«Ставить Чехова — это как взбираться на Эверест для режиссера», – говорил Андрей Кончаловский, у которого немало работ по пьесам драматурга. Можно ли в студенческом театре так поставить «Чайку», чтобы превзойти все уже известные постановки и киноверсии? Чтобы эта пьеса стала «сюжетом для небольшого рассказа» об искусстве и о жизни в искусстве.
Оказывается, можно. Это работа студентов 3 курса актерского отделения нашего университета, Мастерская Игоря Владимировича Яцко. Режиссер спектакля - Регина Хакимова.
«Чайка» – не столько пьеса о том, что такое искусство. Это пьеса о людях, которые еще надеются понять свое предназначение в жизни. «Чайка» – легендарная и коварная пьеса. Коварная для режиссера, для актеров, для театра, и даже для зрителей. Попробуем рассмотреть новую работу учеников И.В. Яцко с точки зрения феноменологии. Руководством к анализу может стать мысль одного из основоположников семиотики Умберто Эко:
«художественное произведение не сводимо ни к схеме, ни к ряду схем, из него извлеченных. Но реципиент загоняет его в схему для того, чтобы разобраться в механизмах, которые обеспечивают богатство прочтений и, стало быть, непрестанное наделение смыслом произведения-сообщения».
С первых минут спектакля зритель погружается в море знаков и символов, так рождается эстетическая коммуникация, которая не поддается ни количественному исчислению, ни структурной систематизации. На сцене – весь курс, сразу возникает вопрос, почему? Можно предположить, что это публика, это наше зеркало. Тишина, слышны звуки природы: пенье птиц, шорохи, движение жизни (здесь студенты, как и К.С. Станиславский когда-то, сами эти звуки издают). Затем как аккорд другой тональности звучит фраза: «Отчего вы всегда ходите в чёрном?», начинается спектакль, и у зрителя появляется возможность наслаждаться текстом и неожиданным его прочтением. Хочу заметить, что все ходы, знаки, символы, вообще, всё, что касается поля феноменологии, было придумано студентами. А это означает, что полученные теоретические знания уже стали их профессиональными компетенциями.
Это пьеса о том, каким может быть спектакль, как заворожить зрителя, как вырвать его из поля кинематографических приемов, где действие стремительно, а чувства обнажены. В самом начале спектакля есть замечательная отсылка к немому кино. Это очень правильный режиссерский ход. Сколько было споров в начале ХХ века о том, умрет ли театр. Какие новые формы нужны сцене? Хочу заметить, что и сейчас эти споры не утихли. И дальше опять удивительная находка режиссера: знаменитый монолог Нины из спектакля Треплева «Люди, львы…» исполняется не одной актрисой, а всей труппой. Как иронично передать звучание этой сцены? Как не уйти в пространство штампов? Студентам, исполняющим по-разному одни и те же роли, это удалось.
«Чайка» - пьеса и психологическая, и игровая. Игра в круге – отсылка к игровым структурам, которые репетируются (и очень часто) играются в кругу. Ведь и пьеса Треплева – это задатки игрового, мистериального театра. И эта мистерия сработала бы только в кругу.
В зале тишина и погруженность в происходящее на сцене. Замечу, что пьесу многие знают наизусть. Меня очень радовали зрители, которые шептали за моей спиной, хочу услышать еще монолог Треплева, Маши, как они это сыграют? А это значит, что есть сопряжение с залом. Каждая новая версия прочтения знакомой сцены отличалась новаторскими решениями: в деталях костюма, в пластике, в регистрах фразы. Приведу пример удивительной актерской игры Ульяны Прудниковой, которая исполняет и Машу, и Аркадину, и Нину Заречную. Ей достаточно просто надеть лайковые перчатки, выпрямить горделиво спину, и вот она уже надменная актриса, спрятаться в мешковатую куртку – Маша, переживающая «траур по своей жизни», распустить волосы – вот поэтическая Нина.
Число вариантов такого рода трактовок ключевых сцен множество, причем вне зависимости от профессионального или художественного уровня метатекста.
Одна и та же сцена чеховской пьесы играется дважды. Это не кажется назойливым приемом, напротив, это диалог со зрителем, эмоциональные и смысловые акценты расставлять публике. Распределение ролей здесь претендует на культурологический анализ. На фоне одноплановости некоторых образов, выигрышно смотрится, каждая из ролей, которая глубоко и последовательно развивается.
Актеры не прибегают к приемам гиперболизаций чувств, они как будто следуют наставлениям А.П. Чехова:
«Не быть резким в изображении нервного человека. Ведь громадное большинство людей нервно, большинство страдает, меньшинство чувствует острую боль, но где – на улицах и в домах – вы видите мечущихся, скачущих, хватающих себя за голову. Страдания выражать надо так, как они выражаются в жизни, то есть не ногами и не руками, а тоном, взглядом; не жестикуляцией, а грацией. Тонкие душевные движения, присущие интеллигентным людям, и внешним образом нужно выражать тонко. Вы скажете: условия сцены. Никакие условия не допускают лжи».
В спектакле нет привычного музыкального сопровождения, актеры не нуждаются в усилении эмоционального фона, они сами, как большой оркестр, играют Чехова.
Автор пьесы писал: «... Комедия, три женских роли, шесть мужских, четыре акта, пейзаж (вид на озеро); много разговоров о литературе, мало действия, пять пудов любви». Позже Чехов сделает интересную приписку, что пьеса «Чайка» будет написана «вопреки всем правилам драматического искусства».
Личная трагедия писателя (Тригорина и Чехова) выразилась в интересном сценическом приеме:
Обратите внимание на даты жизни и смерти:
В спектакле акцент смещен в сторону «драматического искусства». Да, есть и «пять пудов любви», но именно изображение этой любви построено по законам сцены. Кульминацией можно считать соблазнение Аркадиной Тригорина. Сцену исполняют две актрисы в очень разных манерах: кинематографически-гротескной и психологически-театральной. Зритель сам для себя решает, какая Аркадина более убедительна.
Неизбежно возникает вопрос: почему пьеса называется «Чайка». Вариантов много: сын опровергает театр, в котором играет его мать, тем самым отвергает старые формы, писатель любуется собой как чайкой-муляжом. Возможно, чайка – это птица счастья, герои ищут гармонии, мечтают стать свободными от своих привычек. Кто убил чайку? Этот образ в спектакле звучит на разных символических уровнях, всякий раз по-новому.
Авторы спектакля очень точно воплотили наставления героя пьесы Дорна: «И вот еще что. В произведении должна быть ясная, определенная мысль. Вы должны знать, для чего пишете, иначе, если пойдете по этой живописной дороге без определенной цели, то вы заблудитесь и ваш талант погубит вас». В этом спектакле есть цель -
Показать нам, зрителям, что театр жив, что не смог кинематограф его вытеснить, что театр – это территория «удовольствия от текста», который получает «образцовый зритель».
Пьеса Чехова, конечно же, хороша и сегодня, но что же заставляло зрителей замереть? Вот воспоминание Чехова о постановке в МХТ, которое будто бы передают и наши эмоции от спектакля:
«Публики было мало. Как шёл первый акт — не знаю. Помню только, что от всех актёров пахло валериановыми каплями(в спектакле были эти капли, даже до такой мелочи студенты воспроизвели творение Чехова)…Помню, что мне было страшно сидеть в темноте и спиной к публике во время монолога Заречной…Казалось, что мы провалились. Занавес закрылся при гробовом молчании. Актёры пугливо прижались друг к другу и прислушивались к публике. Гробовая тишина... Молчание. Кто-то заплакал. Мы молча двинулись за кулисы. В этот момент публика разразилась стонами и аплодисментами».
Вот и наш спектакль закончился бурными аплодисментами. Получился «сюжет для небольшого рассказа», а точнее большого, который не закончился на сцене, зритель продолжал вспоминать и осмысливать увиденное, думать и о своей чайке.
Браво, ребята!
Ирина Мурзак
филолог, литературовед, театровед
доцент Департамента СКД и Сценических искусств, руководитель программы "Театральное искусство, медиакоммуникации в креативных индустриях" ИКИ МГПУ