СОКОЛИНАЯ ОХОТА В БАШКИРИИ
Мы приехали на привал к кочевью около полудня, где, немного закусив, отправились снова в предлежащий путь. Что за приволье для нагляда, что за разгул для души мыслящей. На каждой полуверсте сто разнообразных видов, и один другого привлекательнее, один другого заманчивее. Слабо перо мое выразить то разнообразие флоры, каким обогащено раздолье степей Башкирии, одна группа цветов привлекательнее другой, а воздух, воздух самый благотворный и целебный. Чем дальше едешь, тем больше хочется ехать. Думаю, что если бы даже не кумыс, то эти прогулки могли бы вылечить мою иссохшую грудь.
Старшине, кажется, хотелось нарочно потешить меня особенно в этот день. Мы ехали впереди всей длинной, скрипучей кавалькады; табуны гнали по сторонам. Проехав небольшое ущелье гор, старшина крикнул что-то сыновьям своим и помчался со мною вперед. Огромное озеро, среди зеленой степи, открылось перед нами и, кажется, задыхалось от миллиона уток и гусей. Крик их, крик страха и негодования, давал нам знать, что они нас видят; но этого-то и хотелось старшине. Нам привезли ружья.
— Стреляй, — кричал мне старшина.
— Да разве можно что-нибудь убить? Ружья не хватит.
— Стреляй, — закричал он почти с сердцем. И мы враз из шести ружей пустили оглушительный звук, без всякой цели. Птица вся поднялась с озера и густой тучей понеслась в поле; мы поскакали вслед за ней. Вдруг четыре сокола и беркут, спущенные с привязок, врезались, как смертоносные пули, в эту перепуганную стаю. Но надобно видеть, чтобы понять эту картину. Ловкость и сила соколов одушевляли и веселили меня; но беркут, этот крылатый волк, был ужасен в своих действиях; я даже думал было выстрелить в него, когда он на лету, почти над моей головой, растерзал гуся и пустился за другим, за третьим, за четвертым и так далее. Увидев, что соколы уже не могут управиться с разлетающейся птицей, он молнией облетел все пространство побоища, сбил ее в одну стаю и снова упивался кровожадным удовольствием: бить крылом и терзать когтями.
В час все было кончено. С последней птицей соколы пали на землю, но беркут все еще носился в воздухе и тогда уже спустился, когда ему показали гуся, облитого кровью.
— Что, хазрет, видел ли ты когда такую охоту? — спросил меня старшина.
— Нет, друг, даже и не предполагал, что можно передушить сотни птиц так скоро и так весело.
— То-то же. Охота охотой, да перина будет славная; к тому же и полакомиться есть чем на новоселье.
ГРОЗА В БАШКИРИИ
Мы повалкой улеглись в одной кибитке. Не знаю, долго ли я спал, но внезапно был пробужден каким-то страшным рокотом. Я вышел из кибитки... Сердито и грозно смотрело небо на присмиревшую землю. Ярко блистала молния на северо-восточном небосклоне, озаряя минутным блеском своим шаткую поверхность р. Белой и вершины гор, покрытых дремучим лесом. Страшно раскатывал гром бурные шары свои по колеблющемуся небу. Ночь была грозна, но тиха, как минута перед смертью. Ветер не смел шевелить верхи столетних осокорей; но дико ревел сердитый медведь в глубине лесов. Потом все смолкло, все стихло; ворон, кажется, боялся пошевелить черным своим крылом; могучий беркут, засев в скале, не трогал птиц, приютившихся близ гнезда его.
Природа! Как удивительно величественна красота твоя, думал я, прислоняясь к дверям кибитки, и в благоговейном трепете смотрел на эту величественную картину. Я хотел подойти к берегу реки... но вдруг ослепительная молния зажгла все черное небо, с треском грянул гром, земля дрогнула, и высокая ветла запылала на берегу Белой! Вслед за тем крупный дождь ливнем полился из разряженной тучи; испуганные табуны во всю прыть неслись к кочевью; все проснулось в страхе. Я вошел в кибитку... Старшина молился.
Через час тяжелые тучи пронеслись на юго-запад. Гром уже глухо рокотал в отдалении.
Заря алой лентой опоясала веселый восток; обрадованный жаворонок первый понесся под облака приветствовать приближающееся солнце; в лесу раздались трели соловья, и чрез час... все оживилось, все расцвело.
РАССКАЗЫ БАШКИРЦА ДЖАНТЮРИ
— Завтра, бог даст, поедем дня на два в гости, — сказал мне старшина, — к моему большому приятелю Джантюри, которого ты видел у меня с медалью.
— Согласен. А охота будет? — спросил я. Старшина задумался.
— Хазрет, — сказал он, помолчав, — если я сегодня пускал соколов, то это для твоего удовольствия, а для себя не стал бы. Теперь гуси и утки сидят на яйцах, для чего же губить такую пропасть насиженных яиц, без всякой пользы.
Я готов был расцеловать старшину. Такого сострадания, такого сердца я никак не ожидал встретить в башкирце. Я полюбил старика как родного.
Поутру, взяв с собою старшего сына, мы отправились в путь. Кочевье Джантюри было расположено в лесу на берегу Белой. Нас приняли со всем радушием: раздели, усадили на подушки и, пока приготовляли самовар, каждому была подана большая чашка кумысу, и я от жажды и усталости выпил ее всю, почти не отдыхая.
Я обратил внимание на одну вещь в кибитке: это была кольчуга — старинный боевой наряд башкирцев. Она составлена вся из стальных колец, но надобно заметить, что три кольца, соединенные четвертым, составляют только одно звено целого; она закрывает человека с головы до пояса; я попробовал ее надеть, но не мог: в ней было весу около двух пудов, и думаю, что ружейная пуля только вблизи может пробить эту кольчугу.
— Употребляется ли вами ныне это вооружение? — спросил я.
— Нет, хазрет, — отвечал Джантюря, — наши молодцы щеголяют ныне в суконных куртках, в киверах и отвыкли от тяжелой кольчуги. В прежние времена башкирцы были не те: бывало, назначат поход — кольчугу на себя, сверху синий кафтан, на голову белый колпак, за спину колчан со стрелами, к поясу пристегнет саблю, в руку копье — и пошел, куда командир велит.
В таком наряде я был на войне с французами и в их большом городе Париже.
— А что, — спросил я, — хорош Париж?
— Славный город, больно славный! Какие бабы там, — прибавил он, смеясь, — бик якши. Только моя жена не пускала меня одного гулять... Хитрая старушонка.
— Как жена, — прервал я его речь, — да разве и она была на войне?
— Была, и медаль имеет.
— Может ли такое быть? На войне ведь!
— Что, хазрет, — сказал старшина, — ты шутишь нами. Ты видел, как мои девки ездят верхом, только пику в руки, то и совсем казак, хоть какого удальца снесут с лошади.
За чаем речь зашла опять о французской кампании. Джантюря рассказывал много занимательного. Мне нравился его простой рассказ, приправленный шутками своего рода. Между тем он рассказал два обстоятельства, относящиеся собственно к нему.
— Войско наше, — стал рассказывать Джантюря, — больно скоро шло к Дризден. Три дня и три ночи мы не слезали с лошадей; была тогда половина августа; жар душил людей, и от усталости я едва держался на лошади. Наконец, потеряв последние силы, я своротил с дороги и лег в траву. Жена моя была со мной. Она села около меня и горько плакала. Я точно едва дышал. Прощай, родимая Башкирия, думал я, прощай, раздольная степь: верно, уж мне не видать тебя больше. Мне горько, больно было горько. Я захотел пить. Невдалеке было маленькое озерко, тинистое, как болото; я кое-как с помощью жены дотащился до него. К счастью, вздумалось мне полежать в воде; я разделся и с час времени пролежал в ней. Мне стало легче. Я встал и испугался, а жена чуть не упала от страха. Все тело, начиная от шеи и до пят, было усыпано пиявками; после испуга я обрадовался. Дав им напиться, я снова лег в воду, и после третьего раза усталость с меня как рукой сняло. Я сам оделся и, вспрыгнув на лошадь, весело отправился с женой догонять наш отряд. Нет, хазрет, — прибавил Джантюря, — кому где назначено, тот там и умрет. Вот, например, другой раз, где я уже вовсе не чаял воротиться на свою сторону, но меня спасла жена. Не помню, при каком месте, нас, человек с пятьдесят, поставили на сторожевой пикет. Не знаю, как проглазели, только на заре наткнулись на нас человек с 20 французов, вот тех, что носят стальные доски на груди (вероятно, французские латники); мы вскочили на коней, пики приперли к седлам и с гиком бросились на злодеев. Лошадь подо мной была бойкая, я навылет проколол одного и вынимал уже пику, как другой, собака, сильно хватил меня палашом, кольчуга не устояла, и я с разрубленным плечом повалился с лошади и обеспамятел. Когда я очнулся, то увидел, что половина товарищей была перебита, а остальная связана, жены около меня не было, и я подумал, что ее уже нет на свете. Посадив на лошадей, нас повели в плен. Часа через полтора вдруг из-за леса вылетела целая сотня донских казаков и окружила нас со всех сторон. Французы, их осталось только 12 человек, струсили и попросили пардону. Жена моя была с донцами, и дело объяснилось: в первой схватке моя баба смекнула, что нашим не устоять, ускользнула с места сражения и дала знать главному отряду. Да, коли бы не она, то не пировать бы мне больше на своей родине. Славная баба, нечего сказать.
— А жива жена твоя? — спросил я.
— Жива, только стара и третий год, как ничего не видит.
Два дня провели мы у доброго приятеля, и провели в самом приятном удовольствии. Ловили рыбу, ездили на охоту с ружьями, и здесь сын старшины имел случай показать свое искусство в меткой стрельбе. Мы возвращались уже с охоты. Проезжая горами, я увидал на вершине скалы дикую козу и хотел выстрелить, но меня остановил Джантюря. «Постой, хазрет, — сказал он, — посмотрим-ка на удальство Нагиба», — так звали сына старшины. Тот взял лук, наложил стрелу, прицелился, лук почти в кольцо свился в руках ловкого башкирца, тетива взвизгнула, и бедная коза, простреленная навылет, рухнулась с горы прямо к нашим ногам. Общий восторг был наградою батыру.
К вечеру мы собрались ехать домой, но радушный хозяин самым убедительным образом оставил переночевать. Здесь я имел случай слышать башкирскую национальную музыку: игру на кураях, или чебызге, и игру горлом. Первые сделаны из полевых дудок и походят тоном на чекан; игру горлом я даже растолковать не могу.
Может быть, вкус мой многим покажется странным, но, откровенно сказать, когда играли на двух чебызгах и горлом 'любимую башкирскую балладу о батыре Салавате, я слушал ее с удовольствием. Конечно, если бы ноты этой баллады переложить на наш инструмент, то это вышли бы пустяки, но на чебызге они составляли приятную симфонию, разумеется, не ту симфонию, какую мы находим в бессмертных творениях Моцарта или Бетховена, но симфонию полудикую, лесную и степную.
Оригинал публикации находится на сайте журнала "Бельские просторы"
Автор: Василий Зефиров
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.
