Я с трудом открываю глаза. Бледный луч солнца крадётся по подоконнику и исчезает. Превозмогая боль и слабость, встаю с кровати и пьяной походкой выплываю из палаты. Обхожу пост медсестры, пока та воркует по телефону, толкаю дверь на улицу и делаю глубокий глоток воздуха. Дышать всё ещё тяжело. Боль в теле пульсирует, но осенняя свежесть, что впиталась в лёгкие, заполняет и душевную пустоту.
Сколько я провёл в стенах больницы? Месяц, два? Время смылось, зацепив с собой кусочки памяти и превратило мысли в белое полотно с едва заметными акварельными брызгами прошлого.
Я сажусь на скамейку у входа в хирургическое отделение, вытягиваю ноги, пятками уперевшись во влажную землю. Холодок пробегает по спине и застревает в районе лопаток. На улице тихо. Поплотнее закутавшись в больничное одеяло, что прихватил из палаты, я смотрю на серого упитанного воробья. Птаха торопливо клюёт опавшие ягоды красной рябины у крыльца больницы.
– А, вы здесь, голубчик? – слышится хрипловатый голос.
В дверях здания появляется невысокий старик в сером медицинском халате и потрёпанных сандалиях. Его седые волосы топорщатся в разные стороны, а круглые профессорские очки чуть съехали набок. Я вспоминаю его. Этот врач не раз появлялся в моей палате в последнее время, правда, всегда молча изучал историю болезни и уходил.
Прихрамывая на левую ногу и глядя по сторонам, доктор направляется ко мне.
– Я вас ищу.
Он аккуратно садится рядом, достаёт из кармана резную трубку и закуривает. Сизый дымок путается в его седых кудрях и тут же улетает вверх к тяжёлым облакам, что висят в серо-голубом небе над нашими головами. Я молчу и медленно дышу. Чувствую резкую тошноту от аромата табака и прикрываю рот ладонью.
– Простите. Никак не избавлюсь, – говорит доктор и, вытряхнув содержимое трубки, убирает её в карман.
– Меня зовут Степан Тимофеевич, – он негромко кашляет в кулак, – Светлов. Ваш лечащий врач.
Тихо здороваюсь.
– Осень в этом году какая, да? – Степан Тимофеевич втягивает ноздрями густой воздух и довольно зажмуривается, подставляет лицо выглянувшему лучу солнца. – Ну, так как вы себя чувствуете, Виталий?
Я чувствую себя странно. Мне не хорошо и не плохо, мне – непонятно. Я не помню, как попал сюда, не помню почему, а в голове всё время крутится одна и та же мысль: куда же пропала Катя?
– Уже намного лучше. Спасибо.
Дверь больницы протяжно скрипит. Доктор всё ещё сидит с закрытыми глазами, улыбаясь чему-то или кому-то в своих мыслях. Его сухая кожа, изрезанная глубокими морщинами, кажется мне прозрачной.
– А вы случайно не видели девушку, которая ко мне приходила? – спрашиваю я, в надежде узнать хоть что-то про Катю. – Она ничего не передавала?
Степан Тимофеевич открывает глаза, поворачивается и удивлённо смотрит на меня:
– Девушку?
Воробей, клюющий рябину, замирает. А я, от усталости или слабости, наклоняю голову.
Вспышка памяти. Ночь. Дождь. Камаз несётся по мокрой дороге прямо на мой Опель. Я резко выворачиваю руль вправо, и уши пронзает визг тормозов, смешанный с истошным криком. Бах! Рябой ствол огромного дерева застывает в глазах последним кадром жуткого воспоминания.
Наступает глубокая темнота, и моего мутного сознания касаются холодные обрывки фраз:
"Это опять он, доктор? Я понимаю, первый раз – случайность, но второй – точно сам…"
А потом пришла Катя.
Она навещала меня каждый день. Я не мог открыть глаза, веки будто слиплись. Не мог шевелиться, не мог говорить, но сквозь давящую мглу ощущал прикосновения её нежных рук. Слышал ровное дыхание рядом. Катя аккуратно проводила пальцами по щеке, вела по плечу, предплечью, и останавливаясь на моей ладони, крепко сжимала её.
"Только живи", – шептала она, а влажные губы легонько касались мочки моего уха, и я что есть силы пытался выкарабкаться.
Однажды она перестала приходить. Я каждый день беспомощно лежал в паутине капельниц и катетеров. Ждал её. Слушал ритмичные звуки прибора жизнеобеспечения в надежде ощутить ласковую руку, но Катя так и не появилась.
– Да, конечно! Катерина… Как же мог забыть? – перебивает мои воспоминания врач. – Она просила меня приглядеть за вами…
Степан Тимофеевич хитро улыбается и едва приподнимается со скамейки, но тут же садится обратно.
– Ох, и красивая девушка ваша Катюша, скажу я вам! Вот очень на мою первую любовь похожа – Софью, – прикусив губу, произносит доктор. – Знаете, Сонечка была такая худенькая, словно тростинка. А душа ангела просто. Глаза добрые-добрые и руки нежные-нежные.
Голос врача становится тише и дрожит:
– Бог забрал её рано, голубчик. Слишком рано…
Степан Тимофеевич тяжело вздыхает, вновь вытаскивает трубку, но вспомнив про меня, пытается убрать её обратно в карман.
– Курите, – говорю я, и он чиркает спичкой.
– Знаете, я себя долго винил. Там ведь как получилось-то. Я же ещё только начинал доктором-то. Помочь всем и вся хотел. И в ночь, и в день бежал работать. Вот всех лечил, а Софушку свою ненаглядную не уберёг. Не усмотрел, голубчик, – снова вздыхает он. – А уж как похоронил, так и покатился по адской дорожке. Пил беспробудно, спал на могиле её. Совсем того года не помню – всё как в тумане. В больницу не вернулся, как же мне можно других людей доверять, коли родную душу не смог уберечь? Так и жил с мыслью поскорее к Соне своей отправиться. Вот только, голубчик, она меня однажды пьяного с рельсов-то и оттащила. Да… И, ну, меня ругать! Тебе, говорит, Бог руки дал жизни спасать, а не свою губить! Чего творишь? И не вини себя, слышишь? Это моя судьба. Не время тебе ещё, Стёпа, совсем не время…
Доктор отворачивается и шумно выдыхает.
– Никому не сказал тогда, что она меня спасла, да и кто бы поверил?
И ведь, знаете, хорошую жизнь прожил, голубчик… Хорошую.
Он резко замолкает, поправляет очки на переносице и останавливает взгляд на воробье, который, кажется, также внимательно слушает его.
Я медленно дышу, не проронив ни слова. Просто не знаю, что на это говорить. Или не хочу. Почему-то вспоминаю, как я делал Кате предложение. Как она смеялась, при виде меня, неуклюже шагающего в ростовой кукле Безликого из её любимых "Унесённых призраками". Как я переживал и боялся упасть. Как вручил ей обручальное кольцо, а Катя целовала огромную тряпичную голову вместо моих губ. Она согласилась быть моей женой. Согласилась! И это был единственно важный день в моей жизни. И лишь смерть сбитой на дороге бездомной собаки омрачила его. Мы с Катей повезли животное в ветеринарку, но спасти не смогли. Катя так сильно плакала тогда…
А эта сбитая псина. Глупости, наверное, но мне кажется, она приходила ко мне в беспокойных снах, пока я лежал в больнице. Собака садилась напротив моей койки и смотрела жутким потерянным взглядом. Тогда-то я и решил, что тоже умер…
– Степан Тимофеич, там вас заждались уже, – из дверного проёма на нас смотрит молоденькая медсестра. Она опасливо оглядывается по сторонам. – В четыреста двенадцатую палату. Говорят, срочно.
– Иду, Поля, иду… – доктор Светлов аккуратно встаёт со скамейки и шагает в сторону входа, прихрамывая.
– А Смирнова с собой забираем? – кивает девушка в мою сторону.
Доктор останавливается, думает. Воробей с тонким писком взлетает в небо, оставляя в воздухе маленькое серое пёрышко.
– Нет, Полечка, Смирнова оставляем.
Сделав ещё пару шагов, Степан Тимофеевич оборачивается:
– Всего доброго, Виталий. Долго не сидите здесь, вы ещё слишком слабы. Вам положен постельный режим, голубчик. Солнце-то уже совсем прохладное.
Они исчезают в дверях больницы, а я смотрю на курительную трубку, лежащую на скамейке. Забыл. Направившись к посту медсестры, интересуюсь, где находится кабинет Светлова.
– Нет у нас такого доктора! – не глядя на меня, ворчит полная женщина с седым пучком на голове. Она неуклюже поднимается со стула, и оценивающе осмотрев меня, вопит:
– Вы вообще почему встали-то?! Кто разрешал?! Поломанный же весь.
– Как же нет, – настаиваю я. – Степан Тимофеевич Светлов, только что с ним разговаривал на улице. Небольшого роста такой, кудрявый. Старенький.
Сестра удивлённо разглядывает меня через стекло поста, и подозрительно произносит:
– Светлов Степан Тимофеевич, если вы о нём, являлся основателем этой больницы, молодой человек. Великий врач, спасший много жизней. Но он давно умер, ещё лет пятьдесят назад, поэтому разговаривать вы с ним точно не могли…
Она указывает рукой на мемориальную доску с которой на меня смотрит мой недавний собеседник.
Ноги тут же становятся ватными, и я сползаю по стене больничного коридора. Курительная трубка, которую я ещё пять минут назад держал в руках, испаряется. Кадры аварии пролетают перед глазами. Только теперь той, второй, которую я устроил сам, влетев в металлический забор. Это случилось уже после похорон Кати.
"Только живи", – слышу я вновь нежный шёпот в голове и закрываю глаза, не сдерживая обжигающие слёзы.
Автор: Наташа Лебедевская
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ