Моя послушная машинка ткнулась носом почти в ограду – нашлось местечко у пруда!
Я, уже в третий раз за сегодня, раскрыла папку с делом об убийстве русалки. Полюбовалась сначала на фото жертвы – Тарны Плюхохвост, а потом на подозреваемого – угрюмой личности средней степени зловредности. Краткая записка от моей помощницы гласила:
“Джон Рыбохвост, водяной. Ранее был осуждён за убийство жены на пять лет, отбывал срок, выпущен без нареканий. Год назад обращался в Фонд помощи бывшим заключённым, получил отказ от жертвы – госпожи Плюхохвост, являвшейся инспектором фонда. Работает сторожем городского пруда Полумесяц”.
Я вышла, огляделась. Сейчас познакомимся с этим сторожем!
Пруд не замёрз, но по тёмной поверхности воды плавало несколько сцепившихся плоских льдинок. На берегу, прилепившись к иве, стояла беседка, выполнявшая роль будки сторожа. К ней вела короткая, видимо, глубокая протока, заливавшая всю нижнюю часть. Вместо пола – глубокая вода, отражающая ажурное перекрытие крыши и замшелые камни. Никого.
Я увидела позеленевшее било на очень длинной ручке, опущенное в воду. На глубине пары метров под прозрачной поверхностью светилась медью пластина. Потянула за рычаг. Било ударило, звука, конечно, не было, но вода заколыхалась, пошла кругами, плеснув в беседку, облизала камни. Осталась мелко подрагивать.
Подождала, огляделась, с наслаждением вдыхая.
Тихо. Почему тихо? Город же вокруг. Заклинание наложили?
Как же хорошо!
Странно, что хозяева пруда не выходят. Куда они могли деться?
Я поковыряла ногой лежавшие на берегу мелкие камушки. Нашла плоский, примерилась, бросила. Камушек заскакал по поверхности. Семь. Давно не тренировалась. Нашла следующий, снова бросила. Двенадцать. Уже размахивалась кинуть третий, когда вода пошла кругами и вынырнула пучеглазая голова.
– Чего буянишь? А ну хватит!
Водяной скрылся под водой и быстро вынырнул уже у берега.
Костлявыми сильными руками зацепился за валун с красным мхом, вытянул тело, умудрившись при этом не повредить бархатную растительность камня. Не глядя на меня неторопливо отряхнул тощую грудь, бока, хвост с крупной чешуёй, серой, как и его кожа. Глянул мутно, недобро, исподлобья.
– Чего мне рыбу пугаешь?
Я улыбнулась.
– Ждала долго. Вы на гонг не откликнулись.
– И что? Мне вообще спать полагается. Зима ишшо!
– Зима, не зима, а поговорить нам надо! Следователь Шаттаэль Арад. Я веду дело Тарны Плюхохвост.
– Тарна Плюхохвост? – пошамкал губами, подумал. – Это та начальница при благотворительнице, что ли?
– Инспектор.
– Всё одно. И что с ней?
– Убили её.
Водяной невнятно хмыкнул.
– Вон оно как поворачивается…
Я прищурилась.
– Вы рады?
– С чего бы это? С того, что мне отказала? Вы оттого пришли, да? Так и не рад я. Всё равно мне. Уже время прошло, без неё всё решилося.
Он, наконец, глянул открыто. Моргнул и убрал мутную плёнку. Я охнула, потому что его глаза оказались светящимся сокровищем. Рыбьи, навыкате, но яркие, двухцветные: синие по ободу радужки и лучистое золото вокруг зрачка. На фоне совершенно серого хмурого водяного – такой контраст, чудо!
– Где вы были вечером и ночью шесть дней назад?
– А где мне быть? Здесь в пруду и был. У меня тут и ночью дел полно. А потом я сплю.
– Из пруда никуда не выходили?
– Да как я тебе «выйду»? У меня ж хвост!
Рыбохвост от изумления ещё больше вытаращил свои чудесные глаза и пошлёпал плавниками «доказательства».
Я не стала говорить, что в городе давно существует, например, такси для водоплавающих.
– А это может кто-то подтвердить?
– Может. Рыба. Три косяка! – в голосе даже ехидцы почти не было. Почти. – Такая учёная следильщица наверняка сможет с рыбой поговорить, верно же?
– А кроме рыбы? Кто-то более… разумный.
– А чего это рыба не разумная? У меня в пруду старый карп живёт, уже лет двести с гаком. Мне с прудом вместе достался. Так тот карп поумнее всех трёх моих жён будет! И той, что померла, и тех, что остались.
– Трёх жен?
– Трёх, трёх. У меня жёны как головастики, сами заводятся, спасу от них нет, – нехорошо захихикал Джон.
– То есть, кто-то был с вами в ту ночь?
– Я ж говорю, рыба была! Караси спят, а лини и вьюнки – ничего, плавают по дну, эта зима тёплая. Утки тут ещё есть. Лягухи. А если вы про жён – так никого не осталось. Одну я… Ну, вот, и сидел за это. А две потом ушли. Когда тут всякое без меня началось… Пруд меня звал и ни на кого не смотрел. А жёны ему не нравились. Плохо в пруду стало и они делись куда-то. Не знаю, где они, не видел их, как вышел. Верно, к родне вернулись.
Я опешила.
– Вы не интересовались куда исчезли ваши жёны?
– Нет. Коли дождались бы меня, может и интересовался бы чуток. А нет – так и нет. Да и хорошую водяницу пруд выгонять не будет.
Говоря всё это, Рыбохвост смотрел неотрывно на водную гладь.
– Почему вы обратились к госпоже Плюхохвост?
– Меня обратно не пускали. К моему пруду! – ноздри у водяного раздулись, нижняя челюсть злобно поджалась и начала дрожать. – Что за закон такой – водяного его дома лишать? Мне и в тюрьме в бассейн отсюда воду возили, подливали. Ковшиками, – он ехидно засмеялся. – Намаялись следильщики эти! А выпустили и говорят – жить за чертой города. В этом твои жёны, к ним нельзя! И к этой… художнице… я пришёл, чтобы пустили. Чтобы поговорили. Она ж русалка! У неё свои следильщики, заботливые.
Он снова нехорошо усмехнулся.
– Но, видать, не слишком заботливые. От ворот поворот мне дали. Я же жееенщину убил, русалку. А то, что дура она была последняя, сколько рыбы, зверья по дурости тут извела – они ж не смотрят. А я… Ну, вспылил.
– Вспылили?
Он быстро глянул искоса. Хмуро взвесил: стоит ли говорить. Потом, похоже, вспомнил, что я тоже «следильщица», могу дотошно спрашивать.
– Интересно вам? Как оно было-то... Я, по правде говоря, давно зол на неё был. Пришла когда, я подумал: посмотрю, поглазею, что за рыба такая приплыла. Может и ничего, может и срастётся. Молодая такая, пучеглазая.
На слове «пучеглазая» я с трудом сдержала смешок. Неужели пучеглазей самого водяного?
– А потом смотрю – ой-ой, ничего не срастётся у нас! Рыбу не чувствует, не ухаживает. То шуганёт самок нерестливых, то водоросли обдерёт и в дом притащит «для красоты», то давай мне уток человеческим хлебом кормить. Я говорю, дура, что ж ты делаешь! Нельзя так, животы у утки для ряски, роголистника, рачка, для рыбы, в конце концов. А она мне всё: «Ой, они так мило кушают! Ну я чуточку». И сама вечно хлеб трескала, разнесло всю. А потом пирожное притащила и утятам скормила. С кремом! Половина выводка сдохло той весной! Кувшинок мне насажала на мелоководье – да не живёт кувшинка в мелкой воде, устал повторять. А ей хотелось «обрамление красивое, пусть люди собирают». Нужны мне тут люди, обдирающие кувшинки, вот скажи, следильщица?
– Они же быстро погибают на суше?
– Вооот! – водяной поднял вверх крючковатый палец с тёмным заточенным ногтем. Перепонки мешали при этом сжать кулак, так что смотрелось это особенно хищно. – Так они не только у людей погибают, они и в воде погибают. Хотя у неё там и не проросло ничего толком – мелководье же! Но старую поросль она мне основательно порушила, мда…
Рыбохвост медленно и задумчиво оглядел пруд, собираясь с мыслями.
– Ну, а потом с выдрами совсем худо вышло. Выдр этих ещё маленькими мне господин архитектор подарил, который четыре квартала вокруг достраивал. Он тут заходит ко мне. Посидеть и помолчать. Целый праздник устроил тогда! – Лицо водяного потеплело, осветилось. – Я так давно хотел, чтобы животные покрупнее у меня тут были, не только лягухи и крысы водяные. Мечтал о выдрах. Но выдра зверь больше речной да озёрный, у меня ей тесновато будет, рыбы мало. А эти, архитектор сказал, специальные выдры, выведенные для городских прудов. Мельче, чем сородичи ихние, к человеку приспособленные. Магией немного обработанные, чтобы не так дичились. Вот, троих выдр он мне и подарил. Самца и двух самочек. Чуток подращённых, но всё равно ма-ахоньких. И вот, дура эта моя третья всё время к ним лезла. Умиление, вишь у неё! Лапищами своими их хватала, а лапищи-то у неё ещё поболе моих были, и всё тискала да гладила. Те пищат, вырываются, а она сюсюкает так противно. Но как-то научились выдры от неё хорониться, плавать поодаль. Подросли, дааа… Одна из самочек понесла, потяжелела уже. И тут она опять её хвать! Да ещё на берегу. «Ах, миленькая, а сколько там выдряток!» Я к ней плыву, кричу, чтобы оставила. А она давай крутиться: не трогай, дай погладить, чего пристал. Крутилась она с выдрой на руках от меня. Я уж отошёл, а она всё орёт и вертится. И тут… – голос водяного просел. – Тут вижу я, что всё, головка у самочки свесилась. Придавила она её, насмерть придавила. По дури своей просто. Глазами хлопает, говорит: «Ой, а чего она?» И тут на меня нашло что-то, я подлетел, забрал малышку, затряс эту деваху всю. А у неё выражение такое, глупое-глупое. Я как отшвырну её от себя. А она и об камень. Было бы в воде дело – так и ничего, ушиблась бы да и только. А тут на суше – оно вон как обернулось.
Рыбохвост замолчал, завздыхал. Пошевелил хвостом в воде.
– А остальные выдры что?
– Самец и самочка? Делись куда-то. Не знаю, куда и как. Боюсь я, не выжили они в городе-то. Где плавать, где охотиться? Разве что, кто пригрел…
Помолчали оба.
Потом водяной искоса глянул на меня:
– Камешек подай.
Я опешила.
– Какой камешек?
– Такой, чтобы прыгал получше. Как у тебя сначала.
Я пошарила около небольшой лужи. Как только вода вокруг не замерзла? Нашла то, что он просил: плоский переливчатый камень.
Рыбохвост придирчиво осмотрел, хмыкнул, сощурился и кинул. Угловато и некрасиво. Камешек запрыгал по глади пруда как заведённый. Я успела сосчитать до восемнадцати, пока прыжки были большими, но потом пошли мелкие и такие быстрые, что уже и не сосчитать. Мастер!
– Ну вот, теперь я решил больше ни одну водяницу сюда не пускать. Думал, после тюрьмы этой больше не будут приходить. Я ж такое сотворил! А то тут по осени родня приезжала. И с собой девицу привезли. А она вокруг осмотрелась и говорит: «Дядя Рыбохвост, хорошо как у вас! А вы один живёте?» И глазами на меня всё луп-луп. Я так шикнул, что уехали сразу, и девица, и родня. Нечего. Устал я. Нечего, нечего…
Я смотрела на хмурого, тощего Рыбохвоста. Рот исчеркан вертикальными морщинами, углы не просто опущены – они стекают брылями ниже подбородка. Кажется, он даже в далёкой молодости не знал, что такое улыбка. Весь серый, словно пыльный: кожа, чешуя, редкие волосы, свисающие прядками. Только вот глаза… Неужели он их взглядом завораживает?
Джон прочитал мой немой вопрос.
Пошамкал губами.
– Удивляетесь? Сами приходят, да. Вот вы вокруг гляньте. Красиво?
– Красиво. Очень.
– И в пруду у меня – красиво. В воде, на дне. Умею я это. А они смотрят и думают: и я внутри красивый. А я – нет. Я – вот такой вот. И нужно мне только вот это – он обвёл пространство, широко махнул костлявой рукой. – Рыба мне нужна, выдры. А вот эти разговоры, ужины – не нужны. И водяницы не нужны, и дом мне на дне не нужен, зачем, место только занимать. Пещеры для спанья хватает.
Он помолчал, погладил мох, художественно обвивающий валун. Поднял глаза, сказал, глядя на другую сторону пруда, на площадку:
– Нету меня тут, – постучал по груди. – Я весь вот здесь.
Водяной широким кивком обвёл всю заснеженную красоту вокруг.
Я поняла его.
– Как же вы вернулись?
Джон захихикал.
– Пруд позвал!
– Это как?
– А вот так! Обошёлся без вашего Фонда. Без никого обошёлся. Пруд сам всё решил.
Объяснять он отказался, только нехорошо хихикал, приговаривая «пруд позвал, пруд позвал». Я отступилась. Картина в голове складывалась, хоть и стоила проверки. Пожалуй, пора мне.
Уже прощаясь, я поняла что меня заворожило здесь, кроме красоты.
– Почему у вас тихо так?
– Так тишину наложил. Рыба города пугается. И я всё надеюсь… может выдры вернутся.
***
В городе бушевала весна, цветение, а заодно какофония из клаксонов автомобилей, треньканья велосипедов и рыка домашних ездовых вивернов.
У Полумесяца было тихо.
– Сидишь?
Джон Рыбохвост обхватил мокрыми руками замшелый камень и вытащил себя на берег. Провёл руками по коже, стряхивая лишнюю воду. Устроился.
– Сижу.
– Нравится тебе здесь?
– Нравится. Очень.
Нравилось мне здесь несказанно. Как открыла для себя этот прудик зимой, когда вела дело Тарны Плюхохвост, так и хожу сюда.
Берега окаймлял изнутри целый ковёр курчавой зелени, в которой виднелись белые и сиреневые первоцветы. Не знаю, что это, я не водяной, но смотрелось красиво. Композиция – ландшафтный дизайн, умело маскирующийся под дикую поросль. Мда, чувствует рука водяного, ратующего за классические традиции. Уже видела смену сезона на весну и с нетерпением ждала лето. Скоро.
– А что, туда так и не ходишь? – Джон кивнул на смотровую площадку на дальнем краю пруда.
– Мне и здесь хорошо, – я демонстративно откинулась на локти в ковер зелени.
– Боишься? У тя ж амулет завёлся?
– Всё равно боюсь. Не привыкла.
– А. Лады. Что там с той тёткой-то? С инспекторшей? Нашла виноватого?
Я вздохнула. Дело Тарны Плюхохвост оказалось совершенно банальным и раскрылось так быстро, что если я когда-нибудь буду писать мемуары, то пропущу его. Судьба Рыбохвоста гораздо интереснее.
– Нашла. Любовник её убил.
– По ревности что ль?
– Нет. Деньги фонда воровали и не поделили.
Помолчали. Джон наклонился в сторону, вытащил что-то длинное и тонкое из-под замшелого камня. Отряхнул. Я с изумлением увидела, что это свирель.
– Вы играете?
Джон пожал плечами.
– Играю. Когда тепло. Зимой она портится, в ней звук застывает. Сейчас тепло. Веснааа…
Рыбохвост понюхал воздух, кивнул сам себе. Осмотрел флейту, потряс. Попробовал взять несколько нот – писклявых и противных. Он снова осмотрел, потом резко и сильно дунул вовнутрь. Продул. Я поморщилась от неприятного звука. Мысленно вздохнула, что сейчас, похоже, придётся сбегать из этого чудесного места из-за музицирования водяного.
И тут хозяин пруда заиграл. Нежно, неторопливо завёл мелодию. Флейта запела – хрустально, протяжно, обволакивая зовущей песней. Вдруг выкатила маленькие дробные капельки звука, смеющиеся, прыгающие по камням вокруг, и превратилась в чарующий шлейф, накрывший озеро волшебством.
Я завороженно следила за кончиком инструмента, танцующего в воздухе. Из воды то и дело высовывались рыбьи носы, оставляя круги. Поверхность вся покрылась каплями, словно шёл медленный дождь. У валуна расселось семейство водяных крыс. Вишня медленно роняла розовые лепестки в воду.
Джон Рыбохвост играл.
Автор: Саша Нефертити
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ