Вот что было написано про «квелемор» в старой советской энциклопедии:
«Квелемор — один из утерянных на сегодня языков, принадлежащих тюркской языковой семье. Предположительно квелемором пользовался народ кердери, проживавший в III–II веке до н. э. в районе Аральского моря.
Благодаря археологическим и антропологическим изысканиям учёным удалось частично восстановить алфавит квелемора, состоящий из более чем десяти букв-символов. Изучение этого языка позволяет предположить, что квелемор — один из уникальнейших тюркоязычных образцов символьного письма, возникший непонятным образом у представителей племени, которое не может похвастаться никакими примечательными достижениями в других областях жизни.
Особенность квелемора заключается в том, что каждая из букв символизировала не конкретные понятийные символы, касающиеся окружающей жизни, а абстрактные, иной раз труднообъяснимые с философской точки зрения понятия и термины. Так, буква «ылеф», внешне отдалённо похожая на хлопковую коробочку, видимо, метафорически олицетворяет собой жизнь, это свободный дух, позволяющий человеку ощущать себя и мир вокруг.
Буква «виктэ», отображаемая кердери на письме в виде поникшего мужского органа, олицетворяет неудачу, горе, плохого или злого человека, проблемную ситуацию и вообще всё, что так или иначе можно описать в негативном ключе.
Буква «омира» в квелеморе, представленная в виде трёх звёздочек, отражает понятие защиты, удачи и вообще всего положительного, что может случиться в жизни человека. Одним из частных значений этой буквы, видимо, считалось понятие матери.
Одна из самых сакральных букв алфавита квелемора — «фагтэ» в виде человеческого черепа. Её значение однозначное — это смерть, абсолютно неотменимое состояние, которое ставит окончательную точку в чём бы то ни было.
Квелемор можно считать одним из самых сакрализированных и таинственных алфавитов древности. Судя по всему, он использовался жрецами народа кердери исключительно во время жертвенных обрядов в мавзолейных комплексах таинственного города, позже затопленного водами Аральского моря. Согласно преданиям гуннов, имевшим тесную связь с таинственным народом кердери, каждая буква квелемора обладала непостижимым, мистическим влиянием, позволяющим вызывать ту силу, которую она олицетворяла. Для вызова силы достаточно было просто потереть эту букву пальцем или надавить на неё. Так, если человек надавливал на букву «омира», то он автоматически попадал в ситуацию максимального благоприятствования, ему сопутствовала удача и успех в любых начинаниях.
Буквы с негативным значением, судя по всему, использовались служителями таинственного культа народа кердери для расправы с врагами, для наведения порчи и т. д. Как именно совершались культовые обряды, нашим учёным не очень понятно — детали этих священнодействий, видимо, навсегда останутся погребены в азиатских песках. Однако можно с некоторой степенью достоверности сказать, что «фагтэ», буква смерти, стала символом чего-то ужасного и страшного не только у кердери, но и у многих народов, так или иначе соприкасавшихся с кердери. Символ человеческого черепа буквально стал олицетворением смерти как таковой. А ритуал поглаживания «фагтэ» в представлениях древних народов предвещал смерть даже тому, кто это поглаживание совершал бездумно или невольно.
Отголоски этих преданий можно найти и в культуре некоторых племён, которые вышли из Средней Азии в сторону Европы. Упоминания об использовании «фагтэ» в различных обрядах скифов, сарматов, остготов, даков и других племён встречаются в более поздних европейских источниках, описывающих жизнь этих народов. Не исключено, что символ смерти позже использовали в своих обрядах и некоторые еретические течения европейских христиан, хотя достоверных свидетельств об этом обнаружено не было…».
Проведя подрагивающий рукой по вспотевшему лбу, Витя глянул на сводную таблицу сохранившихся символов квелеморе — в одной из ячеек красовалась пиктограмма приложения Death in Spite of.
С болезненным присвистом вздохнув, Витя откинулся на спинку библиотечного стула — это сколько же, получается, раз он большим пальцем жамкал по «фагтэ», символу смерти? И что же… он умер? Если верить этой легенде народа кердери, то давно уже должен быть мёртвым. А вдруг он и правда умер, и весь окружающий, такой хорошо знакомый ему мир — это всего лишь форма его личного ада? Но почему она такая… привычная?
Выскочив из библиотеки на улицу, Витя, едва ли отмечая быстроту своего шага, помчался в сторону дома. Передний джинсовый карман нещадно жёг телефон: казалось, что прячущийся среди прочих иконок символ «фагтэ» пульсирует огнём, накаливая гаджет до неимоверной температуры. И всё же — мёртв он или нет? Как это проверить? Что если всё с ним происходящее в последние месяцы это сплошная агония, растянутая умирающим сознанием до невероятных временных размеров? Да и, возможно, даже это только начало — агония будет длиться десятилетия как будто нормальной, обычной человеческой жизни…
Дома Витя плюхнулся в кресло, с чувством опасливого омерзения достал телефон и разблокировал пальцем. Осветившийся экран внезапно запульсировал яркой кислотной психоделикой, в которой едва-едва угадывался человеческий череп, — кажется, наступала полное и беспросветное «фагтэ».
Витя задрожал, бросил телефон на стол и крикнул ломким фальцетом:
— Что за на хер происходит?
Экран лопнул, и из него полезла зловонная, булькающая и пышущая жаром жидкость. В этот момент в комнате как будто мигнул пару раз дневной свет, загустевший в итоге серо-зелёными сумерками. В кресле напротив и на стуле сбоку проявились два мертвенно-бледных с просинью силуэта — с трудом Витя признал в них жену и сына.
— Ма… ма… мариш, — пытался выдавить из себя трясущийся Витя, но жена или её тело, человекообразная оболочка, похожая на покойницу, никак не реагировала. Стыл в полной недвижимости и сын. И только растекавшееся по столу булькающее, психоделическое желе освещало беспредельную жуть происходящего.
В голове у Вити словно проворачивались с неприятным скрежетом сотни ржавых механизмов, не рождавших ни единой мысли. Ощущение абсолютной нереальности парализовало полностью, хотя где-то в глубине, казалось, метался малюсенький, едва живой огонёк желания — бежать! Бежать, чтобы вырваться, спастись из этого нелепого кошмара, в который он влип. Однако… можно ли вообще из него сбежать? И страх от невозможности что-либо сделать, вывернуться из липкого ужаса подстёгивал весь кошмар ещё больше.
Витя попробовал привстать, но тут же был утоплен в кресле новым разворотом бредовой ирреальности: жена начала мелко, монотонно подтявкивать, а сын завертел головой с невероятной скоростью. «Это ад! Точно, ад», — тоскливо-оглушающей мыслью взрезало голову Вити, и не успела эта мысль стихнуть, как всё кончилось.
С оглушительным хлопком мир взорвался и распался на мириады сверкающих звёздочек, которые тут же выдул холодный, пронзительный порыв ветра. После чего Витю укутала полная и всепоглощающая белизна, от которой заслезились глаза. Витя попробовал осмотреться, но ничего не увидел — он утопал в ослепительно-белом свете, который составлял всю суть его нового мироощущения.
Что делать дальше было непонятно, и Витя, бездумно повинуясь внутренней опустошённости, двинулся вперёд. Или назад. Или просто хоть куда-нибудь, хотя и очевидно было, что выбор направления не имеет значения.
Время тоже потеряло значение, оно исчезло. Поэтому Витя не понял, в какой момент в окружающей белизне начали происходить изменения — она пошла странной, едва уловимой рябью. Вдали появилась точка, которая постепенно, по мере движения, вырастала — навстречу шла, как он определил издалека, женщина. Довольно странная: лохматая, неопрятно одетая, с неуверенной, вихляющей походкой — как будто потерянная. Но вообще в этой безграничной, сводящей с ума белизне разве можно не казаться потерянным? Витя пробыл тут… сколько? Наверное, не так уж долго, пару часов… или дней? И уже чувствовал, как потихоньку теряет себя и свои чувства. А эта женщина, возможно, бродит тут гораздо дольше, поэтому шут его знает, что у неё в голове.
Тем не менее, она всё же человек, первое живое существо, встреченное в пространстве белизны. Поэтому шагнув навстречу, Витя громко крикнул:
— Эй, привет! — глупо, конечно, но ничего лучше в голову не пришло. Тем более что женщина его как будто не видела, просто семенила, прихрамывая, глядя себе под ноги.
От окрика женщина встрепенулась, испуганно глянула, так что Витя решил тут же её успокоить:
— Ты не бойся, я не обижу. Я… заблудился. Понимаешь? Да и ты, судя по всему, не знаешь, куда идёшь.
Женщина смотрела на Витю — как-то странно, с неприятным муторным, затуманенным выражением во взгляде.
— Меня Витя зовут, — зачем-то добавил он, чувствуя, как тает надежда на разумный, нормальный разговор.
Однако то, что случилось дальше, совсем сбило Витю с толка. Женщина как-то внутренне подобралась, отвела рукой спадающую на лицо грязную прядь волос и поддалась ему навстречу.
— Витя? Сынок, это ты?
Белизна вокруг будто сгустилась внезапно, приобняла его и начала ощутимо давить. В голове снова завибрировал неприятный, тонкий голосок, едва оформленный в мысль: «Что за нах?».
Между тем женщина подступила к нему и потянула дрожащую ладошку к щеке Вити. При это бормотала:
— А я всё думала — каким ты будешь? Когда родишься… Когда подрастёшь… Когда вырастешь… А ты вон какой, оказывается. Настоящий мой сынок, Витя, взрослый совсем уже.
Витя ошарашенно прихватил руку женщины, пытаясь уложить в голове всё происходящее.
— Ма… мать? Но это невозможно.
Хотя внутренне он уже всё понимал и чувствовал — возможно, ещё как. Глядя в лицо женщине, он сравнивал его с тем образом матери, сохранившимся на нескольких фотографиях. Да, похожа, это она и есть, хотя… как в это поверить?
С другой стороны, если оценить всё происходившее в последние месяцы с точки зрения трезвости происходящего безумия, поверить в то, что адское приложение через чёртов квелемор затянуло его в мир мёртвых… Точнее, ну он же, наверное, просто умер? Тогда всё сходилось. Нужно просто принять как данность и попробовать найти своё место в этой мёртвой белизне. Хотя бы просто понять, как дальше тут жить, что делать. Сможет ли эта женщина — то есть это же его настоящая мама? — дать хоть какие-нибудь ответы на вопросы?
Витя аккуратно похлопывал по спине маму, которая, прильнув к его груди, от нахлынувших чувств расплакалась. С растерянностью он думал о том, как вести себя с ней — он ведь, если честно, никогда не видел мать. Да, так получилось: она умерла во время родов. Вся история его появления на свет, в общем-то, дурная, нелепая случайность: на восьмом месяце она поскользнулась на лестнице, скатилась по ней, и вот — преждевременные роды, пережить которые ей было не суждено.
Если уж так судить, то рождение Вити, получается, стало причиной смерти его мамы. Эта неприятная мысль всегда подспудно пульсировала в голове, когда он раздумывал об этом, глядя на её фотографии. Сейчас он впервые ощутил, насколько внутреннее чувство вины бессознательно распирало его, давило и словно потихоньку пожирало изнутри всю жизнь…
И вот теперь эта неожиданная встреча в белоснежно-загробном запределье, — наверное же, неслучайна? Может, ради этой встречи всё и затевалось, кем вот только? Само приложение Death in Spite of, очевидно, было лишь символом хитроумной ловушки, воплотившей в гаджете древний смертоносный знак «фагтэ» — но почему же попался в эту ловушку он, Витя?
Миллион бессвязных вопросов крутился в голове, и ответы могла дать мама. Или нет? Знает она хоть что-нибудь про квелемор? Понимает ли, где они находятся? Если ли у неё хоть какие-то ответы на вопросы, в конце концов.
И, отстранив от себя маму, Витя проникновенно глянул на неё с высоты роста:
— Мам… Всё нормально, всё хорошо. Это очень странная и неожиданная встреча, для тебя и для меня. Но, честно говоря, я вообще не понимаю что происходит. Где мы? Мы умерли? Что это за место такое? Это ад? Или… рай? У меня голова кругом от всего происходящего в последнее время.
Мама чуть отступила, снова смахнула с лица волосы и, всхлипнув, глянула на него — теперь в её взгляде пряталась лёгкая тоска и тёплая любовь.
— Сынок, это особое место. Кажется, они зовут его — средненулевое.
— Они? Какие ещё они?
Мама прикусила губу, наморщила лоб в раздумье.
— Ну… они. Я не знаю, кто это в точности. Но я иногда их слышу. Они рассказывают о себе и о том, что было раньше. Объясняют, что средненулевое — это испытание для тех, кто не умер до конца.
— Средненулевое испытание для тех, кто умер понарошку, ясно-понятно. Спасибо, что объяснила.
Мама глянула на Витю непонимающе, снова всхлипнула.
— Ты сердишься на меня, да? Я глупая… Многого не понимаю, хотя и слушаю их, стараюсь запомнить. Ох, Витя, это очень тяжело, находиться тут… так мучительно. Здесь ничего вроде бы не происходит, совсем ничего, понимаешь? И ты будто заперт в мыслях, которые от полной пустоты начинают жить сами по себе: возникает ощущение, что на самом деле ты живёшь чьей-то чужой жизнью. Просто перевоплощаешься в кого-то и живёшь, живёшь не своей жизнью. А потом — хлоп — и ты снова тут, бредёшь в этой белизне непонятно куда, и кажется, что кроме неё ничего нет…
— А голоса? Ты же сказала, что слышишь голоса?
— Да, они появляются. Шепчут что-то, рассказывают, и ты засыпаешь, уходишь в жизнь другого человека. Один из голосов как-то сказал мне, что я освобожусь из средненулевого посмертия после того, как встречу тут сына. И вот, сегодня это случилось, наконец-то, Витя, я увидела тебя… Но, кажется, голос обманул — никакого освобождения, всё та же белизна, только теперь рядом с тобой.
И мама опять прильнула к нему, неловко оглаживая по рукам и плечам. Витю вдруг пронзило чувство острейшей жалости по отношению к этой женщине, которую не мог полностью принять как мать. Не мог, потому что он просто не знал, каково это — быть чьим-то сыном. Он ведь рос под присмотром хоть и хлопотливо-любящей, но всегда маячившей в туманном отдалении бабушки. Был всегда сам по себе и себе на уме, этаким сорняком, чувствующим — в настоящей, полной семье всё не так, всё по-другому, по-настоящему. А как именно — Витя не знал.
Теперь-то внутри него что-то шевельнулось, махнула легчайшим крылом тень нового, неведомого чувства… Но понять, что это было, Витя не успел. Потому что мама внезапно вскинулась и ткнула его в грудь сухим указательным пальцем:
— Слышишь? Идёт оно… Освобождение. Сейчас, сейчас…
Но Витя ничего не слышал и не понимал её. А она говорила, говорила, всё быстрее:
— Слушай голоса, Вить. Они дают подсказки… Говорят, как отсюда выбраться. Мне сказали, что я определюсь со смертью после того, как встречу тебя. А у тебя какой-то свой путь отсюда, понимаешь? Слушай их, разговаривай с ними.
Голос мамы стал рваться, заедать, как при прокрутке зажёванной плёнки. Она протянула руку к его лицу, чтобы погладить, и внезапно начала бледнеть, растворяться в мягко укутывающей белизне. Ещё пара секунд — и с сухим щелчком исчезла.
Едва поняв, что он снова один, Витя разрыдался — горько, безутешно.
Автор: Филипп Хорват
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ