завтра он
уже не будет нашим сотрудником!!" Она не назвала. Пожалела "спеца".
А в тот раз ее папаша испил до дна горькую чашу позора и унижений. - Мне трудно
ходить. Я приехал после инфаркта, - продолжал он увещевать светского хлыща в
присутствии его размалеванной соплюхи - секретарши, - Снова к вам идти за пропуском,
а потом в группу мне нелегко. Подпишите разрешение сейчас. Я тут же зайду в
попутную группу, а когда снова буду в этом кабинете обязательно доплачу эти
двадцать рублей! Слово фронтовика, - Соколовский - старший надеялся на чудо. Но чуда
не произошло.
- Двадцать пять рублей и после будем разговаривать... - тупо пробубнил "спец", для
которого (привыкшего к бесконтрольным прибалтийским кушам) этот четвертак, по
сути, и гроша ломаного не стоил.
- Мало ли здесь всяких проходимцев шляется... - подводя губной помадой припухлые
губки, решила помочь "спецу" секретарша.
- Наобещают сто верст до небес, а потом ищи ветра в поле.
Недавно перенесший инфаркт ветеран, побагровев, схватился за сердце. Сейчас ему не
помогли бы и его привычные (до посещения занятий Клары Федоровны) шестьдесят
единиц инсулина.
- Это я-то? Я, протащивший по тылам гитлеровцев пушку своего артдивизиона за
четыреста верст от Бреста, - проходимец?!! - отец Людмилы оперся (чтобы не упасть)
головой о дверной косяк. Теперь ему было не до посещения дополнительных групп.
Второй инфаркт мог грохнуть его на пол прямо здесь же.

И джинсово - сапожный молодчик не мог этого не понимать! Но он не протянул
старому хирургу заветный пропуск. Не цыкнул на зарвавшуюся соплюху. Он ждал. С
нагловатым спокойствием на остреньком личике ждал чем все это закончится... -
Извинитесь! - инвалид двух войн грузно шагнул к размалеванной пигалице. - Извинитесь
немедленно или я...
- Извинись, - процедил, наконец, сквозь зубы радетель о зарубежной славе Бутейко.
Даже ему стало понятно, что за подобное поведение в приличном обществе бьют по
физиономии или вызывают на дуэль.
- Извините, - преспокойно крутанула хвостиком молодуха и повернулась к
зазвонившему телефону.
- Значит, я так и не получу пропуск?.. - тоже поворачиваясь к двери, горько произнес
оглушенный всем происшедшим старый хирург.
- Двадцать пять рублей - и будет пропуск!.. - бодро выстрелил ему в спину понявший,
что угроза мордобоя уже миновала "спец".
Люсин папа трясущейся рукой взялся за дверную ручку. Эти пять минут в
главноцентровском кабинете он запомнил на всю оставшуюся жизнь.
И когда Воронцов вместе с супругой позднее рассказали ему, что "спец" организовал
свой собственный зарубежный центр, старый хирург лишь горько покачал своей
крупной головой: "Как может гениальный Бутейко доверять зарубежную рекламу своего
метода таким проходимцам?! Его ведь по одним сапогам за километр видно, что за

птица. Это же верная дорога к гибели и метода, и самого Открытия!! Великого, вообще-
то говоря, Открытия..."

И после таких вот неблагодарных трудов (не замечаемых даже руководящим
центровским составом), Людмила все же с особой гордостью приносила Бутейко на
прочтение идущие от самого сердца ее институтских учеников строки.
"Вы поражаете и наполняете нас своей верой в метод! Хочется дотянуться до вашего
уровня. Надеюсь, что вся наша группа не свернет после Ваших занятий с верного пути к
своему здоровью. И когда вы придете к нам в следующий раз, мы обрадуем вас своими
успехами. Огромное спасибо за все, чему вы нас научили!"
Бутейко долго разглядывал неказистую женскую подпись детского врача. Тщательно
проверял дату внесения благодарственной записи. Особое внимание он придавал словам:
"...И когда вы придете к нам в следующий раз, мы обрадуем вас..." Это был как раз тот
слабый пунктик, неисполнением которого грешили некоторые методисты.
– Не бросайте своих больных на произвол судьбы после занятий! Пусть они пишут вам,
звонят. Приезжают в конце концов!!
– частенько внушал доктор на планерках своим сотрудникам. Но, увы, далеко не всегда
это его требование выполнялось.
Соколовская же, похоже, строго выполняла данное предписание. Сама назначала
повторную встречу...
Константин Павлович не спеша переворачивал странички толстенной красной тетради.
"...Спасибо нашему замечательному методисту. Благодаря Вам мы поверили в свои
силы. Очень будем ждать вас снова!" Внизу подписалась целая научная семья.
"И эти про веру твердят, – отмечал про себя Бутейко. – Вероятно, и в самом деле крепка
Бутейковская закваска у нашей пичужки".
А Соколовская смотрела на него своими большущими восторженными зеленоватыми
глазами и молча радовалась.
"Большое спасибо Вам, Людмила Валерьевна, за надежду на выздоровление. За то, что
вы по-настоящему донесли до нас этот, вроде бы, всем давно знакомый в городке
метод. Будьте счастливы!"
– По-настоящему, значит, донесла, – задержавшись взглядом на верхней записи
улыбнулся тогда Бутейко. – А то, выходит, они знали, и слышали как бы понарошку. Ну,

ну...
"Интересно, как бы наградил Константин Павлович "спеца", добейся он таких отзывов в
научных институтах?" – мелькнуло в тот момент у еще переживавшей горькую обиду за
оскорбленного отца Соколовской. – Если уж его и за хамство в загранкомандировку
направили, то за такие отзывы "яйцеголовых" могли бы, наверное, послать в
кругосветку". Мелькнуло и тут же забылось. Она не была злопамятной. Но ее,
тяжелейшим трудом добытые, положительные отзывы злили довольно многих
завистников.
И, именно эти-то, кровью добытые отзывы научной публики и учитывал прежде всего
Воронцов, решая включать ли достижения Соколовской в книгу по истории движения
или повременить... Ну и потом у Людмилы имелся еще один непобиваемый козырь.
Роды на методе Бутейко. Самые настоящие, блестяще завершившиеся,
безболезненные роды на методе Бутейко! Это при категорическом-то запрете врачей
рожать ей вообще!!
Дескать, слишком уж много имела она неизлечимых болезней в прошлом. Однако,
Людмила родила!!! И поскольку родила она Костика не только вполне благополучно, но
и совершенно безболезненно (ведь метод - самая лучшая анестезия), то ее опыт, конечно
же нуждался в широком освещении. Ведь, сколько тысяч женщин хотели бы родить свое
чадо без крика, смертельных мук и смертного страха перед этими муками!..
Причем, в отличие от родов с применением лекарственных обезболивающих средств,
роды на методе оставались естественными родами!!
Никаких нарушений природного процесса (как, скажем, в случае с лекарственной
анестезией) не происходило. А какая женщина не мечтала об этом?!
Вот и решил Воронцов (принимая во внимание все вышеизложенное) не откладывать в
долгий ящик художественно-документальное описание методического опыта
Соколовской. А поскольку реальная возможность реализовать это решение появилась у
него только в начале лета девяносто первого, он попросил Людмилу Валерьевну собрать
для него специальную (именно для включения в книгу) группу желающих обучиться

методу прямо в районе дачного участка его матери, где он всегда в такое (посевно-
поливное) время работал над своими произведениями.

Вполне возможно, что Виктор Георгиевич пошел бы и в институт к Соколовской. В
чисто "научную" группу. Но летом там подобную группу набрать было очень сложно.
Все потенциальные ученики сразу после работы устремлялись на свои огородные
участки. Благо, у многих они были поблизости - городок-то лесной... Вот и задумал
Воронцов ловить больных там, где они в данный момент находятся - на территории
садово-огородных товариществ.
Задумка это была не ахти какая. Виктор Георгиевич прекрасно знал, что к лету девяносто
первого собрать (даже бесплатную) группу желающих обучиться методу из числа
коренных новосибирцев было ох как не легко.
"Пророков нет в отечестве своем" – сказано давно и не нами. Бутейко очень уважали
астматики, жившие от него за тысячи километров. И на него частенько не обращали
внимание диабетики, жившие по соседству...
А тут еще лето. Все методисты, даже работающие на дальнем выезде, хорошо
осведомлены о том, что лето для их работы – фактически мертвый сезон. Сады-огороды
на несколько месяцев заставляют людей почти полностью забыть о своем здоровье.
Но Воронцов считал необходимым работать в любых условиях. И поэтому (неплохо
понимая, сколь мала будет эта искусственно – полунасильно созванная группа и какие у
таких "слушателей" возможны "успехи" к концу занятий) все же пошел на этот риск!

Долго не соглашалась "рисковать" сама Соколовская.
– Кого ты здесь, на огородах, соберешь? – укоризненно допрашивала она не желавшего
знать никакой отсрочки литератора.
– Три старушки-пенсионерки. И их ведь придется почти за руку на занятия приводить...
Что ты на них увидишь? Какие достижения?! И что будешь писать в своей книге!!
– Я не для достижений группу собираю, – не сдавался упрямый писатель. – Все твои
достижения запротоколированы в твоей толстенной красной тетради. И не пользу метода
ВЛГД собираюсь доказывать. Она уже тоже достаточно доказана.
Я хочу дать в книге художественно-документальные картины твоих занятий.
Понимаешь? Именно твоих, а не какого-нибудь Сидора Ивановича. Ты ведь не просто
дипломированный методист. Таких у Бутейко в избытке. Ты еще и физхимик по
образованию! Физ-хи-мик, – повторил Виктор Георгиевич по слогам.
То есть, все, что объясняют методисты Бутейко в теоретическом плане, ты еще и
пропускаешь через физико-химический фильтр. Даешь частенько, вроде бы, знакомому
материалу куда более глубокое толкование. Иногда одной, малозаметной фразой. Но эта
фраза зачастую стоит дороже нескольких часов объяснения.
И приемчики у тебя кое-какие свои есть. И по расслаблению. И по позам. Я то знаю... –
Воронцов изо всех сил пытался склонить супругу на свою сторону. – Вот все это – твой
теоретико-практический арсенал – я и хочу показать нашим читателям. И поверь, им
будет не так уж важно, вылечила ли за десять дней здешних занятий приведенная в группу
чуть ли не силой бабуля свою мигрень, или только облегчила свои страдания.
Это ведь не клиническая апробация метода. Они давно проведены. Читатели будут искать
в книге твои методические изюминки. И они их найдут! Я уверен...
– Ты-то уверен, – в сердцах махнула рукой Соколовская, – но дело в том, что в такой
малочисленной и чуть ли не с милицией собранной по садовым участкам группе у меня и
лекция получится вялой. И занятия будут серыми и блеклыми. Половина тех самых
изюминок в них попросту потеряется. Я ведь тоже зажигаюсь от публики.
А когда сидят и думают, как бы поскорей на свой огород, к редиске своей удрать – какие
уж тут изюминки... – она тоскливо обвела взглядом прилегавшие к небольшому
свекровкину наделу участки. Огородники работали на них, не разгибая спины. И собрать
на занятия даже пять-семь добровольцев в такую горячую пору представлялось
Соколовской делом весьма проблематичным.
Однако, напористый литератор оставался непреклонным. Если все в жизни откладывать –
так и жизни не на многое хватит... И хотя немалая часть из Людмилиных прогнозов
оправдалась (и группку удалось собрать лишь очень маленькую, и успехи у больных при
таком "сборе", в основном, оказались так себе), все же Воронцов считал свою задачу
выполненной.
И в таком (думалось ему), можно сказать "полусыром" (не идеальном по объективным
условиям) виде читатели, безусловно, сумеют уловить наиболее важные моменты тактики
Соколовской по ведению практических занятий.
А большего Виктор Георгиевич и не планировал. Ведь романный показ даже самой
идеальной (с выдающимися успехами больных) группы никогда не заменит собою
живого методиста! И его книга (сколь толстой и многотомной она ни будь) никак не
предназначалась для подмены собою уже имевшейся, пусть и не столь многочисленной,
армии методистов ВЛГД.
Она лишь давала читателям определенные сведения о тех или иных (стихийно

складывавшихся) школах в большом движении. А уж какой путь обучения им выбрать,
решать должны были сами больные. И уж потом, выбрав, обсуждать все свои проблемы,
советуясь не с книжным листом, а с полюбившимся им методистом (либо с его коллегами
со сходной манерой преподавания).
И никакая книга, и никакие приводимые в ней "изюминки" заменить этих практических
работников не могли, и цели такой автором никогда не ставилось. Наоборот! Он всегда
считал, что его книга призвана привлекать больных в конкретные учебные группы!
И не мало грамотных методистов писало лично ему, что именно эта цель книгой неплохо
и достигается. Она увеличивает количество желающих начать заниматься
чудодейственным методом под руководством квалифицированного преподавателя!!
И лишь недалекие завистники (неизвестно каким путем раздобывшие справку методиста),
предпочитали умалчивать об имеющейся в их руках вспомогательной литературе, по
ограниченности своей считая, что книга способна с ними конкурировать. И (о ужас!), еще
чего доброго, будет отбивать у них больных...
Но таких "узкозорных" практиков были единицы. И, как правило, сокрытие ими от своих
пациентов вспомогательной литературы не только не спасало их от оттока больных, но и
заметно усиливало его..