Среди зрителей народного артиста СССР Юрия Никулина встречались люди, которые в цирке, кинозале вместе с улыбкой не сдерживая слёз, делились со знакомыми и незнакомыми: «Это же наш старший сержант Никулин! Всю войну прошли рядом»...
Воспоминания Юрия Владимировича Никулина, записанные в 1980-м году, накануне 35-летия Дня Победы
Я БЫЛ командиром отделения разведки зенитной батареи. Четыре пушки, калибр снаряда довольно приличный — восемьдесят пять миллиметров. Входила батарея в отдельный дивизион РГК — резерв главного командования, могли послать куда угодно. Кроме самолётов, вели огонь и по наземным целям. По миномётным батареям, по скоплению войск противника. Выставляли зенитки и против танков. Поэтому в запасе всегда был комплект бронебойных снарядов.
Под Ленинградом, уже в красноармейской форме застал меня первый день Великой Отечественной. Потом было много их, похожих один на другой, и, возможно, сохранилось в памяти не главное. Ей ведь не прикажешь — это сбереги, а это забудь. Признаюсь: я сейчас войну вспоминаю, как детство. С какой-то светлой печалью. Страшное, горькое временем скрыто, а Победа осталась, чувство честно выполненного долга осталось, фронтовая дружба, приметные мелочи нашего солдатского бытия тоже живы.
Отзывается неожиданно. Когда я вижу кусок хлеба, брошенный на землю, вспоминаю сразу блокаду, Ленинград, передовую в нескольких километрах от города. И своё тогдашнее ощущение, что никогда больше в жизни досыта не наемся.
Как первый раз табак нам привезли во время блокады — помню. Мы давно не имели курева, и вдруг 23 февраля 42-го года дают граммов по девять-десять на брата. И табак потрясающий, не махорка — «Золотое руно». Скрутили на несколько человек одну цигарку, чтобы растянуть удовольствие, так у меня от пары затяжек даже в глазах потемнело. Хорош был табачок!
Когда спрашивают, не боялся ли я на войне, отвечаю: боялся. Было страшно. Сколько мне лет в сорок первом — девятнадцать. И раньше «на гражданке» видел смерть, бабушка умерла, кто-то из соседей. Но когда первый раз увидел убитого человека на фронте, меня это потрясло. Только что был живой, не болел ничем, и вдруг его убили. Он ведь тоже, как я, считал, что пуля минует, надеялся... И хотя смерть на войне привычна, привыкнуть к ней нормальному человеку нельзя.
Да, было страшно. Никогда не забуду, под городом Тарту танки шли прямо на нас, «в лоб». Это совсем по-другому, чем самолёт наверху, он всё-таки в небе, не на земле.
Километр с небольшим до них оставался. Вроде бы много, только когда гудящая стальная махина у тебя на глазах растёт, понимаешь, какое же эта тысяча метров маленькое, ненадёжное расстояние. Здесь вышли с фланга наши танки, зажгли один «тигр», остальные повернули. И вот сколько лет вижу один и тот же сон: фашисты наступают, а мы зарыты в земле, и никто не стреляет, и я не могу двинуться... Даже сейчас не отпускает.
Конечно, помню свой день Победы.
Чувствовали, всё идёт к концу. Берлин уже взяли. Но Берлин от нас далеко, мы в Курляндии, там отсечена трёхсоттысячная фашистская группировка. Стрельба продолжается, самолёты летают. Стоим в болоте, особенно в грунт не зароешься, если глубже брать, уже вода выходит. Нам, разведчикам, ещё полегче, выкопали себе землянку, выкопали ячейку для наблюдения, а огневикам ещё надо и пушки в землю укрыть. Очень вымотались, подстелили ветки, спим. Нам сказали — завтра наступление. На моей карте уже отмечены точки, где стоят вражеские миномётные батареи, исходные данные для стрельбы готовы.
Разбудил меня страшный шум и какие-то удары по телу. Оказывается, Володя Бороздинов, наш разведчик, дежурил ночью, и когда из штаба дивизиона сообщили о капитуляции, то просто разбудить нас, просунув голову в лаз землянки — вставайте ребята, война кончилась! — он не смог. Прибежал и, согнувшись в три погибели (потолок ведь низкий), бегает прямо по нас и кричит: «Ура!» Причём слышно-то только хриплое «ааа...» Мы вскочили, перепуганные, встрёпанные. И видим, по всей линии передовой — вверх ракеты, трассирующие пули...
Что ощущал я в те минуты? Невероятное, удивительное облегчение. Ясно же, во время войны привыкаешь к опасности. Когда раз возле тебя упадёт снаряд, два, — не попал, три... И пятый, и шестой мимо — чувство опасности притупляется. И лишь в первые мирные мгновения я понял, какая всё же тяжесть, какое напряжение столь долго сопровождали меня. Вдруг, в один миг всё обрубилось, всё ушло.
Величия того, что свершилось, что сделали, нет, сразу не осознал. Была радость от мира, от того, что двадцать три мне года, что всё ещё впереди. Не понимал ещё:
Что ни главнее, ни важнее
Я не увижу в сотню лет,
Чем эта мокрая траншея,
Чем этот серенький рассвет.
Возвращаться в молодость, наверное, всегда грустно. А в военную молодость — я даже не думал, что будет так грустно. Был в Ленинграде, поехал под Белоостров, где стояла батарея. Ничего не узнал, ничего не могу найти. Раньше было пусто: шлагбаум, огневая точка и всё. А теперь рыболовецкий совхоз, кругом застроено. И вдруг... У нас там были такие бетонные ниши для снарядов. Смотрю, ниша сохранилась, в ней стоят канистры с бензином для рыбацких моторных лодок. И сразу в памяти ожило — где в своё время сидели, прятались от бомб...
Так получилось, что у меня недавно было два свободных месяца, партнёр уехал за границу, а я ещё лечился, была сломана рука. Молодой выпускник высших режиссёрских курсов Георгий Николаенко пришёл ко мне: «Юрий Владимирович, вот я снимаю дипломную короткометражку, не могли бы вы в ней сыграть?» Обычно я очень «тугой» на согласие, предпочитаю не спешить, подумать, а тут литературный сценарий на восьми страничках, им самим написанный, прочитал и сразу сказал: «Я снимусь».
Мимолётный вроде бы жизненный эпизод. Приезжает пожилой человек из Сибири в Москву, у вокзала останавливает такси. Таксист — парень молодой, разбитной, нагловатый. А у пассажира потрёпанная записная книжка с адресами. Едут по одному адресу, никого не находят, едут по другому — вообще уже такого переулка нет. Таксисту надоело, хотел от спутника отделаться, высадить. Наконец, нашли знакомого, поехали за город. Они на шоссе у леса сошли, говорят, мол, поезжай, дальше мы сами уже, а парень, заинтригованный, тихонько пошёл за ними. И увидел под снегом контуры заброшенного, полузасыпанного блиндажа, старики сидят, вспоминают: «Этого нет, этого нет...» Вдвоём остались.
Всё меньше и меньше фронтовиков.
Переписываюсь с многими боевыми товарищами. Каждое письмо меня радует. Во-первых, жив человек, держится. А, во-вторых, сколько прошлого возвращается!
Вот ведь что удивительно. Бывает, познакомились с человеком год-два назад, сейчас встречаю — не могу вспомнить. Фронтовых же друзей, которых время, конечно, не щадит, узнаю мгновенно.
Входит человек, пожилой, полный: «Юрий Владимирович, вы меня, наверное, не узнаёте?» — «Как же не узнаю? Протченко». — «Точно! А я думал, не узнаёшь...» Сейчас выступаем в Киеве, в проходной цирка меня поджидают: «Вы, конечно, не помните?» — «Помню, Гулянский Саша!». Он прямо ахнул: «Да я сам себя не узнаю...»
Когда бываю в Ленинграде, в первую очередь навещаю командира моего отделения связи сержанте Ефима Лейбовича. Он потом долго работал в печати, сейчас на пенсии. Под Ленинградом живёт и бывший командир взвода младший лейтенант Любимов Георгий. Мой земляк из Смоленска Николай Гусев тоже уже пенсионер. Или — пригласили меня на встречу в ракетное училище и говорят, что в первом ряду сидит мой бывший командир дивизиона. Смотрю, правда — майор Рог, ныне полковник. Я его не видел 34 года, с тех пор, как демобилизовался. Он взволнован, и у меня слёзы на глазах.
Что пожелать всем знакомым и незнакомым ветеранам в праздник Победы? Мира. И ещё, далеко вперёд не заглядывая, как говорится, дай бог нам всем вместе встретить и 50-летие этой великой Победы.
9 мая у всех праздник, а у меня день рабочий. Но всё равно приколю на пиджак свою солдатскую медаль «За отвагу».
Юрий НИКУЛИН (1980)