Через тернии к звёздам !

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ПЕРВЫЕ, УСЛЫШАННЫЕ ЛЮСЕЙ В АКАДЕМГОРОДКЕ, ЛЕКЦИИ БУТЕЙКО.

ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ:
 Еремин дает больной инструкцию по методу Бутейко;
 тяжкие, но спасительные оздоровительные чистки.
Илья Сергеевич ушел, а принесенная им инструкция по методу Бутейко осталась... Ее
следовало читать. Люся нехотя перевернула несколько первых страничек. Читать о
методе Бутейко ей, честно говоря, не слишком хотелось. Во-первых, о Бутейко в

научном городке ходили слухи, как о специалисте по дыханию. И Соколовская вполне
искренне недоумевала – какое отношение может иметь дыхание к ее бедным
изболевшимся костям...
А во-вторых, сам опальный ученый, которого она уже несколько раз видела на
публичных лекциях, произвел на нее довольно отталкивающее впечатление. Первый раз
она услышала опального доктора зимой тысяча девятьсот восьмидесятого года в
городковском Доме Ученых.
Она тогда только-только приехала в Сибирь из Одессы. И ее институтский коллега
Герман Лещ, у которого в этот период вдруг пошатнулось здоровье, уговорил ее
посмотреть на неординарного ученого.
Возможно, появись тогда Людмила в зале городковского Дома Ученых не из солнечной
теплой и своенравной... Одессы, у нее бы сложилось несколько другое (более
благоприятное) впечатление о Константине Павловиче.
Но она приехала из приморской Одессы, пропитанная духом и разговорами своего
тамошнего интеллигентского окружения. Одна из ее подруг (назойливо стремившаяся
стать наиболее близкой), Рита Головкова довольно основательно ввела ее в круг своих
элитных одесских знакомых. И Соколовская быстренько усвоила привычки и манеру
поведения одесской элиты. Интеллигенты ее круга, например, обожали лечиться.
Использовали они при этом наиболее дорогие и дефицитные лекарства, по блату попадая
на консультации медицинских светил.
Бутейко же здесь, в холодной Сибири, проповедовал с научной сцены практически без
лекарственный метод волевой ликвидации глубокого дыхания...
Высокоинтеллектуальные знакомые Людмилы в Одессе при разговоре с человеком не
их домашнего круга обычно слегка наклоняли голову, чуть горбились. И беседу вели
весьма вкрадчивым голосом, как бы заглядывая на собеседника снизу вверх. Это
происходило, безусловно, не от того, что они себя считали в чем-то ниже собеседника...
Отнюдь. Но такова была их манера поведения.
Бутейко же стоял на сцене заполненного городской научной элитой зала вызывающе
прямой, вызывающе стройный. С высоко поднятой кверху головой. И говорил он совсем
не вкрадчивым, елейным голосом. Можно сказать, что рубил фразами зал сплеча.
«Медицина до меня... Медицина после меня... » – такое невозможно произнести,
сгорбившись.
И уже одно это – чисто внешние атрибуты – поначалу резко оттолкнуло от него
суперинтеллигентскую одесскую штучку.
Соколовской уже было не так-то и важно ЧТО(!) говорил ученый. То, КАК(!) он это
говорил, ее явно не устраивало...
«Подумаешь, новый гений непризнанный отыскался», – так и вертелось на ее южном
остреньком язычке.
Но, тем не менее (несмотря на чужую ей манеру поведения доктора), его, обремененной

высокими титулами научной оппонентке Людмила не позавидовала. Член-
корреспондент Академии Медицинских Наук– Нелли Борисовна Плутархова смотрелась

у микрофона на фоне Бутейко куда как не ахти.
Толстая, рыхлая, брызгающая слюной член-корша все время горбатилась. В споре с
Бутейко Плутарховой постоянно не хватало аргументов. Она сбивалась, терялась.
Неимоверно злилась.
И под конец, чтобы окончательно «убедить» зал в том, что глубокое дыхание вовсе не
вредно для здоровья, она достала из кармана розовый детский шарик и изо всех сил
принялась прямо на сцене его надувать... Мигом, конечно же, побагровела. Стала
задыхаться...

Соколовской все это крайне не понравилось. На член-коршу ей уже было неприятно
смотреть. И не взирая на возникшую ранее, вследствие его (как ей казалось)
высокомерного поведения, неприязнь к Бутейко, Людмила подсознательно чувствовала,
что правда-то скорее всего на его стороне... Поскольку и последнему кретину (окажись
он в этом зале) стало бы ясно, что уж кто-кто, а Плутархова в разыгравшейся на глазах у
всех присутствующих научной баталии правой быть не может! Холодный ум
аналитика, мощь аргументации, безупречная логика рассуждений Константина
Павловича не шли ни в какое сравнение с детским лепетом никчемных «возражений»
академического члена-корреспондента.
Когда Людмила вместе с Лещом выходила из зала, Герман тронул ее за локоть.
– Ну как? Потрясно выступал Бутейко?! – в голосе Германа сквозило неприкрытое
восхищение.
– Знаешь, что, – вылила на него «ушат холодной воды» Соколовская. – Возможно, во
всей этой куче навоза и есть жемчужное зерно, но мне, ей – Богу, не хочется ее ворошить
для того, чтобы его отыскивать.
Поскольку Бутейко и Плутархова все время спорили об истинных причинах
возникновения астмы и эмфиземы легких, или касались мало трогавших Людмилу
бронхитов, то спор их ее не особенно заинтересовал.
Уже тогда, зимой тысяча девятьсот восьмидесятого года, она была весьма нездоровым
человеком!.. Частенько донимали упорные головные боли. Но связи между причинами,
вызывавшими бронхиальную астму и, допустим, причинами головной боли Соколовская
в то время не уловила никакой... Чисто же научный, медицинский спор не мог вызвать в
ней живого отклика. Ей хватало споров и в теоретической физике.
Поэтому она не стала сторонницей метода волевой ликвидации глубокого дыхания в том
памятном тысяча девятьсот восьмидесятом году. И наказание свыше не замедлило ее
постигнуть! Октябрь восемьдесят четвертого Людмила встретила уже почти что не
жиличкой на этом прекрасном белом свете...
За эти четыре пробежавших с той поры года она еще раз побывала на лекции Бутейко.
В тысяча девятьсот восемьдесят третьем году, в здании Вычислительного центра, где
работала ее сестра. Вера, буквально, за руку вытащила ее на эту встречу ученого с
коллективом их института.
Судьба давала Людмиле еще один шанс избежать рокового для нее октября
восемьдесят четвертого! Но Соколовская им опять не воспользовалась... Все такой же
стройный, как и три года назад, Константин Павлович на этот раз читал лекцию о
питании.
Говорил о моноеденеи.О нежелательности употребления за столом нескольких
продуктов одновременно. Призывал отказаться от мяса, рыбы и яиц.
– А как же горцы?, – задали ему программисты «коварный» вопрос. – Уж пастухи-то там
в горах, поди, одной бараниной питаются...
– Вы ошибаетесь, – нахмурил светлые брови Константин Павлович. – Если бы пастухи
питались одной бараниной, то к концу сезона им просто некого было бы пасти... – в зале
послышался смех.
– В том-то и секрет их долголетия, что едят они, в основном, всякие похлебки, да каши.
Плюс овечий сыр. А мясо – только по большим праздникам.
Еще на этой лекции Бутейко объяснил, что в пищу лучше всего употреблять природную
каменную соль прямо из карьера. А вот магазинной йодированной соли следует
избегать. Поскольку в ней после очистки остается лишь один натрий хлор. Тогда как
человеческому организму нужен и калий, и магний, и марганец, и другие простые

элементы, имеющиеся в соли природной, но теряющиеся при всевозможных ее
промышленных обработках.
Эта вторичная встреча с неординарным ученым, увы, также произвела на Соколовскую
отталкивающее впечатление. В те годы она была (как и подавляющее большинство
населения страны) жуткой мясной наркоманкой. Сочинения Поля Брэгга тогда
скрывались от народа за семью печатями.
По рукам лишь изредка ходили слабые и недостоверные подпольные переводы
американского немясоеда. Поэтому после этой лекции Люся всю дорогу домой,
буквально, плевалась от возмущения.
«Надо же, что выдумал – не есть мясо!, – она припомнила стройную фигуру лектора
теперь уже в сугубо отрицательном смысле. Сам-то вот, Бутейко, вон какой сухощавый.
Все скулы ему утянуло. А туда же – мясо не ешьте. Вот и будут все такие, как он,
сухопарые...
Нет уж, коли ты специалист по дыханию – нечего соваться в проблемы питания!» –
сделала Людмила для себя категорический вывод.
Иного она в ту пору и помыслить не могла: если только бабушка не встречала ее после
работы мясным ужином – дома устраивался настоящий скандал.
– Люсенька, я мяска-то не успела разморозить, поешь-ка сегодня хоть яичницу, –
смущенно оправдываясь перед внучкой, лепетала бабуля.
– Какая яичница?! – чуть не рычала бывшая одесситка. – Я сколько здоровья, сколько
сил сегодня на работе оставила, а вы мне яички?!... Да я, если сейчас мяса не поем, то
завтра с постели не встану!!
Такие вот были времена в научном городке образца тысяча девятьсот восемьдесят
третьего года... Такие были нравы. На следующую лекцию (а Бутейко читал в Верином
институте целый цикл) Соколовская уже не пошла. Ведь, помимо отказа от мяса,
Константин Павлович предлагал не ограничивать употребление соли. А это тоже шло
вразрез с тогдашними общепринятыми медицинскими взглядами.
Слушать продолжение подобного «бреда» Людмила не пожелала. И преспокойно
продолжала поглощать приготавливаемые бабулей котлеты, биточки и прочее в таком
же духе. Так было уютней на душе. Но не уютно уже вскорости оказалось ее
организму...
Лекции ученого в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году прослушала сестра.
Многое старательно законспектировала. А потом выслала конспект в Красноярск
матери. И Зинаида Алексеевна оценила дочерин труд! Конспекты были ею тщательно
проработаны. Более того, предпринимались мамашей и попытки самостоятельного
овладения методом волевой ликвидации глубокого дыхания.
Как и всякие попытки такого рода без помощи опытного методиста, они не могли
увенчаться полным успехом. Но от некоторых своих болячек Зинаида Алексеевне все же
удалось избавиться...
И немудрено, что после ухода Еремина, именно она с жаром схватилась за оставленную
им инструкцию. Люся-то читала ее явно нехотя. Через пятое на десятое. Зинаида же
Алексеевна разбирала, буквально, каждую фразу. У нее скопилось немало вопросов. И с
этими вопросами она постоянно обращалась к Людмиле за разъяснениями.
Та что-то бурчала в ответ. Какие там разъяснения, если сама читала через пень-колоду...
Но, когда в пятницу к Соколовской опять пришел Еремин, ей стало стыдно за свое
отношение к инструкции.
Илья Сергеевич вновь поправил ей спину, натер как следует мочой. А перед уходом
спросил, как обстоят дела с чтением методички. Спросил-то вроде бы вскользь. Но так
взглянул при этом на свою подопечную, что мигом по растерянному выражению ее лица

обо всем догадался...
И тогда, уже совершенно другим, официально-сухим тоном отчеканил, что в
следующий свой приход строго проэкзаменует болезную по всем пунктам
Бутейковского руководства. Ну, а поскольку Людмиле после его вторичного прихода
стало значительно легче, то уклоняться от подобного экзамена ей показалось уже
неудобным. Пересиливая себя, она принялась за «неинтересное» чтение. Читалось все
равно (несмотря на волевые усилия) неважнецки. Однако материны расспросы (по
непонятным местам) подбадривали. Заставляли больную быть более внимательной в
изучении отдельных абзацев.
Видя, что дела у дочери пошли на лад, Зинаида Алексеевна в воскресенье вечером
укатила в Красноярск. Там оставался без надзора муж – тяжелейший диабетик, ветеран
Финской и Второй Отечественной войны. Старый хирург нуждался в ежедневных
инсулиновых инъекциях, которые ему делала его супруга.
Людмила уже могла лежать на боку. К ней вернулся аппетит. Но вот мясо (как это ни
странно!) ей совершенно не хотелось. Один запах куриного бульона вызывал у нее
тошноту.
Илья Сергеевич пообещал зайти к Соколовской тридцатого октября, во вторник. И в
понедельник, двадцать девятого, она особенно налегла на инструкцию. И хотя обучиться
настоящему уменьшению глубины дыхания по одной только (весьма тогда еще
несовершенной) инструкции удалось очень не многим бутейковским пациентам,
Людмила, вероятно, попала в число особо одаренных читателей нетолстой брошюрки.
В ночь, с понедельника на вторник, у нее началась сильная чистка организма, которая
свидетельствовала о весьма ощутимых успехах в деле освоения (пусть пока на
подсознательном уровне) метода волевой ликвидации глубокого дыхания!..
Примерно, часа в три ночи Соколовская неожиданно проснулась. У нее появилось
ощущение, как будто из самой глубины ее желудка идет вверх горячий воздух,
наполненный запахом лекарств. Тех самых лекарств, которыми ее вдосталь напичкали
эскулапы на протяжении ее болезни!!...
Почувствовав, что ей становится жарко, Людмила хотела было скинуть с себя ватное
одеяло. Но вдруг она вспомнила, что в инструкции предлагалось во время очищения (а у
нее, похоже, чистился желудок) как следует пропотеть.
И, как ни хотелось ей избавиться от жаркого одеяла, она все же накрылась им с головой.
Тут уж из нее просто клубами повалил лекарственный жар. Через несколько минут
Соколовская взмокла до нитки и затаилась, как мышка. А затаившись, незаметно для
себя, снова уснула.
Но в четыре часа утра пришлось проснуться еще раз. Сильный рвотный позыв буквально
погнал ее из постели. Поначалу Людмила попыталась эту рвоту сдержать. Ведь убирать
за нею сейчас, ночью, пришлось бы старой и больной бабушке...
Однако, вскоре страдалица поняла, что долго она не продержится. И решила вырвать в
туалете. Потихоньку, как уж смогла, поползла по их длинному и узкому квартирному
коридору. Когда Людмила добралась до заветного унитаза, ей пришла в голову не
лишенная практического смысла идея: зачем блевать, когда можно попытаться
выбросить все лишнее из кишечника естественным, гораздо более привычным путем. И
она со стоном взгромоздилась на прохладный стульчак.
Вот тут-то из нее буквально хлынуло все то, что так настойчиво просилось наружу. Хотя
Соколовская ведь почти ничего и не ела за эти последние дни (лишь после визитов
Еремина пришел небольшой аппетит), из нее, тем не менее, вышло наружу целых три
полных унитазных чаши всякого дерьма средней консистенции!!!
И все выходящее издавало жуткий лекарственный запах. Уже к концу этого
лекарственно-отходного исхода она буквально начала умирать в замкнутом каменном

мешке по -ночному гулкого туалета.
Непрерывное исхождение дерьма, холодный пот, покрывший все ее исстрадавшееся
усохшее тельце, жуткая слабость – все это наталкивало Соколовскую на мысль о
близкой и бесславной кончине: «Ну вот, значит, я умираю...»
Но, как ни странно, страха перед надвигавшейся гибелью у нее не было. Она просто
покорилась судьбе. Может быть, впервые за все последние кошмарные месяцы к ней
пришло мирское смирение. Людмила, словно бы, каким-то внутренним чутьем поняла,
что, вероятно, и в самом деле все происходящее на белом свете есть не что иное, как
«суета сует» и ничего больше.
Поняла и блаженно успокоилась. И в тот самый миг, когда смирение со свершившимся
по-настоящему овладело ею, откуда-то Свыше (по иному не скажешь) к ней пришла
помощь!
Приготовившись умереть безо всякого сопротивления, она вдруг почувствовала себя
значительно лучше. Потом, через годы, Соколовская узнала, что безмятежность,
спокойствие и твердость духа – одно из непреложнейших условий истинного прихода
к Здоровью.
Соколовской стало значительно лучше, и у нее хватило сил доползти обратно до
кровати. Вновь она уснула на какой-то часок. В шесть утра опять ее поднял ото сна
рвотный рефлекс. Но (о чудо!) к туалету Людмила уже не ползла, а СМОГЛА ПРОЙТИ
ПЕШКОМ!!!
Правда, потихоньку. Вдоль стеночки, на ощупь. Но дошла (а не ползла) до самой
уборной! И вновь было извержение (сплошным потоком) многочисленных отходов
болезни. Снова трижды наполнялась ими унитазная чаша.
Снова Соколовской казалось, что она близка к смерти. Но она уже твердо знала, что это
– не смерть Хотя температура, после измерения, оказалась 34,8 градусов С.
От шума в туалете проснулась бабушка. Поначалу здорово перепугалась. Спросила
внучку, что можно для нее сделать. Люся попросила крепкого чая с сухариком, чтобы
закрепить желудок.
Встревоженная не на шутку происходящим с Людмилой, бабуля мигом все исполнила и
побежала к телефону-автомату звонить Еремину.
– Не пугайтесь, бабушка, – успокоил ее, как мог, в телефонную трубку поднятый с
постели Илья Сергеевич. – У Людмилы пошла оздоровительная чистка. И это очень
хорошо! Мы ее так долго ждали!!
Голос у Еремина спросонья был довольно хрипловатый, и бабушка попросила его
говорить погромче.
– Люся хочет помыться. Можно? – кричала она в свою очередь так, что на нее начали
оглядываться редкие еще в этот час прохожие.
– Можно. Но только теплой водой и без мыла, – разрешил Бутейковский лекарь.
То, что Люся смогла (при небольшой помощи бабули) почти самостоятельно залезть в
ванну, было для нее за сегодняшнее утро открытием номер два.
Мария Николаевна, как и было ей велено, обмыла внучку теплым душиком безо всякого
мыла. Наконец-то смогла сменить ей постель. Постирала грязное белье, и после сказала,
что оно ужасно пахло лекарствами. Даже намного сильнее, чем стиранные ею когда-то
халаты Люсиного отца, хирурга по профессии.