"Кереметь"
От лесосеки зимник делал крюк. Он, крутился и дыбился по овражистому густолесью, но старательно обходил кереметь — священную дубовую рощу марийцев. Ледяная дорога была узкая и пропускала только одноконные сани. Её прокладывали местные ещё в то время, когда лесозаготовка была исключительно отхожим промыслом колхозников. Но в прошлом году Леспромхоз получил тракторы, и было решено класть широкий лежнёвый тракт для летнего вывоза. По плану он должен был идти акурат через дубраву.
Но рубить рощу никто не решался.
— Кто возьмёт этот участок? — спрашивал начальник лесопункта на собрании.
Мужики молчали, потупив взгляды, и перетаптывались с ноги на ногу.
— Даю срок — две недели. Чтобы в течение этого времени освоили, — неопределённо бросал начальник и заминал разговор. Ему тоже не по плечу была ответственность, и он тайно надеялся, что вопрос решится сам собой, без прямого его участия.
Посреди керемети стоял ногастый священный дуб. Так-то это было два дерева, но на заре своей жизни они странным образом срослись посередине и образовали единый ствол с мохнатыми руками-ветками. Дуб был строен, несмотря на свой возраст, крепок и строг. Издалека он был чисто исполин о двух ногах и заметно превышал по высоте другие деревья.
В праздничные дни марийцы приходили в рощу, к дубу, жгли вокруг него священные костры с подношениями и повязывали ленты на раскидистые ветви. Нижние ветки дуба будто специально росли к земле, милостиво разрешая людям украшать себя.
На коре великана значилась довольно свежая, вырезанная буква «С». Так Леспромхозом помечались семенные деревья. На семена отбирали деревья дедовским способом: по стволу ударяли крепкой палкой и слушали его звук. Если он гудел или даже звенел, то считалось, что дерево пригодно для семяобразования. Дуб, несмотря на свой возраст, звенел громче всех. Казалось, будто в него вставили тайный механизм, что обычно помещали в башенных часах или, на крайний случай, в дорогих заводных шкатулках царских времён. Рабочие, проезжавшие мимо ещё по конному тракту, любили бить в дуб, как в колокол. Особенно звонким он был ранней весной, в апреле, когда голый лес лелеял и возносил каждый кусочек звука до самого синего неба.
Дуб уважали почти все. Даже те, кто в него не верил. Не верил, что в нём живёт могучий дух, или белый бог, или хранитель всего рода человеческого, или только рода марийского. Подробностей никто особо не знал — мари неохотно делились своими представлениями о мироздании, особенно в этот студёный безбожный период. Понятно было одно — дуб, и всю рощу, трогать нельзя. Однако, распоряжение о валке участка витало в воздухе холодным предгрозовым ветром.
Когда заданный срок подходил к концу, и стало понятно, что к роще с топором никто не приблизится, Николай Аркадьич — начальник лесопункта, в котором находилась роща — решил выйти из ситуации хитро — нанял сезонного разнорабочего не из местных. Так Стёпка Барсук, не обременённый излишними сантиментами по поводу статуса дубравы, с энтузиазмом принял вызов. После разнарядки, лихо заломив кепку на затылке, он подхватил лучковую пилу и прыгнул в трактор, как объездчик на лихого скакуна. Тронулся.
— Родню предупредил? — крикнули ему из группы мужичков, хмуро наблюдавших со стороны, но тут кричащего ткнули в бок и тот замолчал
Трактор чихнул, затарахтел и тронулся к лесу.
— Ну чего рты пораззявили?! — крикнул мужикам начальник. — А ну расходитесь по участкам!
Мужики загудели, потолкались с минуту и пошли грузиться по кузовам.
До полудня всё было тихо, а ближе к двум часам грянула первая весенняя гроза! Да такая, будто в тех местах уже месяц жара да сушь стояли. Над верхушками деревьев недоенными коровами столпились тучи, а невидимый пастух с грохотом щёлкал громовым кнутом, пытаясь разогнать брюхатых по небу; те не слушались его, толкались боками и налезали друг на друга. Небо вздрогнуло всем куполом, полыхнуло необъятной молнией и расхлябилось над живыми, вылив из недр своих такие потоки воды, что вплоть было бревноспуск по лесным тропам устраивать.
Народ на участках полошился и прятался. При каждом ударе грома крепкие, кряжистые мужики охали и приседали к тёплой земле, ища у ней защиты, как цыплята у матери-наседки. Некоторые из них обнаружили в себе способность креститься. Кто-то даже плакал.
Ветер таскал тучные одеяла по небу, рвал их на лоскуты и сбивал в пуховые перины. Лес дружно гнулся в разные стороны под его напором будто шерсть на загривке у матерого волка. То тут то там бились об лесную шапку молнии…
Судный миг длился недолго, но каждому, кто в эту минуту оказался под открытым небом, чудилось, что прошёл ни один час. Всё прекратилось так же резко, как и началось: выключился дождь, сильный порыв ветра хлестанул на прощание и улетел туда, откуда, видимо, пришёл; тучи расползлись по небу и растаяли. Из всех щелей стали вылезать люди — мокрые и грязные — ощупывали себя и боязливо озирались по сторонам. Начали считать потери. Потери были в виде трёх тракторов и одного грузовика — их раздавило поваленными деревьями. Людских потерь каким-то чудом удалось избежать. Общим решением было принято двигаться в посёлок. Отсутствие новенького — Стёпки Барсука — заметили только следующим утром…
— Собери мужиков и гони в рощу, — приказал Николай Аркадьевич бригадиру третьего звена Лёшке Коловрату — крупному, рукастому дядьке из марийцев, — да носилки у фельдшера возьмите.
Потом задумался и добавил:
— Фельдшера самого прихватите. Чует моё сердце, плох там Стёпка. По его душу гроза вчера такая разыгралась.
Несколько человек прыгнули в кузов грузовика и тронулись к лесу по тому же маршруту, что и вчера Стёпка на своем одиноком тракторе-скакуне.
До рощи ехали втрое дольше — дорогу в некоторых местах завалило, пришлось пилиться. Носом к выезду из керемети стоял Стёпкин трактор. Видать, подготовил его для трелёвки дуба, но так и не зацепил. Дуб лежал метрах в ста от трактора, поверженный исполин о двух ногах; распластал он по матушке-земле свои руки-ветки и обнимал её, плакал поникшей листвой. Похоронными венками шелестели на нём разноцветные рушники и ленты, повязанные некогда марийцами на их великие марийские праздники. Было неправдоподобно и пугающе тихо.
— А Стёпка где? — спросил Михайло, рослый мужик из второго звена.
— Не дубом ли придавило? — ответил фельдшер.
— Да не могёт такого. Дурак он что ли?
Мужики опасливо и даже благоговейно обошли дуб, заглядывая на всякий случай в его густую, теперь уже мёртвую листву, пытаясь в этом зелёном озере найти хоть какие-то признаки утопленника. Но Степана видно не было. Мужики побродили промеж других деревьев, покричали, постучали по стволам, но дальше шуметь не стали. Уж больно пугающей и грозной была угрюмая тишина.
— Надо разделиться, — предложил Вовка Колчанов.
— Тебе надо, ты и делись! — огрызнулся фельдшер. По лесам он мало ездил, а в такой удручающей обстановке тем более не хотелось начинать это новое для себя дело.
— Темнеет, — заметил кто-то.
— Рановато.
— Вот и я про то…
— Мужики, может это… того… назад вернемся?
— А Степан же как?
— Да кто ж его заставлял вызываться? Вот пусть и расхлебывает теперь.
— Не годиться так, — пробасил Колчанов, — надо поискать человека.
Мужики по двое разбрелись по сторонам. Ходили по роще и окрест неё, кричали и шумели на полутонах — в полную мощь гаркнуть никто не решался. День и вправду стал густеть и смыкаться. Мужики стянулись к грузовику в тягучем молчании. Также молча залезли в кузов и покатили назад. Вернулись уже затемно.
На следующий день снова поехали в рощу. Уже двумя машинами. И в третий день, и в четвёртый, и в пятый. На шестой поиски решили прекратить.
На седьмой день, поздно вечером, Стёпка объявился сам: худой, будто три месяца ничего не ел кроме коры да ягод, оборванный и седой, как лунь. Он постучался в ближайший барак и упал около ступенек ещё до того, как ему успели открыть.
В посёлке поднялась суета. Отовсюду бежали люди. Стёпку хотели было поднять, но двое мужиков, дёрнувшие его за конечности, охнули и осели: тело не по-человечески одеревенело и отяжелело. Такими тяжелыми даже мёртвые не бывают, а Степан явно был жив: на шее прощупывался пульс, а грудь дышала. Хотели поднять втроём — снова не справились. Вчетвером и даже впятером — никто и никак не мог оторвать его, будто тело Степана налилось свинцом или же выпустило в землю сотни мелких, невидимых корней, сцепилось с ней замертво. Народ молча глазел и уже стал побаиваться. Принесли одеяла и укрыли его. Попытались разжать губы и влить воды, но и губы слиплись друг с другом, как и тело с земелей. Женщины отказались приближаться к нему, смотрели издалека, в ужасе прикрыв рты руками. После неудачных попыток хоть как-то ослабить у бедолаги неизвестный науке тонус, рядом с бабами встал и фельдшер, чуть погодя и вовсе спрятался за их спины. Близилось утро.
Хотите читать больше качественной, мистической прозы? Подписывайтесь на мой канал:
Днём было решено слать за врачом в райцентр. Хода туда было около дня на машине, поэтому отправились тут же. Ехать вызвался фельдшер, но его не пустили в надежде, что Стёпка всё-таки очнётся, и понадобится помощь.
Врач так и не доехал до лесоповала — на полдороги сломался автомобиль. Было решено эвакуировать его в райцентр вместе с врачом. Ещё через день Степан очнулся сам: вздохнул глубоко, будто из-под воды вынырнул, мотнул головой и медленно приподнялся на локте. Затем сел, подтащил к груди ноги и упал в колени головой, обхватив руками затылок. Зарыдал гулко и протяжно, на весь посёлок, да так, что редкие бабы, оказавшиеся рядом, рассыпались в стороны с воплями. Мужики подобрались и, сгребая волю в кулак, приблизились к Степану. Тот сидел, раскачиваясь из стороны в сторону, мерно ударяя кулаками себя по голове:
— Дураааак, — хрипло тянул он, — дурааак…
— Стёпка, воды на, — кто-то протянул корец, — с неделю, поди, не пил, как выжил-то?!
Степан поднял осоловевшие, выцветшие глаза и плохо видящим взглядом пошарил по присутствующим, оттолкнул протянутый ему ковш с водой, встал и побрёл, шатаясь, вдоль посёлка.
Ещё одна история про духов древнего рода в рассказе "Лиходей. В районе новостроек бесчинствовали духи, но Лена смогла с ними договориться. <- нажмите на ссылку, чтобы его прочитать.
Мужики очнулись. Налетели на него, схватили, скрутили и понесли в медпункт. Побелевший фельдшер осмотрел его холодными и трясущимися руками. Помимо ужасающей худобы и сухости кожи ничего серьёзного у него не нашли. Степана силой напоили, влили несколько ложек жидкой похлёбки и уложили спать. Тот закрыл глаза, но глазные яблоки лихорадочно бегали под веками, подрагивала голова. Стонал Стёпка, стонал, а потом и вовсе заплакал. Сухими глазами заплакал. Тело, на долгое время лишенное воды, отказывалось отдавать её даже в слезах. Вскоре уснул.
Через день Степан проснулся. Взгляд его стал яснее, но не веселее. Пришёл начальник лесопункта.
Стёпка посмотрел на него и сказал сухо:
— Задание выполнил твое. Скоро схоронишь меня.
— Да ты чё? — испугался Николай Аркадьевич. — Выходим мы тебя, — добавил он с фальшивой уверенностью.
Степан поднял на него тяжелей взгляд:
— Ты сам-то веришь?
Николай молчал. Молчал и Стёпка Барсук, молодой, безбашенный парень двадцати восьми лет от роду, но выглядел он теперь, как древний старик на пороге вечности.
— Не верил я в сказки эти…, — заговорил Степан после молчания, взвешивая и отмеряя каждое слово — вот и вызвался… стал пилить, клинья бить… тут всё и началось… Сначала ветер поднялся, потом дождь ливанул. Понял я — неладное что-то творится… но тут во мне такая упрямая злость взыграла! Мать как-то в детстве отлупила меня за то, что я от припасённого сахара кусок отколол. Отобрала его… И вот такая же меня злость тогда взяла: всё равно съем! И съел. Отец меня потом ремнём отходил – еле живой остался… а я радовался дурости своей. Эта радость мне побои утешала. Так и с дубом… ветер дует и от пилы отрывает, а я думаю: «Всё равно повалю!» Вот и повалил… Как дуб рухнул, так они и налетели…
— Кто, они? — осмелился спросить Аркадьич, устав ждать продолжение.
Но Степан не отвечал.
— Марийцы? Из наших или поселковые?
Степан пришиб его взглядом. Николай Аркадьевич сглотнул нервно.
— Кто, Стёпушка? Кто? — ты только назови, а мы вмиг порядки наведем. Виновные ответят.
— Мы — виновные! — заорал Степан. — МЫ! Я и ты. Нам и отвечать!
Руки начальника затряслись мелко, и он попытался спрятать их за спиной, на лбу выступила испарина. Стёпка приподнялся на локтях:
— Ты всё понимал, всё знал. Нельзя было дуб рубить! Но захотел жар чужими руками загрести.
Степан замолчал, упал затылком на подушку и резко отвернулся лицом к бревенчатой стене. Накрыл голову рукой. Буркнул из-под локтя:
— Заберут меня скоро, а следом и ты отправишься. Сразу не взяли, чтобы я тебе это сказать успел, и другим в назидание — чтоб неповадно было.
Больше ничего от него добиться никто не смог. От еды Степан отказывался впредь, пил тоже неохотно. Только губы мочил. После второй ночи в лазарете, под утро, его — уже окоченевшего — нашёл фельдшер.
— Так, видать, и ушёл, как и лежал — головой к стенке. Я и не сразу-то понял, что он это… того…
— Не ушёл, а забрали, — сипло сказал председатель.
— Куда? — не поняли мужики.
— Не куда, а кто, — ответил тот, а после недолгого молчания обречённо добавил, — и меня скоро заберут. Чтобы другим неповадно было…
Понравился рассказ? Не забудьте поставить лайк.