КРАТКАЯ БИОГРАФИЯ АВТОРА
Василишин Алексей Викторович, родился в Усть-Вымском исправительно-трудовом лагере НКВД в 1945 году, 11 февраля, русский, женат. Мои родители были жертвами политических репрессий, имевших место в СССР в различные годы. Они были осуждены так называемыми “тройками” по знаменитой статье 58-10 прим, агитация против советской власти. Семь месяцев я находился вместе с Мамой в заключении.
С октября 1945 года жил в Саратовской области, в Екатериновском районе, в селе Колено.
В 1962 году закончил десять классов средней школы и работал трактористом в совхозе “Коленовский”. Хорошо понял, что такое работа в сельском хозяйстве.
В 1963 г. поступил на первый курс самолетостроительного факультета Харьковского авиационного института. В 1969 г. закончил авиационный институт и начал свою работу в Аэрофлоте, в аэропорту Рощино, Тюменского Управления Гражданской авиации, в качестве сменного инженера.
В 1973 г. после переучивания на Киевском авиационном заводе, получил допуск к полетам на самолете Ан-26 в составе экипажа, в качестве бортинженера.
В 1974 г.-получил допуск к полетам на вертолете Ми-4. В 1974 году закончил Тюменский Университет, факультет журналистики.
В 1976 г.-получил допуск к полетам на вертолете Ми-8.
В 1978 г.- получил допуск к полетам на самолете Ил-76т.
1981 г. воин-интернационалист (с мая 1981 г. по декабрь 1981 г. включительно, в республике Никарагуа, в составе экипажа вертолета Ми-8)
1984-1992 г.г.- Командир Тобольского авиапредприятия. Ветеран труда. 11 мая 1995 года Указом Президента России мне присвоено почетное звание Заслуженный работник транспорта Российской Федерации.
1992-1993 г.г. - Председатель Тобольского городского Совета народных депутатов. В 1993 году закончил Академию Народного Хозяйства при Правительстве России.
1993-1996 г.г. - Депутат Государственной Думы Российской Федерации V-созыва, член комитета по промышленности и транспорту.
1996-1997 г.г. - Представитель Губернатора Тюменской области в Федеральном Собрании Российской Федерации.
1997 г. - Госслужащий Управления делами Совета Федерации, Советник Российской Федерации I класса - или просто мужик с высокой квалификацией по настоящее время.
В 1998 г. - принят в члены союза писателей России.
В свободное время делаю иконы, имею на то благословение Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси Алексия-II и Святейшего Патриарха Сербского Павла. Изготовил более 260 икон, которые разошлись по всему миру. Мои иконы есть в Канаде, в США, в Югославии, на Украине, в Грузии.
Жизненный путь 27 лет был связан с Коммунистической партией Советского Союза, о чем не сожалею. Работал всегда с интересом и разумной инициативой на переднем крае строительства коммунизма. В ходе “прихватизации” ничего не “прихватизировал” ни у людей, ни у государства, поэтому смотрю людям в глаза со спокойной совестью без страха и без сожаления. Пою и плачу, радуюсь жизни без всякого напряжения.
По жизни всем людям, с кем жил и работал, помогал безвозмездно, никого не оговорил, никого не предал, никого не отдал под суд, ни на кого не держу сердца. Отношусь к людям с почтением, спокойно. Если человек оступился, не осуждаю его, а ищу оправдание, почему он так поступил. Люблю жизнь и людей и не мыслю себя без них. Пишу, как о хороших людях, так и о плохих, потому что мир невозможен по-иному. Пусть будет Бог в помощь всем и каждому. Может быть, что не так, не судите строго, простите меня.
С любовью к вам Алексей Василишин
Юрию Александровичу Суханову - моему учителю и другу посвящаю
МАТЕРИНСКИЙ ПОКЛОН
Когда началась Великая Отечественная война, мне было уже полных 10 лет, и осенью я пошёл в 4-й класс. К началу войны многое для меня уже было определено. Отец мой, лётчик-истребитель погиб в боях на Халхин-Голе. Его я почти не видел и память мало, что сохранила о нём. Фотография его и сейчас у меня на самом почётном месте, а вот живым не помню его. Любил его, своего отца, и гордился им крепко и старался быть таким как он. Однако в памяти остались лишь отдельными эпизоды. В основном это были его отъезды и приезды. В те времена всё для меня было очень просто и естественно. Отец был военным. Не на всякой службе место было для семьи молодого офицера. Так что мы с матерью временно жили в Свердловске.
Я был совсем маленьким, когда отец уехал в Испанию. Из Испании вернулся и тоже дома долго не пробыл - вскоре убыл на Дальний Восток, а мы с матерью снова остались ждать его вызова. Вместо вызова пришла похоронка. Так мы и остались в Свердловске.
На могиле отца я никогда не был, не потому что не хотел, а потому что никто не знает, где упал подбитый японцами его истребитель. Выброситься с парашютом и попасть в плен, отец видимо не захотел или был убит в бою. Смерть отца вошла в мою жизнь через плачь, слезы и тоску моей матери, которая все-таки надеялась на его возвращение и сохранила верность ему до самой смерти.
Тяжелой была наша жизнь, еще и потому, что другие мои товарищи, другие семьи ждали отцов, мужей, братьев, сыновей с войны. А у меня насчёт этого уже не было никаких иллюзий. Отец и мать воспитывались в детском доме, родственников у нас не было.
Мать работала на заводе, получала паёк на себя и на меня. Специальности у неё не было никакой, и поэтому она работала обрубщицей в литейном цеху. Обрубала на металлических болванках выступы после литья.
Я уже учился в школе. Был честным и принципиальным, а как же ещё. Братва в школе меня за это уважала. Уважала ещё и за то, что был я сыном героически погибшего лётчика. Похоронку об отце знала наизусть почти вся школа. Во всём я хотел походить на отца. А он, по словам матери, был замечательным человеком.
В школе нас вовремя войны, тоже немного подпитывали, чтоб мы дистрофиками не стали. В обед давали подслащённый чай с маленькой булочкой или кусочком хлеба, или жиденький супец и кусочек хлеба. Все мы уже понимали, что это значит для нас и очень дорожили каждой перепадавшей крохой хлеба или булочкой. Чтоб с хлебом и другими продуктами учителя и раздатчики не “химичили”, школьный комитет участвовал в распределении продуктов. В комитет выбирали самых смелых. Попал туда и я.
Даже пострадал за свою слишком принципиальную позицию и несговорчивость с директрисой. Приворовывала она от нашего скудного пайка. Кто ещё был с нею за одно, не знаю. Но я ее несколько раз поймал на обсчёте. Ненависть со стороны директрисы и холодок со стороны учителей я почувствовал сразу.
Однако выгнать меня не могли. Я успевал по всем дисциплинам на отлично. Да и по поведению на уроках замечаний не было. Тем не менее, вокруг меня формировалось мнение, как о грубияне с хамскими наклонностями и многое другое говорилось. Кое-кто из учеников пересказывал о каких-то дерзостях, которые я творил якобы, чуть не на каждом уроке. Начали вызывать в школу мать, воспитывать меня через неё. Дома мать просматривала мои тетради. Наугад спрашивала материал из учебников и, получив правильные ответы, плакала.
-Юра, сынок, ну скажи, что мне делать. Ну почему ты такой ершистый, почему упрямый. Умоляю тебя, пойди повинись перед директрисой, попроси прощения. Я была у неё. Она сказала, что если ты попросишь прощения перед классом у неё, она всё забудет и простит тебя. Повинись, сынок, у меня нет больше сил, я так устаю на работе, а тут эти бесконечные вызовы. Я на работе падаю от усталости.
Если бы только кто знал, как больно было мне за материнские слёзы. Я не выдержал и дал матери обещание принести директрисе публичные извинения.
В классе было объявлено об этом. Но когда директриса пришла в класс торжествующая, я был готов наговорить ей действительно кучу дерзостей, но просить у неё прощения за несовершённый грех посчитал предательством памяти об отце.
Меня поставили перед классом. Я понял, что это было публичным надругательством надо мной.
Классу, притихшему, сказал, что в этой школе учиться не буду. Простите меня ребята, если что не так. Взял свои учебники и покинул класс и школу. Что делать я не знал. Ничего больше не придумал, как идти на фронт добровольцем. В военкомате офицер выслушал меня внимательно. Честно все ему рассказал про отца, про мать, про директрису. В армию он меня не определил. Просто сказал:
-Под носом ещё мокро, да и слезами ты мне бумаги служебные подмочил. Рано.
Офицер созвонился с какой-то школой, обсказал ситуацию и сразу решил вопрос с моей дальнейшей учёбой.
К моей радости, без задержки перевели меня в другую школу. Правда ходить пришлось раза в два дальше. Новая директриса видимо была знакома с прежней, потому что и на новом месте я ощущал некоторое время недобрые взгляды с ее стороны. Но в общественную работу до старших классов меня больше не вовлекали.
Шла война. Было очень холодно. Всегда хотелось есть. Буханка суррогатного хлеба, малёхонькая стоила на базаре 500 рублей. Жили мы на улице Щорса, тогда это была окраина Свердловска. Рядом стоял сосновый лес. Делать было нечего. Надо было как-то жить. Мы с матерью ночью тряслись от страха, но пилили сосны прямо с корня. Потом распиливали ствол на швырки и вместе с сучьями убирали во двор.
Раным рано я поднимался, колол пару швырков, увязывал дрова на санки и под скрип снега увозил их на рынок. На рынке дрова продавал за 200 рублей, иногда давали меньше, иногда больше.
На вырученные деньги я покупал почти полбуханки чёрного хлеба напополам с какими-то добавками. Пока горячий он был, такой от него дух исходил, что голова кружилась. Хлеб я прятал за пазуху и шёл домой. Но от хлеба пахло так, что не хватало сил удержаться от того, чтоб сначала не отщипнуть кусочек, а потом невозможно было остановиться, пока, половина не исчезала в желудке.
Что только не придумывал в своё оправдание. А мать всегда понимала меня и ни разу не накричала на меня, ни разу не наказала
Сколько, ей самой обессилившей, оголодавшей, надо было терпения чтоб не накричать на меня, не поколотить. Ведь хлеб этот был на сутки, а то и на двое, добавкой к получаемой пайке. Только теперь с высоты прожитых лет, когда своя голова стала седой, мне понятна большая мудрость ее материнского сердца.
В войну, в самые трудные годы этого лихолетья, нас обокрали. Обокрал земляк. Мать, после детдома, жила в деревне, а только потом вышла замуж.
Попросился этот знакомый из деревни к нам переночевать. Видно тоже был доходягой, одни скулы торчали. Вечером мы поделились с ним скудным ужином. Мать рано утром ушла на работу. Этот мужик дал мне несколько рублей и попросил сбегать в магазин купить 100 грамм конфет. Я с готовностью согласился, думая, что и мне хоть одна конфетка перепадёт. Вернувшись, не застал его дома. И даже обрадовался. Подумал, что он нам подарил эти сто грамм “подушечек” за ужин и ночлег. А вечером мать вернулась домой с работы и обнаружила, что все маломальские вещи пригодные для обмена на продукты исчезли из дома. Других людей в доме у нас не было. Мать села на скамейку посреди пустой комнаты и зарыдала в голос. Понял я свою оплошность.
Но и этот урок жестокости, преподанный мне в трудные военные годы не сделал меня хуже, не стал я ни чёрствым ни жестоким по отношению к чужому горю.
В войну было много разных диких по жестокости случаев. Нужда и голод доводили людей до крайности в их поступках. Такие люди ни с чем не считались лишь бы проглотить ложку супа или вырвать у более слабого кусок хлеба.
У нас в школе были случаи, когда, получив тарелку жидкого супа, хозяин оставлял её на мгновение без внимания. Этого было достаточно, чтобы кто-то из старших мгновенно отправил содержимое тарелки в свой желудок. А потом плачь, не плачь, вновь не дадут. Сколько слёз пролили мои сверстники, пока не объединились и не стали сообща давать отпор наглецам.
Мы с дружком через уже знакомого офицера военкомата окончили курсы собаководов и получили по кутёнку, чтоб вырастить их и потом сдать в армию.
На собак выдавали кости на мясокомбинате, кровь и крупу. Это и было нашей первоначальной целью. Собаку я назвал Верный. Верный быстро подрастал. С ним можно было, и поиграть, он же был и помощником. Помогал возить дрова на рынок, был и мои защитником. Катал Верный меня на лыжах, на санках на поводке. Вообщем, мы привязались друг к другу.
Помню, как плакали мы с дружком, когда торжественно передавали собак в армию. Как горько плакал я сам, дав обещание, не искать встречи с собакой.
Однако, мы с Димкой тайно наблюдали за тем, куда увезли наших собак. И, как мы плакали, наблюдая за тем, как на полигоне собак тренировали бросаться под танк.
Я вырос по детски непримиримым к не справедливости. Стал, как и отец, военным лётчиком. Только встал на ноги, а жизнь в лице нашего Генсека КПСС приготовила новые испытания. Хрущев сократил армию на один миллион двести тысяч человек. Нас, молодежь, просто выбросили из армии. Мы потеряли все и никому оказались не нужными. С величайшим трудом удалось устроиться на летную работу в Тюменскую авиагруппу Уральского Управления Гражданской Авиации. Нам повезло, что в западной Сибири начались грандиозные изменения связанные с созданием Западно-Сибирского энергетического комплекса. Здесь требовалось очень много людей с авиационной специальностью, в том числе и летчики. Именно так я стал летчиком Гражданской авиации.
Но та тяжёлая жизнь, которую мы с матерью прожили в военные годы, навсегда осталась в памяти. Всю жизнь с матерью мы были дружны. Не стеснялся просить у нее совета и тогда, когда мои сыновья стали взрослыми. Они в жизни не испытывали тех трудностей, которые мы пережили с их бабушкой.
Пришло время. Мать умерла. Я тяжело перенёс её уход из жизни. Несмотря на занятость по работе, одолевала тоска. Каждую неделю ездил к ней на кладбище. Разговаривал с ней как с живой. Но жизнь взяла своё. Прошло время, утихла боль утраты, окружили люди, заботы, дела. Прошло более двух лет.
И, верите, нет, в жизни я ещё раз испытал тепло материнской заботы.
Вот как это было.
Мой товарищ, который знал мою мать, участвовал в её похоронах, бывал раньше у меня дома, уехал в загранкомандировку - в Афганистан.
И вот однажды, получил от него письмо. Текст, которого привожу дословно:
“Дорогой Юрий Александрович, здравствуй! Экипаж наш жив и здоров. Продолжаю выполнять полёты на вертолёте Ми-8 по оказанию помощи населению. Жара. Горы. Ветер в горах так часто меняет своё направление, что трудно уследить за ним.
Ты понимаешь, как трудно взлететь на предельно загруженном вертолёте, и чем это грозит, если не знаешь, откуда дует ветер и, где находятся “духи”. Мыслишка в мозгу ворочается, вдруг двигатель “чхнёт” или шальной “стингер” влетит в сопло двигателя.. Сесть ведь нельзя и негде. Но не об этом хочу рассказать, не в жилетку поплакаться. Здесь, вдали от нашей Родины, от тебя, видел сон. Видел сегодня ночью. Сегодня снова сложные полёты, поэтому пишу ранним утром, просто не имею права откладывать.
Приснилась мне наша тихая, ясная, солнечная раскрашенная всеми цветами Тюменская осень. Вечер. Я подъезжаю к твоему дому на своём “Москвиче” и иду к тебе. На пути, у подъезда на лавке сидит твоя мать Анастасия Ивановна. Я в душе прямо ахнул. Ведь она умерла. Мы на своих плечах выносили гроб из дома. А она смотрит на меня, улыбается и смеётся одновременно. Поманила меня пальцем и говорит:
-Ты чего ж это, Саша, норовишь мимо меня пройти. Я ведь знаю, куда ты идёшь. Ты к Юре идёшь. А его, милок, нет дома. Вот так-то.
Прямо не знаю, что творилось со мной. Говорю:
-Здравствуйте Анастасия Ивановна, здравствуйте бабушки к остальным. Сам же смотрю на неё во все глаза.
-Здравствуй, Саша. Я вот сама вишь сижу его поджидаю. Он вот-вот должен прийти. Я уж и наготовила всего. Он, небось, придёт опять голодный домой.
Разговариваем мы с ней, присесть рядом страшно. Веришь - нет? Просто жуть меня берет!
-Ну ладно, Анастасия Ивановна, я пожалуй пойду, мне на вылет.
-А что, Юру ждать не станешь?
-Спешу очень. А она говорит.
-Ну, поговори ещё со мной, я тебя так давно не видела, тебе, что времени жалко?
-Времени не жалко Анастасия Ивановна, но ведь на вылет.
-Но всё равно хоть малость.
Поговорили мы ещё немного. Она вообщем-то говорила, а я только слушал. О тебе она говорила хорошее что-то, как рос ты тяжело, каким заботливым был. Беспокоилась о тебе, о здоровье твоём. Сожалела, что без пригляду материнского ты остался. А мне что-то прямо не по себе стало.
-Тётя Настя, поехал я, спешить мне надо.
-Ну, если на вылет, то бежи. Всё вы с Юркой спешите куда-то. Когда уж остановитесь.
Сажусь я в машину, а она меня вновь пальцем поманила и, улыбаясь так внятно, внятно говорит:
-Ты вот что милок, увидишь мово Юрку, передай ему от меня привет и материнский поклон.
А я думаю:
Она же сказала, что всего наготовила и ждёт его с минуты на минуту, а через меня привет и поклон передаёт. Странно. Видно не надеется, что он вернётся скоро.
Тут я и проснулся. Гляжу на часы - ровно полночь. Так устал за день, а до утра не смог заснуть. Вспоминал нашу жизнь, наши дела. Еле дождался рассвета.
Так что передаю тебе привет и материнский поклон от матери твоей Анастасии Ивановны. Воля её для меня закон.
Александр.
Кабул.1983 год
Прочитал я это письмо, и не стыжусь сказать об этом, даже заплакал. Как думают о нас наши матери, как помнят нас, своих сыновей. Даже из небытия весточку получил от Мамы, от дорогого моему сердцу человека. Вот так бывает.
Тобольску, его замечательным людям, окружавшим меня, низкий им поклон и вечная любовь и русским и татарам
ГАЛИФЕ
Лето в Западной Сибири самое замечательное, но зато и самое короткое время года. С нетерпением ждут его прихода сибиряки. Связывают с летом свои самые лучшие надежды на сытые осень и зиму. Только летом предоставляется людям возможность что-либо построить на даче или вообще, что-нибудь сделать по дому, по хозяйству. Лишь в конце мая освобождается от остатков снега земля и, прогреваясь на солнышке, начинает, как говорят на Украине, паровать.
С приходом лета солнце надолго задерживается в зените, прогревая застуженную долгой зимой землю, подготавливает ее к приему посадочного материала под новый урожай. Высокое солнцестояние разогревает снежные шапки на горных вершинах Тянь-Шаня и Урала, наполняя талыми водами сибирские реки, которые, подчиняясь законам природы, понесут их в моря и океаны, омывая сибирскую землю после долгой зимней спячки.
Земля покрывается буйным разнотравьем, кипень цветения которого словно ковром покрывает поля, не залитые полыми водами луга, опушки леса. Жужжат над разлившемся морем цветов шмели и пчелы, собирая сладкий нектар. Из него получится ароматный, экологически чистый, с замечательными вкусовыми качествами, подобный лучшим в мире бальзамам, мед.
Набирают силу клейкие, изумрудного цвета, листики, что затрепещут на безбрежных сибирских лесах. Просыпается во всем живом мире трепетное чувство, что люди называют известным всему живому словом- любовь. Появляется желанная надежда в сердцах молодых и пожилых людей. Остались позади долгая, с трескучими морозами, зима, длинные стылые ночи.
На смену им пришли тепло, белые ночи, цветы, шумливая зелень лесов, безбрежные разливы рек Сибири, ледоход, навигация. Бегут с юга на север и обратно белоснежные красавцы теплоходы. Трудяги толкачи ведут караваны барж. Рассекают водную гладь пассажирские “Ракеты” и “Метеоры” на невидимых глазу крыльях, оживляя своими гудками прибрежные населенные пункты.
Суетятся на реках и бесчисленных озерах рыбаки, вытряхивая из сетей трепещущее рыбное серебро и золотого карася, тысячи тонн которого украсят стол не только сибиряков, но и жителей многих городов нашей страны.
Много забот появляется у нас, авиаторов. Уберечь, приписанные к нашему авиапредприятию, аэродромы от бушующего половодья. Очистить от грязи взлетные полосы и вертолетные стоянки. Обновить аэродромные знаки, полосатые указатели направления и силы ветра, “колдуны”. Облетать все приписные площадки, проверить их подготовку к полетам в весенне-летний период. Вымыть, вычистить все помещения. Подготовить к полетам все воздушные суда, обучить личный состав особенностям работы в весенне-летний период.
И все-таки, несмотря на массу возникающих, как грибы после дождя забот, все мы ждем наступления лета, с летним теплом, мошкой, комарами. Работаем с напряжением, но весело, с огоньком, потому что всем нам желается от наступающего по всему фронту лета только хорошего, душевного, что даст нам, сибирякам, заряд на долгие осенние и зимние месяцы.
Весь город трудится, не покладая рук, защищая себя от затопления. Для подведения итогов этого трудового марафона и постановки задачи на следующий день, городское руководство практиковало проведение планерок, как правило, после рабочего времени. Дело обстояло настолько серьезно, что вопрос спасения подгорной части города стал чрезвычайным.
В городе для всех руководителей предприятий был установлен нескончаемый рабочий день. Нас могли поднять по тревоге в любое время суток и потребовать ответственности за порученное дело. Иногда обстоятельства требовали немедленного созыва отдельных руководителей предприятий, для подведения промежуточного итога проделанному труду и выдачи нового задания.
Однажды вызывает меня, командира авиапредприятия, председатель Тобольского горисполкома Сергей Егорович Лебедкин с докладом о положении дел в аэропорту по предотвращению затопления летного поля. А надо сказать, что наш аэропорт, хоть и не далеко от города, а добраться в город можно было только по воде. От аэропорта трамвайчиком до базарной площади, либо через Бизинскую переправу, у нефтебазы, на пароме, вместе с машиной. В те времена, о которых вам, читатель, рассказываю, моста через реку Иртыш не было.
Получив приказ явиться пред очами высокого начальства, посмотрел расписание трамвайчика. Трамвайчик только что отошел и будет только через два с лишним часа. Можно успеть к началу очередного часа на паромную переправу. Принял решение ехать через паром.
В гараже, где стоял командирский УАЗ-469, не оказалось водителя. Борис Гаврилыч ушел в столовую на обед. Пришлось немного подождать. Используя свободную минутку, зашел к нашему автослесарю-мотористу Махмутову Биктимиру узнать, как продвигается ремонт снятых с грузовых автомобилей двигателей.
Я очень уважительно относился к немолодому, влюбленному в свою работу, замечательному человеку. Биктимир-ока, как я называл его, платил мне той же “монетой”. Мы были хорошими товарищами. Всегда интересно поговорить с хорошим человеком, но вдвойне, если он к тому же специалист своего дела.
Не долгим был разговор, пришел мой водитель, и мы сейчас же выехали на переправу. Мне казалось, что машина едва движется, хотя понимал, что Борис Гаврилыч везет меня настолько быстро, насколько позволяет разбитая после зимы дорога. Поглядывая на часы, понимал, что мы скорее опоздаем, чем успеем к началу движения парома.
Командир, что на часы посматриваешь? - спросил Гаврилыч.
Похоже, мы уже опоздали. Нельзя ли, чуть быстрее?
Алексей Викторович, куда уж быстрее? И так мчимся 60 километров в час! А ели не успеем, подождем! День-то, какой замечательный разыгрался! Мы миновали деревню Бизино и ехали по насыпной, покрытой песчанно-гравийной смесью дороге. Слева и справа от дороги плескались пойменные воды Иртыша. Справой стороны находились залитые поля совхоза “Советская Сибирь”, на которых выращивались капуста, морковь, свекла и не только для городских нужд, но и для поставки в северные районы Тюменской области. Десятки тысяч тонн капусты, моркови, картофеля отправлялись из Тобольского района на север области.
Слевой стороны от дороги стояли, по самую крону в воде, развесистые, с шарообразными кронами, ветлы.
Не спеши, Гаврилыч!
Почему, командир?
Паром уже начал движение на ту сторону.
И то ладно! Позагораем маленько. Все равно нет смысла возвращаться в аэропорт. Сейчас у трамвайчика аккурат перерыв. Все равно мы быстрее переправимся на пароме.
Не спеша, подъехали к переправе. Борис Гаврилыч заглушил мотор, и мы вышли из машины. Была средина дня. Солнышко стояло в зените. На небе ни облачка. Тишина вокруг необыкновенная. Даже признаков наличия ветра нет. Ни дуновения, ни ряби на воде, ни трепета листиков на стоящих в воде ветлах. Вода около самой дамбы.
Степенно катит свои воды могучая река. Широк Иртыш и глубок. Запросто ходят по нему до самого Омска теплоходы типа река-море. Стоят в воде красавицы ветлы. Распустили они свои клейкие листочки. Трутся об их шершавые толстенные стволы жирные язи, но это обстоятельство не нарушает патриархальной тишины. Пожалуй, ветла, это одно из редких деревьев способных выстоять в весенних водах и не погибнуть.
Тишина нарушается только негромким звуком выхлопа работающих дизелей буксиров-толкачей, что возят баржи, нагруженные техникой, с одного берега на другой, кукукающим звуком ракушек, что ликуют в весеннем разливе, на мелководье, да гулким звуком двигателей изредка пролетающих вертолетов.
Значит, сидим мы с Гаврилычем тихонько, тишину слушаем, на самом солнцепеке. Достал я пачку “Казбека”. Размял табак папиросы и чиркнул спичкой.
Командир, ну зачем Вы курите? Такая благодать вокруг, воздух чистый. На сто километров вокруг ни одного микроба, а Вы дымите ну чисто пароход. Баловство ведь это. Нет подышать теплым весенним воздухом, а Вы этой пакостью травитесь!
Ладно тебе, Гаврилыч! Все я понимаю, вот докурю и брошу!
Сидим мы с водителем, что называется “загораем”. По-настоящему-то мошка да комары не дают загорать. Подходит к нам мужичок. Мужичок ладный такой, ухоженный. Поздоровкался с нами. Оказалось знакомы они с Борисом Гаврилычем. Присел с нами. Достал “Приму”. Закурил. Говорим о том, о сем. Борис Гаврилыч возьми и спроси его:
Василий, а где ты щас робишь? Смотрю на тебя, вроде ты стал справный такой, ухоженный и на лицо ширше.
В прошлом году, осенью, наш нефтехимкомбинат пасеку приобрел. Бросил, значит, я свое матросское дело и заделался пасечником, стал ить пчеловодом.
Пчеловодом? - протяжно переспросил Гаврилыч. Так ты, Василий, пчел- то только на картинке видел. А за ними знаешь, какой уход нужен? Пчела-то, она тварь капризная!
А чо знать-то? Поставил улики и жди, когда ане меду полный улик натаскают!
Ага, натаскают ане тебе при таком-то обхождении. Сколь ульев-то?
А, пятьдесят штук. А на счет уходу, я так скажу. У мово шурина была пасека. Я у него бывал и видел, как он с имя обходится. И ни чего сложного там нет!
Ну раз нет, так нет! А кто у тебя в напарниках? Одному-то коло пятидесяти уликов так натопчешься, мало не покажется.
Нас двое, пасечников-то. Я да Федька Ровнов. Ты знаш ево. Когда мы с тобой матросами ходили на пароходе, он на теплоходе “Иртыш” механиком был.
Как не знать? Помню его. А ты, помнишь, как он пел? Просто так, без денег, а лучше всяких там артистов. Вот голос, так голос. Бывало, как запоет, вся команда свободная от вахты наверх вываливат. Да и на рядом стоящих пароходах народ выходил послушать. Так значит вы вдвоем робите?
Ага, вдвоем. Правда есть ишо один мужичок, грузчик или как там его, разный рабочий чоли. Но он не все время с нами.
И как пасека, взяток-то есть, ай как?
Да как сказать?
Как есть, так и скажи!
Мы недавно переехали с пасекой на новое место, в район Верхних Аремзян. Там травостой, я тебе дам! Цветов море. На вырубках и просеках Иван-чай, что твое половодье! Есть и взяток. Семьи, что посильнее, хорошо несут, послабее которые, тоже несут, но меньше. В общем есть мед.
А свои улики у вас есть?
А то нет, конечно, есть! В своих уликах семьи посильнее. Взяток хороший. Да с имя, цела история приключилась.
Какая такая история? Расскажи.
А чо рассказывать-то?
Чо рассказывать, чо рассказывать!? Рассказывай, да и только!
Все равно не поверишь
Ладно, тянуть. Как девка красная! Поверишь - не поверишь! Валяй, рассказывай!
После переезда на новое место сразу почувствовали, что мед прибыват. А в наших уликах и того пушше. И што ты думаш, не успели мы порадоваться, как наладился к нам в гости медведь. В прошлом году на том месте были овсы, он на них прикормился видать и не ушел в другое место. И што главно, комбинатовски улики не трогат, а наши, в которых меду больше берет, сволочь!
Сурьезный гость. Он по весу определят, какой взять. Если тяжелый, значит меду больше. Вот он наши улики и стал чистить. Сам понимашь, какой зверь. Подобраться к нему не просто. А он заладил к нам через день, а то через два. Чешем мы с Федькой “репу”, думам, чо такого сделать, чтоб отвадить его или пристрелить. Он ведь может и днем притащиться, когда мы с уликами работаем, в сетках да с дымарем. Улик-то откроешь, пчелы гудут недуром. Неслышно чо вокруг деется ни хрена. А этот “друг” подойдет в такой момент сзади итак приголубит, что без башки останешься.
Что делать? Доложили по начальству, чоб и ане тоже значит, думали, как нам избыть эту беду. А пока начальство думат, решили мы, чоб обезопасить себя, дежурить днем и ночью. У меня собачонка есть, Белка. Я ее на пасеку привез. Собака зверь чуткий. Она может медведя раньше нас почуять. А если взлает, то смотри гостя. Улики решили обрабатывать по очереди. Один с уликом, второй с ружьем, на стреме неподалеку Мишку выглядыват.
Изладили мы из свинца пули. В патроны всыпали по две мерки пороха, заложили пули. Дежурим ночь, день. Вот уж четыре дня, четыре ночи прошло, а “гостя” нет. А пасека прямо на опушке леса стояла. Поле мысочком в лес вклинилось. Лес с двух сторон. Тихо за деревьями-то. И осмотрительность, при таких обстоятельствах, вовсе не лишняя.
Значит, проходит так дня четыре. Выходим с Федором на пасеку. Он в маске, с дымарем, а я на стреме, с ружьем. Безопасность, стало быть, ему обеспечиваю. Часов в одиннадцать я случайно веки-то и смежил на мгновение. Открываю глаза:
Мать твою Бог любил! Через колоду от Федьки ишо один пчеловод стоит. Мой улик, сволочь, разорят. Пчелы-то вокруг него, как туча черная. А ему чо от них. Он здоровущий такой, гладкий. Шерсть на ем длиннюшшая и веришь нет, аж лоснится. Стоит он на задних лапах, а шерсть на ногах у ево свисат, ей Богу, как галихве у мента. Гад, берет рамку и лапой загребат мед и вместе с вощиной в рот ташшит.
От такой наглости я прям остервенел. А еслив я обозлюсь на чего, то такой решительный становлюсь, только держись! Знаешь, как обидно стало. Щас, думаю, ты паскуда, у меня получишь. Смотрю на Федьку, а тот ничего не чует. Я как заору. Медведь, как поворачиватца и прям на меня. Веришь, нет, как шифанер. Как дал из двух стволов сразу! Аж ник, в глазах темно сделалось и искры поплыли, в глазах-то. А то как же, пороху-то двойную мерку засыпали. Не дай Бог промахнуться, порвет обох, заломат.
Сколько мгновениев темнота с искрами в глазах были, не помню. Только, когда взгляд мой обыхался, вижу, медведь наворачиват от нас в лес, аж пятки голые, веришь, нет, в жопу втыкаются. Думаю:
Не уйдешь, гад такой!
Я за ним. На ходу ружье перезаряжаю. Федор кричит:
Стой! Ты куда, дурак нисесси? Он тебя заломат!
Но где там, меня уж не остановить. Если я чего задумал, меня не остановить! Он в лес - я за ним! Он по лесу, как молонья, а я неотстаю! И, это, кричу чего-то. Уж и не помню что, но громко. Медведь по лесу мчится, деревья, валежник ломит, а я за ним. Через деревья, через кусты, только так перескакиваю. Вот-вот догоню. Второй раз в зад ему из двух стволов бах, бах! А он все равно мчится, деревья налево и направо валит.
Я уж было, совсем его достал! Чуть что за галихве не схватил! И тут, видать, он сильно перепугался. Медвежья болезнь на ево напала. Как начал он дристать. Струя, как из пожарного шланга, метра три. Прям до меня достала. Вонь такая, не приведи Бог! Я так увлекся погоней, что в ево гавно уделался весь, как есть. Пришлось прекратить преследование. Такая жаль! Чуть-чуть не завалил Мишку. Убежал подыхать в лес. Как-никак шесть пуль в ево всадил. Я б еще в ево стрелил, да вот жаль только, кончились патроны с пулями.
Воротился я на пасеку, а от меня смердит, как от пропастины. Уж чистился, чистился, а все равно запах не проходит.
Да, досталось тебе! - посочувствовал Гаврилыч рассказчику.
А тут уж и паром пришвартовался. Сели мы с водителем в машину и на паром, а наш рассказчик в другую сторону.
Вот ведь, как бывает, чисто, как в сказке. Повезло мужикам. Товарищ медведь, зверь сурьезный!- прокомментировал рассказ Борис Гаврилыч.
А я подумал:
Пути Господни неисповедимы.
По жизни приходилось слышать от людей такие выражения:
Земля, брат, круглая, вернешься туда, откуда пришел!
В жизни все повторяется!
Это я к тому, что всякая история имеет продолжение. Не была исключением и та, которую, вы, читатель, только что узнали. Быстро летело время в делах и заботах. Вода в реках продолжала прибывать, вместе с ростом уровня воды росло напряжение горожан от осознания того, что неминуемо наступит затопление подгорной части города. Перестали ходить рейсовые автобусы на Тюмень. Затопило автодорогу. Работники аэропорта в Тобольске и в Увате день и ночь дежурили, опасаясь прорыва дамб и затопления, летных полей.
А вода все прибывала. Вопреки прогнозу моего водителя Коскина Бориса Гаврилыча:
-Вода будет прибывать только до того момента, как на деревьях развернется полный лист.
Уж и полный лист развернулся, а уровень воды не остановился. Жители подгорной части города трепетали от наступления возможной беды. В случае прорыва дамбы, водяной вал высотой более трех метров мог накрыть всех живущих под горой. Многие оставили свои дома и перебрались в нагорную часть города, к своим родственникам.
Город напрягал все силы для спасения подгоры от затопления. День и ночь работали люди и техника. Наращивали дамбу. Работали, мобилизованные в связи с чрезвычайными обстоятельствами, самосвалы, экскаваторы. Круглосуточно работал штаб по предотвращению возможного затопления и преодолению возможных последствий наводнения. Упорство людей было вознаграждено. Вода остановилась. Раскрученная машина возведения дамбы продолжала работать. Ушли в прошлое ночные бдения, планерки и все то, что мы называем чрезвычайщиной. Изменилась и тематика городских планерок у Лебедкина.
Теперь речь шла о выделении в качестве помощи машин, финансов, людей близь лежащим колхозам, совхозам, поля которых попали под затопление водами рек Иртыша, Тобола.
В этой связи, вызывает меня к себе Сергей Егорович. Как только вылетели все мои самолеты и вертолеты, что предусматривались в плане полетов, мы с Гаврилычем двинулись в город через переправу. Выехали заранее, чтоб успеть наверняка. Подъезжаем к паромной переправе, а паром уже отошел. Порядок такой был раньше. Если машина скорой помощи с больным из села в районную больницу, к Филонову Валерию Андреевичу едет, то паром отчаливает немедленно. Все с пониманием относились к этому. Никто никогда по такому случаю не роптал.
Вышли мы с водителем из машины и уселись рядышком, на дамбе. Снова я достал пачку папирос, снова напомнил мне Гаврилыч про отраву, про пакость, про свежий воздух. А я пообещал ему в очередной раз бросить курить, как только докурю. То есть получается так, что в жизни все повторяется. Снова стоял замечательный день. Теплый, солнечный, тихий. Быстро катил, свои бурые воды Иртыш на стремнине. Недвижимо стояла вода в залитой пойме.
Мошка и комары расплодились в таком количестве, что буквально не давали вздохнуть. Воздух был наполнен противным гудением этих кровососущих тварей. В машине гнус донимал значительно меньше, но там было очень жарко. Сломанными ветками мы отбивались от всей нечисти, желавшей напиться нашей крови.
Так вот! Сидим мы с Гаврилычем, тихонько про меж собой говорим о том, о сем. Подходит к нам мужичок. Роста среднего, с черной кудрявой шевелюрой, открытым лицом. Не молодой, но еще и не старый. Поздоровался с Гаврилычем за руку. Протянул руку и мне. Я привстал, пожал руку, назвал себя.
Куда путь налаживаешь? - спросил Борис Гаврилыч.
В Байкалово. Там хорошие липовые леса, а липа щас аккурат цветет. Хочу туда часть пасеки поставить.
Неплохо бы липового медку на зиму припасти - вздохнув, сказал Гаврилыч. Медведь-то к вам появляется, нет?
А ты откуда, Борис, про медведя знашь?
По сарафанному радио передавали.
По какому, какому радио? Ты все шутишь, Борис!
Недавно мы с командиром так же вот паром ожидали, и к нам подошел твой напарник. Рассказывал нам, как вы с медведем управились, как он гнался за мишкой, как шесть пуль в него вложил, как гонял его по лесу, почти хватал за галихве, и как медведь обдристался. Целый час нам здесь рассказывал. Шибко интересно!
Брови Федора полезли вверх, глаза округлились, лицо приняло выражение толи озлобленности, толи удивления, толи выражало и то и другое сразу.
Кто медведя гонял? Напарник мой чоли? Чо он вам наплел такого?
Борис Гаврилыч честно пересказал Федору, то, что рассказал нам Василий. С нетерпением слушал Федор пересказ. Когда Борис остановился, Федор аж крякнул от удивления и не удержался от сильного выражения в адрес своего напарника.
Курвец, сука такой! Ты смотри, как плавно сбрехал! А? Видал ты хреноплета такого? Медведь обдристался - нараспев протянул он. Шесть пуль в жопу всадил! А то, как же! Сам он гамнюк обдристался и все пули как есть целы! Нет не все, а четыре точно.
А две куда девались?- не удержался я от вопроса.
Как целы?!- изумленный таким поворотом событий воскликнул Гаврилыч.
А так! Целы и все! И ни за кем он не гнался, паскудник такой!
А в самом деле, что там у вас приключилось? - переспросил Гаврилыч.
Вот что рассказал нам Федор.
Переехали мы с пасекой под Верхние Аремзяны, обустроились. Благодать вокруг, дай Бог каждому. Цветов вокруг море разливанное. Взяток хороший пошел. Но не долго мы радовались. Раньше на том месте, где мы пасеку поставили, были овсы. Видимо медведь прикормился на этом месте и решил не покидать его. Наладился он к нам в гости. Зверь он крупный, чуткий, осторожный. Соседство с ним очень опасное. Вполне может подкараулить, охотник он известный. Подойдет сзади и, мама крикнуть не успеешь.
Заняли мы оборону. Привезли ружье, шесть пуль отлили, патроны зарядили. Сообщили о медведе руководству комбината, Страшевскому Николаю Елисеевичу, чтоб оне тоже меры приняли. Страшевский значит, над нами руководит пасекой-то. Васька свою собаку из дома привез. Говорит, что лаечка. Собака в нашем случае очень даже не лишняя. Мишка пахучий зверь, собака его далеко чует. У Васькиной сучонки хвост-то кольцом, вот и все, что у нее от лаечки. Оказалась беспутной псина.
Договорились дежурить. Выхожу ночью до ветру. Охранника моего нет ни где. Я туда-сюда! Он фуфайку на землю бросил и посыпохиват подлец такой! Я его разбудил и принялся стыдить.
Что же ты делаешь? Какое же это дежурство? Медведь нас при таком дежурстве заломат, мы и пикнуть не успеем. А он мне:
А собака на что? Она медведя учует шум поднимет, а тут и я с ружьем.
Трудно с ним не согласиться, без сна тоже невозможно. Замены нам нет. А днем робить надо. Так он и меня расхолодил. Потерял и я бдительность. Думаю:
Хрен с ним спит. Я-то в избушке. В случае чего топором отобьюсь. Так и пошло. Он ночью дежурит, то есть, спит на улице, а я днем. В один из дней, надумал я свои улики проверить. Говорю Ваське:
Ты присмотри за мной, пока я буду улики обрабатывать. Сядь неподалеку от меня и присматривай за лесом, чтоб медведь не застал врасплох. Он согласился. Принес ружье и метрах в пятнадцати от меня устроился на опушке около поваленного дерева. Собачешка его, как на грех, завеялась куда-то.
Работаю я с уликом в сетке, с дымарем, а Васька сторожит меня. Пчелы-то сильно гудят, когда крышку снимешь, да рамки для осмотра достаешь. Надо же посмотреть, что с маткой, червит она или нет, сколько трутней, как работает семья, прибывает ли мед, оттягивается ли вощина и так далее. Да мало ли чего. Может, какие рамки сменить надо.
Стою, рассматриваю рамку и слышу, что пчелы вроде бы сильнее гудеть стали. Пчел не прибавилось, а звук усилился и стал каким-то звенящим. Покрутил головой и вижу, через колоду от меня стоит медведь. Не так уж и большой. Навроде пестуна, может года три ему. Но все равно ладный такой мишка. Не боится человека, видимо не стрелянный. Это я сейчас так плавно рассказываю, а тогда струхнул не на шутку. Медведь крышку с улика сбросил, достает рамку и сгребат лапой вощину с медом себе в пасть. Пчелы вокруг него вьются, криком кричат. А чо ане ему. У него шерсть такая, что пчела не пролезет до шкуры.
От такого соседства душа моя рывком в пятки опустилась. Думаю:
Что ж Васька проморгал медведя и, чего ждет, не стреляет. Такого-то можно из нашего ружья завалить.
Оглядываюсь, а напарник-то мой на солнышке угрелся и посыпохиват, как сурок. На сучонку свою понадеялся, а она смылась куда-то, толи за зверьком, каким, толи за птичкой увязалась. Кричу ему, что было силы:
Васька, б... , так твою раз эдак, стреляй! Стреляй, гад ты этакий!
Он очунился и, как увидел медведя, дал такого хода в сторону избушки, что не приведи Бог. Получается, что остаюсь я с медведем один на один с дымарем в руках. Бегу вслед за ним. Сетку сбросил. Тут уж не до пчел. Кричу ему:
Васька, ружье брось! Брось ружье зараза!
А он, суконец, как на крыльях летит по тропинке, только рубаха развевается. Ну, так само и я за ним. Перед тем, как в избушку забежать оглянулся на пасеку, а медведя и след простыл. Я к избушке, а дверь закрыта. Кричу:
Открой дверь, падло! Открывай без разговоров!
Хрен там! Васька на все засовы дверь закрыл и сидит в избушке трясется от страха. Мало помалу обыхался я это от быстрого бега. Вижу, что медведя нет, опасность миновала.
Открывай, скотобаза такая, дверь!- кричу ему. А самого меня прямо всего трясет от злости. А он не открыват, гамнюк. Снова кричу:
Открывай дверь м...к ты этакий! Медведь убежал. Наверно уж до самого Увата пропер!
Нет-нет все-таки уговорил его открыть дверь. Он дверь открыват, а сам весь, как холодец трясется. Спрашиват:
Игде значит медведь?
В манде, говорю, уж, небось, мимо Увата пробегат! Ты чо сволочь не стрелял, ты чо умчалси с ружьем, а меня оставил с медведем один на один с голыми руками.
А он отвечат:
Не знаю, чо мине в голову стукнуло. Затмение како-то нашло. Ты ба говорит, тожа ба так несси, если ба тебя в сортир так потянуло.
Сортир сортиром, а чо ружье не бросил, если не от медведя, а в сортир убегал!?
А чо толку-то от него, от ружья-то, даже если бы я и бросил его тебе! Я сначала сам хотел в медведя стрелить, да ружье заклинило.
Врешь ведь, скотина! Дай сюда ружье!
Подает он мне ружье, а оно на предохранителе стоит.
Падло, ты! Ружье - то на предохранителе стоит!
А он в ответ:
Это я щас его на предохранитель поставил!
Снимаю с предохранителя, тут же в сенцах, нажимаю на оба курка. Веришь, нет, Борис, пулями целую шиферину с крыши вынесло. Еле-еле в руках ружье удержал! Малехо охолонули, чую запах, какой-то стоит, ну прямо смердит. Спрашиваю его:
Чо у нас смердит-то?
Он молчком из избушки и ходу в кусты. А тут и сучонка его на выстрелы прибегла. Проходит некоторое время. Куда это думаю, напарник мой девался? Выхожу из избушки, сел на ступеньки, закурил, чтоб снять напряг. Вижу, выходит он из кустов и на ходу ширинку застегиват. А за ним его собака чо-то в зубах ташшит. Походит он ближе и говорит:
Ты, это, Федор, не подумай чо такого.
Подходят они ближе, рассмотрел я, что собака несет и говорю:
Я, Вася, ничего не подумал, только вон следом за тобой собака, не твои ли трусы обдристанные ташшит. В обшем не сработались мы.
Вот такая вот история приключилась. Со стрельбой, но без крови и без потерь.
ВОЕННАЯ ТАЙНА
5 февраля 1998 года окончилась моя командировка в Тюмень, где прошли лучшие годы моей жизни. Жизни интересной, наполненной всяческими событиями веселыми и грустными, приятными и не очень. В этом городе я превратился из молодого специалиста в опытного руководителя, командира объединенного авиационного отряда.
Командировка моя была связана с выборами Барышникова Николая Павловича, помощником которого я работал в Совете Федерации, В Тюменскую областную Думу. Позади двухмесячный предвыборный марафон, бесконечные встречи с крестьянами юга Тюменской области, ответы на вопросы простых людей.
Будем ли жить, наконец, по-человечески?
Когда же прекратят власти обманывать земледельцев, учителей, детей, врачей?
Когда наш Президент займется делами? То пил беспробудно, что проспал встречу с Премьер-министром Ирландии. Теперь бес конца нас убеждают в том, что он жив и здоров, как никогда, что он знакомится с документами в госпитале день и ночь.
Как вы относитесь к рыжему реформатору Чубайсу и его реформам?
Очень трудно было ответить честно совестливому человеку, которым является Николай Павлович, а вопросам казалось, не будет конца. И вот все позади. Выборы прошли. Николай Павлович избран депутатом Тюменской Областной Думы от южных районов области. Можно расслабиться и вылететь домой в Москву.
Самолет стоял на перроне рядом с аэровокзалом. Был он окутан клубящимся облаком горячего воздуха из машин, подогревавших пассажирский салон перед вылетом. В ожидании начала посадки некоторое время люди стояли у трапа. Машины, сделав свое дело, отъехали от самолета. За это короткое время мы успели, что называется задубеть. Как-никак морозец под тридцать градусов. Медленно отъехал от самолета замороженный февральской стужей трап. Закрыта входная дверь. Занял в самолете, вылетающим вечерним рейсом в Москву свое место, смежил веки в надежде поспать в пути. Щелкнул микрофон, и приятный голос невидимой нам стюардессы произнес:
Уважаемые пассажиры, добрый вечер. Экипаж самолета Ту-154 “Тюменских авиалиний” приветствует вас на борту нашего корабля, выполняющего рейс номер 242 по маршруту Тюмень-Москва, командир корабля, пилот первого класса, Петров Николай Юрьевич....
Услышав фамилию летчика, что поведет наш корабль в Москву, я предался нахлынувшим на меня воспоминаниям.
Конец августа 1975 года. Мы, работники инспекции по безопасности полетов и летно-штурманского отдела Тюменского Управления Гражданской Авиации Фроловский, Грачев, Холомьев, Кочергин, Похлебаев, Горячев, Петров и ваш покорный слуга провели конференцию по особенностям выполнения полетов в предстоящий осенне-зимний период с летным составом аэропортов Плеханово и Рощино. После подведения начальником Управления, Хохловым Иваном Тихоновичем, итогов, свободно вздохнули. На радостях решили “отметить” это очень важное для всех нас событие. Прикинули, сколько взять водки, хлеба, тушенки. Еще накануне заказали своим друзьям-летчикам, привезти арбуз из Ташкента. Собственно говоря, все и началось с этого полосатого четырнадцатикилограммового красавца, лежавшего на заднем сиденье Похлебаевского газика. Рассуждения на заданную тему прервал наш коллега Петров Юрий Николаевич. Он предложил поехать всем нам к нему домой и там отметить окончание подготовки к полетам в предстоящем периоде. Жил он вместе с отцом в собственном доме, в частном секторе. Не долго раздумывая, мы согласились.
Наше воображение тут же нарисовало картину стоящей на столе кастрюли, с дымящейся с разварки картошкой, горки соленых огурчиков, из бочки, теплого, из пекарни черного хлеба, открытых банок ароматной тушенки и так далее. Слюни, что называется, от такой картины у нас вытянулись мгновенно аж до бороды.
Приезжаем домой к Петровым. Я попал к ним впервые. Дом нашего товарища стоял среди других частных домов, утопавших в зелени садов. Было это напротив кинотеатра “Октябрь”, где теперь стоят высотные дом и ничто не напоминает о том, что здесь раньше каждую весну бушевала белая кипень цветущих садов.
Отец Юрия Николаевича в прошлом был летчиком. Да и теперь он, будучи пенсионером, продолжал свое любимое дело, работал инструктором тренажера самолета Ан-2 вместе со своим другом, тоже летчиком-ветераном Владимиром Артемьевичем Биркиным. Увидев у себя во дворе вместе с сыном сразу столько летчиков, большинство из которых прошло через его тренажер, он искренне обрадовался возможности еще раз пообщаться с летунами, поговорить с ними о любимом деле.
Сейчас же в доме закружилась подготовка к небольшому торжеству. Кто-то вытягивал воду из колодца. Кто-то принялся чистить добытую накануне рыбу для ухи, кто-то чистил картошку, резал лук и так далее. Свободные от “наряда”, пользуясь тем, что на улице стояла сухая, теплая погода, уселись за длинным столом, что стоял в саду, среди яблонь, а в обычные дни выполнял функции верстака.
Все мы были молоды, здоровы, что называется, годны к летной службе без ограничений, а посему еще и веселы и счастливы от осознания своей причастности к большим государственным делам, что происходили в Тюменской области и активными участниками, которых мы были. Это был самый пик работы по созданию в Западной Сибири топливно-энергетического комплекса Советского Союза. Полное отсутствие каких-либо дорог делало нас, авиаторов, наряду с геологами, строителями, нефтяниками героями происходящего, поистине грандиозного события.
Разговор в компании шел, как огонь в хорошо разгоревшемся костре. Конечно, мы говорили не о любви, а о работе, которой все мы отдавались целиком и полностью. Время от времени к нам выходил из дома отец Юрия Николаевича, чтобы послушать нас молодых и свое слово вставить про любимое дело. Мы с удовольствием слушали этого веселого, и в то же время остроумного и строгого человека.
Тут же среди нас крутился маленький сын Юрия Николаевича. Обычно не многословный Владимир Георгиевич Похлебаев задал ему вопрос. Будучи немного глуховатым, как истинный вертолетчик, нагнулся к малышу, немного повернув голову ухом к собеседнику, чтобы выслушать ответ.
Колян, кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
Пацан не замедлился с ответом.
Когда я выласту, стану, как папа, летциком!
А на чем же ты будешь летать?
На самолете!
На каком же самолете ты будешь летать?
На самолете Ан двасать четыле!
Мы дружно загудели, одобряя ответ малыша. А лукаво улыбающийся Юрий Николаевич Кочергин, решил просветить пацана о трудностях летной работы.
Коля, а ты знаешь, чтобы стать летчиком, надо хорошо учиться и быть дисциплинированным, потому что все летчики настоящие офицеры.
Канешна знаю - ответил малец.
А Александр Иванович Холомьев, единственный из нас, летавший на истребителе во время Отечественной войны, заметил:
Ну, мужики, вы даете! Мальчонке еще и пяти лет нет, а вы ему про какую-то дисциплину толкуете! Не хватало, чтоб вы ему сейчас про “Наставление по производству полетов” вопрос задали. Он, поди, это слово первый раз в жизни от вас слышит!
Петров старший вступился за внука.
Знает он это слово, знает! Будьте уверены.
И радуясь тому, что таким образом вступает в наш разговор, сказал:
Я вам сейчас расскажу одну историю про дисциплину. Ты, Коля, иди, погуляй с детками, пока мы тут с взрослыми поговорим - обратился он к внуку.
Случилось это летом. К нам в сад пришли друзья Колькины. Принялись в разные игры играть. Шумят, кричат. А потом затеялись воевать. Определили штаб, начальников, часовых расставили. Бегают, падают, “стреляют”, кричат.
В наступлению идем!
Все смешалось. Не понять, где немцы, где русские. Сплошная круговая оборона и всеобщее наступление.
Я тебя убил! Падай!
А я тебя невыносимо тяжело ранил! Ты тоже падай.
Если ты меня ранил, то санитара вызывай!
Сам вызывай!
Чо ты в миня стриляишь, я уже первый в тебя выстрелил!
А ты промахнулся!
Нет, я не промахнулся!
Ну, тогда у тебя уже патроны кончились!
Споры у них, накал “боевых” действий. Одним словом, воюют.
Ну и я в гущу событий попал. Стою тут же у верстака, доски строгаю. Все мне видно, все слышно. Внука моего на пост часовым поставили. Стоит он, шельмец, навытяжку, деревянную палку-ружье к себе прижал, глазом не моргнет. Вот уж все разбежались. Я и не понял сразу-то. Толи вовсе убежали, толи в глухую оборону залегли. А Колька все стоит. Дело было к вечеру. Подходит он ко мне тихонько и спрашивает:
Дед, ты на войне был?
Был говорю.
Скажи мне, можно часовому, ну хоть не надолго, оставить пост?
Что ты, Коля, конечно нет! Надо сначала сдать пост, начальнику караула, а потом только можно уйти.
А если нет, кому сдать пост. Они все убежали.
Надо подождать. Военная дисциплина, как военная тайна, их нельзя нарушать!
Смотрю, он голову опустил и поплелся на свой пост. Проходит некоторое время. Снова он подходит.
Дед, а дед?
Что, Коля?
Дед, ты на войне был и раз ты летчик, значит и командир. Можно тебе военную тайну расскажу.
Нет, Коля, военную тайну можно рассказывать только начальнику штаба и командиру отряда.
Дед, а если очень нужно рассказать? Если не тебе, то кому можно?
Чувствую, что-то не то. Надо смягчить позицию.
Вообще-то нельзя. Ну, в крайнем случае, может бабушке.
Пошел он к бабке. Я слушаю, что дальше будет.
Ба, можно я тебе военную тайну расскажу?
Что ты, что ты! Я же женщина.
Ну и что? Ты же моя бабушка!
Нет, не могу взять на свою душу военную тайну!
Ну почему, Ба!
А вдруг я ее, да и расскажу кому-нибудь. Я ведь к воинскому делу никогда никакого касания не имела. Разве вот, если деду. Он у нас и на войне был.
Ага, деду! А он сказал тебе рассказать!
Нет уж, говорит бабка, пусть на других не сваливает. Иди и расскажи ему военную тайну.
Возвращается он ко мне.
Дед, бабушка сказала тебе военную тайну рассказать!
Я продолжаю упорствовать.
Нет, Коля, военную тайну можно рассказать только своему командиру.
А где я его сейчас найду. Они все убежали.
Не знаю, как тебе быть. Случай не бывалый.
Опустил Колька голову и поплелся в сад. Мне по-настоящему даже жалко его стало. Маленько погодя, подходит он ко мне.
Дед, я все-таки доверю военную тайну тебе. Бабка про тайну может рассказать кому-нибудь. А про тайну нельзя никому рассказывать.
Ну, давай, рассказывай.
А чо рассказывать? Я обосрался, пока стоял на часах. Я не нарошно, не со страху. Я все ждал, что они меня заменют, а они убежали все.
А чего ж ты все стоял, раз они убежали?
Ага, они с меня честное слово взяли, что я буду стоять на посту.
Слезы ручьем брызнули из его глаз.
Тихо, Коля, не реви, а то бабка услышит.
Хватаю его и, вместе с одеждой, вот в эту двухсотлитровую бочку с дождевой водой. А тут, как на грех и бабка выходит. Как увидела, что мы в бочке плещемся, сразу на нас накинулась:
Вы, что там мне воду баламутите! Эта вода исключительно для стирки предназначена!
А, мы, что делаем?
А сам ей мигаю, дескать, уймись.
Мы военную тайну застирываем.
Значит, воду-то по назначению используем.
Володе Юдаеву и его экипажу посвящается
ПЕРВЫЙ САМОСТОЯТЕЛЬНЫЙ
18 мая 1976 года, на рабочий стол начальника Тюменского Управления Гражданской Авиации Ивана Хохлова дежурный диспетчер Тепленко положил коротенькое донесение от командира Нефтеюганского авиапредприятия Каяшева Ивана Федоровича.
Сегодня, в 6 часов 30 минут, московского времени, на удалении 20 км. от аэродрома вылета, в районе озера Сартым-Тоух, на высоте 150 метров, на вертолете Ми-4 НР 32265 Нефтеюганского авиапредприятия возник пожар. Экипаж произвел вынужденную посадку перед собой (читай, упал там, где его застала возникшая нештатная ситуация), на лес. Вертолет сгорел, пассажиры, экипаж не пострадали. Состав экипажа: Командир вертолета пилот II-класса Юдаев В.В., второй пилот Андреев В.А., бортмеханик Крылов В.И. Пассажиры и экипаж вывезены с места события вертолетом Ми-8 в аэропорт вылета. Создана комиссия по расследованию случившегося.
Как это было?
А было это так. Прохладное майское утро. Чистое небо над Нефтеюганском и лишь белый инверсный след от пролетающего на большой высоте самолета расчертил голубое пространство на две половины от горизонта до горизонта. Погода замечательная, как говорят летчики:
Погода пять нулей или миллион на миллион.
Коротка майская ночь на севере. С рассветом оживают улицы Нефтеюганска. Спешат люди. Кто на автобус, кто ведет детей в детский сад.
В положенное время служебный автобус привез из города в аэропорт дневную смену авиаработников- авиатехников, диспетчеров, летчиков. Одним словом - работников неба и земли. Приехал на вылет и экипаж командира вертолета Владимира Юдаева. Перед началом работы прошли медицинский контроль и получили разрешение на выполнение полетов.
По пути к синоптикам встретили представителя “заказчика”. Им оказался давно знакомый человек, с которым давно совместно работали. Обменялись приветствиями. Юдаев спросил:
Куда, Зиночка, сегодня летим? По плану или есть изменения? Если есть изменения, то их придется согласовать с дежурным командиром.
В основном по плану. Только сначала вывезем вахту на буровую, она в плане есть, а потом как заявлено.
Сколько человек вахта, какой груз при них?
Как обычно. Десять человек и рюкзаки с личными вещами. Другого груза нет. Володя, надо бы сегодня вылететь побыстрей.
А это за чем?
Раньше сядешь - раньше выйдешь! Я хотела сказать, если раньше взлетишь, то и раньше закончишь работу. У меня сегодня день рождения и желательно прибыть домой раньше, стол накрыть и всякое такое.
Слава Богу, а то я подумал, что схватки начались.
Какие схватки Володя, уж тридцать лет сегодня!
Зина, я пошутил! А ты, в самом деле “завязала”, на-сколько я знаю, муж у тебя, что надо. Надо полагать, он сегодня с нами прямо к праздничному столу прилетит?
Точно не знаю, но очень хотелось бы!
Хорошо.
Немного подумав, командир обратился к бортмеханику:
Виктор Иваныч, иди принимай вертолет. Сегодня нам дали вертолет под номером 32265. Посмотри остаток топлива и если есть необходимость, дозаправь до 900 литров.
-Понял. - ответил бортмеханик и ушел выполнять приказ командира.
По дороге на вертолетную стоянку бортмеханик Виктор Крылов размышлял сам с собой:
На дворе май, а погода установилась летняя. Солнце жарит, будьте любезны. Будто бы пик лета наступил. Теплынь, даже жарища, целыми днями солнце висит над землей, на небе ни облачка, дождей нет, кругом сушь, пылища, я тебе дам! После зимы полив стоянок еще не задействовали. Хотя бы дождь прошел, а то после запуска двигателя образуется столб пыли, как после взрыва атомной бомбы. До стоянки вертолета путь не длинный. Вот и вертолет.
Авиатехник, что готовил машину к вылету, у вертолета.
Привет, старик!
Привет, Витя! Обижаешь. Старик ни старик, а тоже скоро поеду переучиваться по программе бортмехаников. Уж и “тугаменты” командир подписал!
-Как матчасть?
-Высокий класс! - авиатехник показал вытянутый вверх большой палец. Порядок.
-Посмотрим. Проверил документы вертолета, карту-наряд на обслуживание. Действительно все в порядке. Посмотрим матчасть.
Открыли капоты двигателя. Замечаний нет. Открыли капоты редуктора. Замечаний не обнаружили. По привычному маршруту осмотрели весь вертолет. Авиатехник ревниво следил за действиями бортмеханика. Выполняя свои обязанности, Виктор размышлял:
-Легко работается, на душе приятно, когда видишь, что вертолет хорошо обслужен. Двигатель чистый. Теплый еще. На соединениях и капли масла не висит. Смазок в маслобаке, в редукторах по норме. Хороший денек выдался, успевай поворачиваться! Виктор принял вертолет, оформил бортовой журнал, а тут уж и командир со вторым подходят.
-Товарищ командир, вертолет осмотрен, замечаний по техническому состоянию нет. Заправка 900 литров, масла в редукторах по норме. К опробованию двигателя и трансмиссии готов.
-Отлично. Сейчас мы со вторым осмотрим вертолет и будем запускаться, чтобы опробовать двигатель и трансмиссию. А как отстой топлива?
-Пока вы смотрите вертолет, мы с техником проверим отстой.
После опробования двигателя и прокрутки трансмиссии техник с механиком стали проверять затяжку демпферов лопастей несущего винта, а командир и второй пилот ушли к диспетчеру принимать решение на вылет.
Спустя минут пятнадцать, вернулись вместе с “заказчиком”, дежурной службы перевозок, которая привела восемь взрослых пассажиров и двух маленьких детей. Разместили пассажиров в салоне вертолета. Прежде, чем занять рабочее место в кабине, командир переспросил у второго:
Аркадьевич, у тебя с документами все в порядке. Заявки, списки на месте.
Порядок, командир, все здесь, - второй пилот поднял портфель и пощелкал пальцем по блестящей застежке.
Если все в порядке, занять рабочие места, доложить готовность к запуску.
Бортмеханик занял свое рабочее место. Встал на стремянку, наполовину протиснувшись в кабину пилотов и в который раз пошутил:
Командир, угадай с трех раз, кто такой. Не птица, а летает, не столб, а стоит?!
Все уже давно знали отгадку - Бортмеханик вертолета Ми-4.
Но, услышав от Виктора известную загадку, искренне рассмеялись.
Отставить- сказал командир- доложить готовность к запуску.
Рабочее место диспетчера управления воздушным движением. Выписка из записи переговоров экипажа с диспетчером.
Экипаж: - Нефтеюганск, 38265.
Диспетчер: - 38265, ответил Нефтеюганск.
Экипаж: - 38265, подписано решение на вылет на 95 буровую. Разрешите контрольное висение, взлет?
Диспетчер: - 38265, ветер 160 градусов, 6 метров в секунду. Контрольное висение и взлет разрешаю. Выход на 100 метров, левым.
Экипаж: - Понял, разрешили.
В 6 часов 17 минут, примериваясь к своей ноше, вертолет выполнил контрольное висение, после чего уверенно ушел ввысь. Наблюдавшие за взлетом авиатехник и “заказчик” Зинаида Николаевна вскоре утеряли маленькую темную точку, скрывшуюся за линией горизонта.
Работа в полете шла, подчиняясь своим законам, обусловленным требованиями технологии работы экипажа. Каждый был занят своим делом. Командир осуществлял пилотирование вертолетом, второй пилот, удерживая на коленях планшет с картой, вел ориентировку на местности, сверял местоположение вертолета с утвержденным маршрутом полета, бортмеханик осуществлял контроль за работой двигателя и трансмиссии.
Ровная работа двигателя, хорошая погода, удачно начавшийся рабочий день поддерживали хорошее настроение. В 6 часов 29 минут второй пилот доложил:
Командир, подходим к поворотному пункту, озеру Сартым-Тоух.
Он поднес карту ближе к глазам командира и ткнул пальцем в голубое блюдце на карте:
Вот это озеро, что правее нас.
Понял. Берем курс 180 градусов.
Через тринадцать минут после взлета: в 6 часов 30 минут, экипаж вышел на связь с диспетчером.
Выписка из записи переговоров диспетчера с экипажем:
Экипаж: - Нефтеюганск, 38265.
Диспетчер: - 38265, ответил Нефтеюганск.
Экипаж: - 38265, прохожу поворотный пункт, озеро Сартым-Тоух.
Треск на пленке, шум, прослушивается связь другого вертолета...
Диспетчер: - 38265, вас “забили”, не понял вас, подтвердите свое место!
Шумовые помехи, треск на пленке, неразборчивый текст из-за наложения одновременной связи нескольких бортов...
Экипаж (прослушивается с трудом):- 38265, захожу на вынужденную в районе озера ... (далее не разборчиво)
Диспетчер: - 38265, не понял вас, не понял вас! Что вы проходите, куда заходите? Подтвердите место!? 38265, 38265 ответьте!
Экипаж вертолета Ми-822311, командир Книга:
Нефтеюганск, 22311
Диспетчер:-22311, отвечаю.
Экипаж 22311: - 22311 наблюдаю “четверку”, садится на вынужденную в районе озера Сартым-Тоух.
Диспетчер: -22311, вы наблюдаете его, что с ним?
Экипаж 22311: -22311, Наблюдаю, наблюдаю “четверку”. “Четверка” горит. Между нами семь-восемь километров. Направляюсь к ней.
Диспетчер: - 22311, вы можете оказать им помощь? Подойдите к месту посадки, дайте нам место, азимут и удаление! Может быть, вы сможете подсесть там?
Экипаж 22311:- Понял 22311, подойду ближе посмотрю. То место, где он упал, покрыто лесом. Лесной массив там, тайга. Вряд ли удастся подсесть.
Обстановка на борту
В 6 часов 30 минут командир “четверки” доложил диспетчеру аэропорта Нефтеюганск о подходе к поворотному пункту, озеру Сартым-Тоух. В момент связи с диспетчером в двигателе раздался резкий металлический скрежет, появилась резкая тряска. Казалось, что двигатель вот-вот оторвется, из-под капота повалил, закрывая фонарь кабины пилотов, черный дым и красные языки пламени.
В следующее мгновение двигатель остановился, тряска прекратилась. Под напором встречного ветра дым, копоть, гудящие языки пламени принялись вылизывать корпус вертолета, словно старались закрыть собой блистера пассажирской кабины, отрезать навсегда людей сидящих в вертолете от мира человеческого.
Сразу же едкий черный дым и копоть потекли через щели в кабину пилотов и в пассажирский салон, заставляя цепенеть сознание от возможного рокового исхода, вызывая к жизни трудно управляемый инстинкт самосохранения. Обстановку для командира усложняло то обстоятельство, что ему из-за дыма и пламени совершенно не видна земля.
Сохраняя спокойствие, командир выполнил экстренные операции, предусмотренные для таких случаев инструкцией по летной эксплуатации, доложил диспетчеру о выполнении вынужденной посадки. В дальнейшем связь вертолета с диспетчером прервалась.
В процессе расследования комиссия задала командиру вертолета вопрос:
Почему не отвечали на неоднократные запросы диспетчера? Работали или нет средства радиосвязи после остановки двигателя?
На что командир ответил:
Работали. Для обеспечения посадки они мне были не нужны. Я слышал, что в эфире работает с диспетчером “восьмерка”, упоминался номер нашего борта. Для меня главным в этот момент было определить расстояние до земли, придать посадочное положение вертолету и посадить его. Не от связи, а от действий экипажа зависела жизнь пассажиров и наша жизнь. Поэтому не мог себе позволить отвлечься от пилотирования вертолета, чтобы не выпустить ситуацию из-под контроля. Не каждый день приходиться сажать горящий вертолет.
Далее события развивались следующим образом.
Командир механику:
Доложи, что в салоне, открой входную дверь!
Понял!
Виктор спустился в задымленный салон. В этот время командир, через разрывы дыма и пламени, развернул вертолет против ветра, выбрал подходящее место для аварийной посадки и вел горящую машину к земле. Успел подумать:
Все ли правильно делаю? Обороты несущего вина не потеряны, скорость снижения чуть больше шести метров в секунду, вертолет слушается рулей. Значит не все потеряно. Успеть бы долететь до места посадки. Не взорваться бы.
Из салона показалась голова бортмеханика:
Командир, с левого борта от двигателя и почти до выходной двери дым и огонь. Горит масло, что течет по борту от двигателя. В салоне дым. Паники нет. Защелку двери снял.
Витя, снова вниз, мы без тебя здесь справимся. Открой дверь, чтоб запор не заклинило при посадке. Садимся!
Вот и земля. Вертолет ткнулся в болотистый грунт. Стойки шасси провалились, вертолет оказался на “животе”. Положение оказалось устойчивым.
Обстановка в салоне
Из объяснений пассажиров:
“... После нескольких минут у вертолета изменился звук работы двигателя, сразу появился дым, ужасная тряска и мы начали падать. Мы, конечно, испугались, и было, ринулись к выходной двери, но в этот момент сверху спустился летчик и приказал всем сесть на свои места. Вид его был суров и решителен, и как нам ни было страшно, мы подчинились его требованиям и выполнили команду...”
После этого бортмеханик поднялся в кабину и доложил командиру обстановку в салоне, закрыл противопожарный кран, закрыл створки капота двигателя, справился о срабатывании противопожарной системы и снова спустился в салон к пассажирам и спасительной двери. Сейчас для бортмеханика было главным не дать развиться панике. Если пассажиры вновь рванутся к выходной двери, то на заключительном этапе полета, в момент посадки создавшаяся задняя центровка может привести к приземлению вертолета на хвостовой винт, что приведет к опрокидыванию машины. И тогда никто не сможет выскочить из горящего корпуса вертолета.
Бортмеханик сам себе:
Не ссы, старик. Что надо еще сделать, чтобы быстро вывести пассажиров? Стопор с двери снят. Не вывалиться бы, а то пассажиры подумают, что я сбежал, и ринутся к двери. Может быть десантную дверь сбросить. А если вертолет все- таки перевернется при посадке, куда людей выводить? Только через блистера. А блистера чем бить? Топором. Ага, вот и топор под сиденьем. Сюда его! Топором по блистерам и в первую очередь пацанов на улицу выброшу. Они легко пройдут. Потом их мать, потом остальных. А может быть, при посадке грузовые створки разойдутся. Через створки-то гораздо легче покинуть вертолет.
Последовал толчок, прервавший его размышления.
Слава Богу! Приземлились и не перевернулись. Только вот дверь почему-то не полностью открылась. Оказалось, что вертолет приземлившись на болото, провалился в мох. Мох не дает открыть дверь шире.
Схватил пацанов, выпихнул их наружу, потом их мать, далее отца, Не спеша, без паники остальных. Вот и все, теперь сам. Легко скользнул из горящего вертолета на улицу. К этому моменту в салон прорвалось пламя из двигательного отсека.
Всем отойти от вертолета, возможен взрыв!
Бортмеханик уводит пассажиров в безопасное место и возвращается к вертолету, чтобы убедиться, что в вертолете никого не осталось.
Из протокола опроса второго пилота
Кто первый обнаружил пожар и как он проявил себя?
Практически все члены экипажа одновременно. После ровной работы двигателя, слух резанул металлический удар в районе моторного отсека, затем скрежет, сильная тряска. Через мгновение вырвалось пламя и дым с левой стороны, и еще через мгновение повалил черный дым и языки пламени справой стороны.
Ваши действия в момент возникновения аварийной ситуации?
По команде командира включил противопожарную систему и стал следить за приближением земли для того, чтобы сказать командиру, когда взять “шаг”, чтобы произвести посадку. Командир успел мне крикнуть, что из-за дыма совершенно не видно земли.
Ваши действия в момент приземления?
Перед приземлением помогал командиру пилотировать вертолет. Крикнул ему, чтоб брал “шаг” и садил вертолет на хвост.
А чем было вызвано такое предложение?
Садились мы на лес, и я опасался, что при строго вертикальной посадке стволы деревьев проткнут фюзеляж, как шампур протыкает шашлык. Чем это могло кончиться трудно предположить. Вообще-то в руководстве по летной эксплуатации другие рекомендации, но они написаны учеными людьми в институтских кабинетах, а не при выполнении реальной посадки на лес.
Ваши действия после приземления?
Освободился от привязного ремня, снял гарнитур, взял портфель с документацией и покинул вертолет через боковую дверь. Спрыгнул на болото. Нос вертолета был низко опущен, так как передние стойки шасси провалились в болотистый грунт. Двигательный отсек был полностью охвачен пламенем. После покидания вертолета отбежал на безопасное расстояние, где уже находились пассажиры. Через несколько секунд к нам присоединились бортмеханик и командир.
Уважаемый читатель, вам известна, конечно, пословица:
Быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается!
В авиации происходит несколько иначе: события, о которых вы сейчас читаете, длились всего лишь 26 секунд. Мы тщательно выверили время, и получилось, что с момента разрушения двигателя до посадки прошло менее полминуты. В эти секунды, когда развивалась аварийная ситуация, экипаж продолжал работу в исключительно трудных условиях: Горел вертолет, среди пассажиров возник беспорядок, из-за дыма и пламени плохо просматривалась земля, не было пригодной для выполнения посадки площадки.
В сложнейших условиях экипаж действовал самоотверженно и дружно. Своими действиями им удалось спасти людей, избежать катастрофы. Нам только кажется, что люди не оценивают нашего поведения. Это не соответствует действительности. Окружающие нас люди, даже в сложной ситуации, если они доверили нам свои жизни, оценивают то, как мы действуем.
Вот что написала пассажирка Бакушина, летевшая на вертолете в тот день с мужем и двумя детьми на 95 буровую:
“... В аэропорту, когда мы подошли к вертолету, я обратила внимание на летчиков. Все они были молоды, красивы, хорошо выбриты, одежда выглажена и аккуратно сидела на них. Это вызвало уважение к ним. Видно было, что они любят свою работу. Когда в полете загорелся вертолет, летчики выли себя уверенно. Это вызывало ощущение, что все закончится благополучно. После посадки летчик открыл дверь. Все мы с его помощью организованно вышли и побежали от вертолета, а летчики вышли последними. Буквально через несколько секунд наш вертолет взорвался...”
Машинист Егоров написал:
”...Выпустив пассажиров, бортмеханик отвел нас от вертолета, а сам снова вернулся к горящей машине. Мы побежали дальше в лес, через некоторое время нас догнали вертолетчики. Вертолет был объят пламенем. Прошу отметить решительные действия бортмеханика по предотвращению паники среди пассажиров в воздухе и за оказание помощи при эвакуации из вертолета.”
Пассажиры подтверждают, что члены экипажа действовали разумно, аварийная ситуация контролировалась ими и не была пущена на самотек, что в целом привело к благополучному исходу.
Из протокола опроса командира вертолета В.В. Юдаева
Ваши действия в момент приземления?
Перед посадкой, по информации второго пилота, создал вертолету посадочное положение и добрал “шаг” до упора. Из-за дыма и пламени мне совершенно не видна земля перед посадкой.
Вы, слышали, как второй пилот говорил вам о необходимости посадки на “хвост”?
Слышал. Я понял, почему он так говорил. Но в то же время боялся, что при посадке на “хвост” разрушится хвостовой винт и вертолет по этой причине опрокинется на левый борт, где расположена выходная дверь. Это обстоятельство сильно усложнило бы эвакуацию людей из горящего вертолета. Поэтому перед посадкой, когда положение вертолета было посадочным, я старался поддерживать поступательную скорость, чтобы корпусом повалить деревья в момент посадки.
Ваши действия после посадки?
Через левую дверь покинул горящий вертолет. И находился около него на тот случай, если понадобится моя помощь для эвакуации пассажиров. После доклада бортмеханика о том, что все пассажиры отведены в безопасное место, мы побежали вслед за ними, опасаясь взрыва топливного бака. Вертолет был полностью объят пламенем. Тушить подручными средствами было бесполезно.
Какие борты находились в зоне вашего приземления?
Над нами летала “четверка”. Ее командир пытался подсесть к нам. Но так как местность была лесистая, то сесть ему не удалось. Он, снизившись на минимально возможную высоту, открыл свой блистер и показал нам направление, куда следовало идти. Пока мы с пассажирами шли в указанном направлении, прилетел вертолет Ми-8, командир Книга Степан Иванович, забрал нас всех и привез в аэропорт Нефтеюганск.
Как вы оцениваете действия членов экипажа?
Каждый действовал, в соответствии с требованиями летных законов и по совести. Их действия оцениваю, как положительные.
Можете ли, предположительно сказать о причинах происшествия?
Скорее всего причиной случившегося является внутреннее разрушение двигателя.
Необходимо особо отметить действия второго пилота. Многие из читателей зададутся вопросом:
А что собственно такого он сделал?
Выше отмечено, что командиру из-за дыма и пламени было плохо видно землю. В этой ситуации второй пилот оказал командиру неоценимую помощь. Он правильно определил момент, когда надо выполнить единожды возможную операцию для осуществления приземления. Начало этого маневра точно определил второй пилот, а блестяще выполнил командир. Условия для этого были созданы бортмехаником, решительные действия которого предотвратили панику пассажиров в горящем вертолете.
Из протокола опроса бортмеханика Крылова В.И.
Какими были ваши действия в момент отказа двигателя?
Отказ был внезапным. Параметры работы его соответствовали установленному режиму работы для крейсерского полета. Когда случился отказ, возникла такая сильная тряска, что приборов на приборной доске было не видно. Я думал, что у вертолета оторвалась лопасть и, что нас вот-вот перевернет. Но переворота не последовало. Двигатель остановился, и тряска прекратилась. По команде командира спустился в салон для уточнения обстановки. Успокоил пассажиров. Дым проникал в салон из двигательного отсека. В блистер левого борта было видно, что по борту течет горящая жидкость и пламя. Создавалось впечатление, что вертолет полностью охвачен огнем. Поднялся в кабину, доложил командиру обстановку, перекрыл пожарный кран, для большей эффективности системы пожаротушения, закрыл створки капота двигателя. Снова по команде командира спустился в салон к пассажирам, опасаясь паники с их стороны. Приказал всем оставаться на своих местах. Приоткрыл выходную дверь и оставался около нее до самой посадки.
На ваш взгляд, какой была обстановка в салоне перед посадкой?
Сквозь сумрак дыма в салоне видел людей, детишек прижавшихся к родителям, их глаза, что смотрели на меня с надеждой. Никакого страха не чувствовал, для меня это все-таки было работой. Мысли были заняты поиском выхода из сложившейся ситуации. Прикинул варианты эвакуации, если обстановка усложнится. Например, если вертолет перевернется при посадке.
Стоя у приоткрытой двери, видел людей, семью, что летела с нами. Решил, во что бы то ни стало семью эвакуировать первыми. В первые секунды, когда вертолет, окутанный дымом и пламенем, пошел к земле, наступило какое-то оцепенение, но усилием воли преодолел его. Цепеней, не цепеней, а надо было работать!
По настоящему испугался, когда все мы уже отбежали от горящей машины на безопасное расстояние. Противно задрожали колени, затряслись руки, по телу пошел озноб, будто я выскочил из ледяной купели, язык плохо слушался меня, у самого корня языка возникла боль, из-за которой просто не мог говорить. Когда нас привезли в Нефтеюганск, и фельдшер из медсанчасти обследовала нас, организм справился с испугом. Я пришел, что называется, в себя.
В жизни действительно всегда есть место подвигам. Совершают их разные люди, каждый по-своему. Объединяет всех их в первую очередь личная самоотверженность, высокое профессиональное мастерство. Эти качества приводят к положительному исходу, казалось бы, безвыходных, катастрофических по своим последствиям, роковых ситуаций.
Кто же наши герои? Простые, скромные, молодые ребята. У них свои семьи, свои житейские, как и у всех нефтеюганцев проблемы. Пожелаем им долгих лет жизни, успехов в работе, большого личного счастья.
Каждый летчик Тюменского Управления Гражданской авиации достоин того, чтобы о нем и его экипаже был написан рассказ , а не только Анатолий Фоменко.
Продолжение: https://dzen.ru/media/id/5ef6c9e66624e262c74c40eb/dorogie-moi-zemliaki-ch-2-65465c2c6200a8036381c51b
Предыдущая часть: