Я ходила на кладбище каждый день в одно и то же время. Семнадцать тридцать – это наше с Вадимом время. В двадцать минут шестого я вылетала с работы, торопливо оглядывалась по сторонам, перебегая на противоположную сторону улицы, и мчалась к скверику с глупой скульптурой хмурого мальчика в обнимку с лебедем.
Здесь в половине шестого меня всегда ждал Вадим. Всегда до того страшного дня, когда я примчалась с опозданием на пять минут из-за лихача-водителя.
Я, как всегда, перебегала дорогу и чуть не попала под колеса автомобиля. Водитель выскочил из машины, стал трясти меня, а я бормотала извинения. Торопилась!
В тот день мы с Вадиком должны были обсудить детали нашей свадьбы. Красивые детали: оттенок цветов на подвенечном платье, количество слоев на свадебном торте, высоту бокалов и цвет скатерти на столе в ресторане.
Водитель ругался и требовал вызова гибэдэдэшников.
– Да отстань ты! – крикнула я сгоряча. – Сам во всем виноват! Ты ведь мог убить меня, идиот!
Мужик выпустил меня из своих лап, и я ускользнула. В скверике меня уже наверняка ждет Вадик – мой любимый. Примчалась, шлепнулась на скамейку и только потом взглянула на часы. Тридцать пять минут шестого... А Вадика до сих пор нет. Я стала злиться. Мчусь к нему сломя голову, можно сказать, жизнью рискую, а он...
Через двадцать минут уже не злилась. Его не было, и я успела обзвонить всех: сослуживцев, друзей, родителей...
– Не переживай, Аленка, – успокаивала мама Вадика. – Наверняка он готовит для тебя сюрприз.
Но я все равно нервничала. Как же так?! Сижу тут, как дура... В общем, опять позвонила маме Вадика. А она... Она не говорила, а выла в трубку, и я от неожиданности так растерялась, что не разобрала слов.
– Что случилось?! Теть Оля, что?!
– Ва-адиче-е-ек! – рыдала его мама.
Я сорвалась со скамейки и помчалась к ним домой. Там было пусто. На шум открылась соседская дверь, и недовольная женщина проворчала:
– Чего ты ломишься?! Беда у них! Они в больницу поехали! Сын у них погиб...
– Погиб?! – я смотрела на нее, как на глупую шутницу. – Что вы такое несете?!
– Убили его! – крикнула женщина и громко хлопнула дверью.
– Убили? – прошептала я. – Нет, нет!
После этой минуты я не помню тот день в деталях. Не помню, как попала в больницу, кто проводил меня в омерзительно холодную комнату, где на каталке лежал покойник, покрытый простыней. Рядом рыдали родители Вадима, вокруг них хлопотали незнакомые люди. Кто-то чужой равнодушным жестом откинул простыню, и я закричала так громко, что мама Вадика потеряла сознание, а его отец прислонился к стене и застонал.
– Нет! – кричала я. – У нас через неделю свадьба! Свадьба, слышите?! ...
Через два дня Вадима похоронили. Мама рыдала надо мной, лежащей без движения в постели, и уговаривала:
– Аленка! Ты должна пойти на похороны. Проститься с Вадиком...
– Я не пойду, – отрезала решительно. – Он не мертвый, и хоронить я его не собираюсь. Мой Вадик жив, он со мной, ждет меня. Сегодня в полшестого мы встречаемся... Нам нужно многое обсудить.
С того дня прошло больше месяца. Теперь знаю, что в тот день, когда я увернулась от колес «Хонды», Вадик не успел перебежать дорогу и попал под колеса джипа...
Прошло больше месяца, и родня уверилась, что я сошла с ума. Даже мама Вадика пыталась меня уговорить не ходить больше на кладбище.
– Ты его помни, Аленушка, люби, вспоминай... Но зачем же убиваться? Зачем ходить на могилу? Чтоб еще тяжелее было? Его уже не вернешь...
– А я не на могилу хожу, а к Вадику. Разве вы не знаете, что мы каждый день встречаемся с ним ровно в половину шестого?
Тетя Оля качала головой, и по ее глазам я понимала, что она считает меня сумасшедшей. Нет, чего не было, того не было. Я не сошла с ума и даже злилась на себя за это. Уж лучше бы стала этакой Офелией, погруженной в собственный мир иллюзий, страстей и надежд. Но я ясно понимала: надежды нет, мир рухнул, и я осталась в нем сиротой. Моего Вадика больше нет...
Мысли причудливо перекручивали события, но вдруг все прояснилось: из трех составляющих моего счастья остались две – я и время. Каждый день к половине шестого ноги сами несли к вколоченному в землю кресту, под которым покоился Вадик. Я садилась на деревянную скамью и молчала. А потом... Словно Вадик говорил: «Что ты молчишь, Аленка? Как дела?»
– Ну, сегодня... – и начинала рассказывать. Иногда вслух, иногда мысленно.
Рассказывала долго. Как правило, я уходила с кладбища поздно. Иногда приезжали родители и чуть ли не силой уводили меня.
– Не дергай ее, – шептал отец маме, но я все слышала. – Пусть пройдет время.
Почти через год после гибели Вадика папа уже не был столь категоричным.
– Дочка, если ты не переборешь себя, не перестанешь ходить на... к Вадику, то... – пытался урезонить меня он.
– Вы в психушку меня закроете, да? – спокойно интересовалась я.
– Ну зачем ты так? В больницу, для восстановления. Ты не совсем здорова.
Отец говорил осторожно, так, словно действительно общался с больной. А я была совершенно здорова, просто понимала, что из трех составляющих моего счастья осталось большинство: я и время...
В годовщину дня, когда должна была стать женой Вадика, я пришла к нему чуть раньше. Надела новое платье. Красивое. Белое... По дорожке, мимо могилы моего любимого, тянулась похоронная процессия, но я отвернулась. У меня свое горе...
– Алена? – вдруг услышала я голос. От процессии отделился молодой мужчина, шагнул ко мне: – Не узнаешь меня? Рыжеволосый, глаза с хитринкой.
-Нет, не помню...
– Я же Вадик. Ну, вспоминай... Шестой класс, ты идешь из школы, а я тебя... Вспомнила? Прости, кажется, я тогда сильно дернул за косички!
Вадик? На свете есть только один, а этот...
-Ну да. Припоминаю, Конев...
– Вспомнила. Здравствуй.
– Здравствуй. А ты... зачем здесь?
– А ты? – спросила его вместо ответа Он мешал мне, этот парень. Портил день, который год назад должен был стать самым счастливым...
– У меня родственница умерла, – сказал он и повторил:
– А ты?
– Пришла к любимому, – ответила я и отвернулась. Но он не уходил, этот наглый Конев. Забыл о похоронах родственницы, прочел надпись на могиле Вадика, удивился:
– Так уже целый год прошел, а ты...
– Уходи, – ответила я зло. – Ты мне мешаешь... Очень.
С того дня я еще несколько раз наталкивалась на него, когда приходила к Вадику.
– Привет, – Конев старался быть сдержанным. – Давай тебя провожу. Здесь, знаешь, сколько хулиганья...
– Меня тут знают, и никто не трогает, – отвечала я равнодушно, но он шел рядом до самого моего дома. И так продолжалось довольно долго.
– Слава богу, – говорила мама отцу. – Может, этот парень оживит Аленку. А я и не умирала. Ясно понимала, что должна жить, потому что из трех составляющих моего счастья без меня не осталось бы ничего...
Однажды Конев встретил меня вечером у кладбищенских ворот и с горечью сказал:
– Аленка! Прости, что говорю это здесь. Но не могу больше молчать. Ты же себя губишь. Посмотри, я тоже Вадим, но живой и здоровый. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива.
– Ты не мой Вадим, – усмехнулась я. – Не ходи сюда. Я к любимому прихожу. Это наше время, и я никому его не отдам.
Тем же вечером, узнав о моем разговоре с Коневым, мама тихо плакала на кухне, а я сидела рядышком и наставляла ее, как мудрая старушка:
– Ну что ты опять плачешь? Я не больная и не сумасшедшая. Просто люблю Вадика, пойми. Мое сердце с ним. И так будет всегда, пока оно бьется...