Тяжёлое молчание нависло над придворными в большом тронном зале, когда в него, гремя кандалами, вошёл изменник и бунтовщик. Кто-то гневно глядел прямо ему в лицо, кто-то, напротив, прятал глаза в пол, некоторые старались занять место понезаметнее.
Бунтовщик, простой мужик-лапотник, за несколько лет вдруг резко продвинулся при дворе, блеснув совершенно неожиданными талантами. Не своими – сам он кроме мужицкой хватки и деловой сметки решительно ничем не выделялся. Но зато очень быстро смекал пользу и хватался за всё, что её обещало. В итоге лучшие повара, лучший оркестр, самые влиятельные знакомства, неиссякаемые источники золота и серебра – всё так или иначе оказывалось в ведении этой простецкого вида и обращения личности. А уж какие слухи ходили о его близкой дружбе с Самим – самые видные сановники не чурались лишний раз улыбнуться и даже приветливо приподнять шляпу при встрече. Во избежание.
И вдруг такое.
...
– Ну, что, признаваться будем? – Взял быка за рога Наше сегодня грозное величество.
– Будем, конечно, нешто мы не понимаем. Вина наша, воля ваша.
– Ну, начинай!
– А что начинать-то, всё уже закончено, какое там начинать…
– Признаваться начинай!
– Признаюсь. Виновен, Ваше высокоимператорское нашеблагородие, во всём виновен.
– В чём – во всём, злодей ты этакий?
– Вот ужо не знаю, в чём, но добрые люди раз сказали, что виновен – стало быть так и есть. А однако ж никакого злодейства не замышлял, и к Вашему величеству со всей любовью и почитанием, а все же знают, что народ у нас завистлив! А я ж человек простой, я если что вижу, то как есть и говорю. Вот то всяким завистникам и поперёк…
– Ты не хочешь ли сказать, милый друг мой, что оклеветали тебя?
– Никак нет, Вашство, истинную правду говорят. Я ж человек прямой, как началась у нас тут потеха – я что ж, в стороне стоять не могу. У меня и оркестр, и артисты, и песни-танцы есть кому исполнить. В общем, как есть, в самое веселье мы ввязались, уж такой бал-маскарад – насмерть утомились, сапоги железные износились, платье кевларовое изорвалось, а карнавал только в разгаре. А смены нет как нет. Я ужо кричу на всю Ивановскую…
И тут лицо у допрашиваемого вдруг покраснело, даже раздулось будто кто-то резко вдохнул порцию воздуха в шарик:
– Наряды! Ах вы, уткины дети, ГДЕ НАРЯДЫ???
Все присели, будто от ударной волны. Не будь на дворе жаркий и светлый летний вечер, наверно, зал бы погрузился во тьму – свечи бы точно погасли от этого зычного и густого, как деревенский кисель, вопля. На пару мгновений в зале повисла тяжёлая тишина: советники боялись издать шум прежде Монарха, а тот с удивлением наблюдал, как сдувается шарик, жилы прячутся под загорелой кожей шеи, а ярость тонет в глубине глаз мятежного подданного. Затем тишина не удержалась в немного душном после июльского дня воздухе и рухнула на пол:
– И что же, не привезли?
– Да как же не привезти, привезли! Мы ужо ждали-ждали, до исподнего прогулялись-пропелись, голы-босы ушли. А тут нате вам, когда уже и ждать забыли – привозят на наши головы… Ажно засыпали этими нарядами, да ещё и оплатить требуют: мол, заказывали – получите, распишитесь. И уж такая тут злость взяла…
– Что вы вместо чтоб разобраться и доложить, бунтовать решили?
– Да как не бунтовать-то, завсегда бунтовали. Традиция такая. Как супротив традиции попрёшь.
– Да зачем такие традиции нужны! Вон, ганглы живут себе без бунтов, в ус не дуют... кстати, а что ж они, обещали чего? – Как бы невзначай профессионально ввернул в разговор Нашество.
– Как не обещать, обещали. Скидай, говорили, господ генералов, тупые они у вас, нам с ними скучно воевать – с вами поди веселее будет. А уж мы, говорят, скучать не дадим, расстараемся, честное неверьлендское.
– И ты поверил?
– Ну, Вашество, за кого ты меня держишь, кто ж неверьлендцам к востоку от Суетского канала на слово верит.
– Ну! И слал бы их обратным каналом, пусть бы сами своих и скидывали!
– Как так, своих скидывать. Неправильно это, не по-людски. Народ не одобрит.
– А вы что ж своих скидывать пошли!!!
– Ну, то свои свои, своих можно. А то чужие свои, понимать надо. У них порядок такой, нельзя. Был бы у нас такой порядок – другой разговор, а так...
– Да откуда у нас такой порядок будет, если вы сами же его и рушите! Чтоб был другой, вы хоть попробуйте сами по-другому! Ведь если постоянно бунтовать, откуда другой порядок возьмётся!
– Да, так точно, неоткуда. Вот и бунтуем, потому что иначе никак.
– …
Некоторое время Монарх искал слова, чтобы что-то возразить или объяснить, открывал рот, но так ни звука и не произнёс. Наконец махнул рукой и промолвил:
– Эх, да что с вами разговаривать! Хоть кол на голове теши!
– Да уж понимаем, со всем нашим… Кол – оно, конечно, да. И уж лучше на голове, раз уж так, чем наоборот. На голове и быстрее, и пристойнее.
– Да что ты понимаешь, дубина ты! Жили же хорошо, ну куда тебя в политику-то понесло!
– Да что там, я человек обыкновенный. Что могу – могу, а во всякие эти интриги – уж как получилось. Но ты не серчай, Вашество! Ты ж знаешь, у нас завсегда для тебя место почётное готово, ежели что – ты без стеснения, приезжай, накормим-напоим, баньку жаркую, Маньку мягкую, оркестр, опять же, расстарается…
– Что ж ты, дурак-человек, за такое преступление ж тебе смертная казнь положена, какая банька-манька! Не к кому ехать будет.
– Э-э-э, Наше высокомудрие, как же не к кому. Я ж не вельможа, человек сельский, у нас от веку один за всех – и все через одного. Не я – так брат, не родня – так соседи, можешь не сомневаться, кто-нибудь всегда найдётся, всё хорошее припомнит!
Монарх прищурился, глядя в незамутнённые глаза мятежника, безуспешно пытаясь понять, что скрывается за его словами.
– Что-то не нравится мне твоё приглашение, больно на угрозу похоже.
– Это вы, Вашество, сами смотрите, наше дело маленькое – пригласить, а как понимать – это уже пусть у умных голова болит. Нам что, любить – так любить, бунтовать – так бунтовать, но место для тебя в любом случае особое, хоть за столом, хоть на погосте. А уж утки у нас какие – лучшие утки, жирные, такие всегда в цене, такая охота, что пуще неволи! А цветы какие! Кусты розовые – прямо деревья!
– Ну всё, – устало вымолвил Величество. – Хорош дичь нести. Долой с глаз моих!
– Лета-а-ать – так лета-а-ать! – Запел негромко бунтовщик и без особого сопротивления пошёл за конвоирами.
Монарх обвёл глазами зал. Советники, прибитые ранее упавшей тишиной, подавленно молчали. Некоторых и вовсе не стало за время разговора. «Проверить!» – отметил для себя опытный разведчик внутри Правителя. Люди во время следствия просто так не исчезают…
Жаркий июньский день торопился навстречу тёплой июльской ночи. В небе жужжали незнакомые птички. Пользуясь музыкальной паузой, шумно крякали газетные утки. Разные дятлы стучали по дереву, кто в поисках вредителей, кто посылая друг другу сигналы точного местоположения, а кто просто в суеверном желании не сглазить.
– А музыканты у него всё-таки отличные! – раздался за плечом голос Военного советника. – Казнить?
– Нельзя, – прошептал Монарх.
– Помиловать?
Нашество молчал. В его глазах безумными мухами метались бесчисленные запятые, которые необходимо было срочно расставить по местам. И хотя по всем правилам следовало выбирать между двоеточием или тире, было очевидно, что в данном случае обычная грамматика не поможет.
А главное, где-то непременно нужно будет поставить жирную точку.