До конца третьей смены оставался час, не больше, когда забурилась вагонетка с углём (забурилась – так шахтёры говорят о сошедшей с рельсов вагонетки, колёса которой засели в грунте; вагонетка – шахтная откаточная ёмкость, открытый вагон, что движется по узкоколейным путям с помощью небольшого локомотива. Вместимость вагонетки – до шести кубических метров, – примечание автора).
Понятно, что мужики в такой ситуации переходят на трёхэтажный и выше… Саньке Аршанинову надо было проверить сцепление. Как часто бывает, действовал в спешке. В локте что-то хрустнуло, – так, что аж в глазах потемнело.
Когда поднялись на-гора (на-гора, ни в коем случае – не на гору! – так на шахтёрском наречии называется поверхность шахты. В древнерусском языке словом гора называли всё, что находится наверху. Термин «на-гора» пишется обязательно через дефис и является наречием, отвечающим на вопрос – куда? – примечание автора), Сане пришлось зайти в медпункт. Девчонка-фельдшер, Ксюха Смолина, кивнула машинисту: присядьте, мол… Сама отыскала Санькину медкарту, принялась что-то писать. Писала так долго, что Санька не сдержался:
- Мне вот интересно, Ксюха Максимовна: ты там что… – сочинение по творчеству Льва Толстого пишешь? Так вроде ж там не я главный герой.
Ксюшка и глаз не подняла. Потом протянула Саньке бумажку:
- Направление Вам, – на УЗИ.
Санька оторопел:
- Чего?.. Да ты посмотри сначала! Может, здесь просто ушиб! Сама-то можешь посмотреть? Ты ж и глазом не взглянула!
- Сделаете УЗИ, – тогда и посмотрим.
-Ну, и… дела!.. Похоже, Ксюха, вы, лекари…ваашу… раастакую… – скоро и сопли определять будете по УЗИ да МРТ! Чуть что, – тараторите: УЗИ! МРТ!
Ксюшка пожала плечами:
- Пальцами, что ли, я Вам перелом должна определять.
- Должна! Пальцами! Ладонями! Глазами и ушами! Мозгами! А если в бою я буду ранен? Тебе там, на позициях, аппарат УЗИ поставят?
Санька знал, что говорил…
Прапрадед, Фёдор Парамонович, был лекарем. Пальцами, ладонями определял не только переломы, – всегда безошибочно знал, что болит: печень ли… желудок. И сердце умел выслушать, – ухом да ладонью.
Правда, лекарем Фёдор Парамонович был лошадиным. Так лошадиному лекарю в тысячу раз тяжелее: человек расскажет, что у него болит, а лошадь молчит…
Приходили к Фёдору Парамоновичу со всей округи, – не только лошадей приводили. Ребят малых приносили, – к ним лекарь был особенно бережным и внимательным… Малый, – как и лошадь, – не скажет, где болит. Вот и прислушивался лекарь к дыханию младенцев. Часто доставляли к Фёдору Парамоновичу раненых шахтёров – после взрыва гремучего газа и обвалов породы. (Гремучим газом в старину называли метан, – примечание автора). По бабьим делам – не любая акушерка так справлялась, как Фёдор Парамонович.
Ну, а про лошадей – говорить нечего. До сих пор в посёлке знают историю шахтёрского коня Соколка…
Была в старых шахтах такая профессия: коногон. И лампы шахтёрские ещё и сейчас называют коногонками… А коногон управлял лошадьми. Работали лошадки в угольных шахтах долго, – больше столетия, пока не заменили их шахтные электровозы и конвейеры. Последнего коня вывели из шахты в 1973-м году – торжественно, в венке из цветов, под звуки духового оркестра…
Коногоны – ребята ловкие, иначе нельзя. И посвистом особенным своим на всю шахту славились: никто так свистнуть не умел. Лошадей любили и берегли, жалели, – больше, чем себя. И лошади тем же отвечали – любовью и глубокой привязанностью к коногону. Старые шахтёры и сейчас помнят народную песню с тех давних времён:
Гудки тревожно загудели,
Народ бежит густой толпой…
А молодого коногона
Несут с разбитой головой.
Зачем ты, парень, торопился,
Зачем коня так быстро гнал?
Или десятника боялся?
Или в конторе задолжал?..
А батя Санькин в ВДВ служил. Много о чём любит батя рассказывать, но особенно гордится тем, что создатель Воздушно-десантных войск, генерал армии Василий Филиппович Маргелов, в молодые годы работал коногоном в угольной шахте.
-Так-то, Санька. И ты помни: без шахтёров – никуда. Ни в десантные войска, ни в космос.
А в одной из старых здешних шахт на откатке вагонеток работал конь. Соколком назвал его коногон, парнишка совсем молодой, Родька Корчагин. Куска сахара, бывало, Родька сам не съест, – Соколку принесёт. Испечёт маманюшка хлеб, – непременно хрустящую горбушку отломит, щедро солью присыплет, – чтоб Соколка угостить. А уж за смену выберет Родька минуту-другую, прижмётся щекою к мягкой бархатистой голове Соколка, и вздохнёт конь благодарно, в ответ опустит голову на Родькино плечо…
Однажды взорвался в шахте гремучий газ. Рухнувшая с кровли глыба породы отрезала Родьку с конём от шахтного ствола. Никто не надеялся найти их живыми, да только мужики из горноспасательной артели своё дело знали, – работали до последнего, не поднимались из шахты, пока не отыщут всех пропавших под завалами шахтёров.
А на глыбу эту, за которой Родька с Соколком остались, ещё и сверху порода обрушилась. Если и был кто живой за глыбой, то позже всё равно оказался бы под завалом, – рассудили мужики. На всякий случай, как положено, простукивали каждый завал, – не откликнется ли кто. Ответного стука не последовало, но вдруг расслышали горноспасатели приглушенное конское ржание…
Разобрали завал лишь к концу вторых суток. Поняли, что из глыб породы получился мешок, – тесный и низкий, в рост коня. А с той стороны, где стенкой мешка – угольный пласт, оставалось пространство: конь легко мог выбраться через него…Но Соколок стоял неподвижно, лишь искоса поглядывал на ту глыбу породы, что сверху была: она потрескивала и обсыпалась, куски – мелкие и покрупнее – падали на голову и спину коня. А он стоял… – мужики оторопели, – над коногоном Родькой Корчагиным, закрывал его собою.
Родька без памяти был, – потому вместо него на простукивание завала и отозвался обессилевший Соколок. Голова и косоворотка Родькина были залиты кровью. Когда мужики осторожно подняли Родьку, Соколок протяжно и горестно вздохнул… и в то же мгновенье упал на передние ноги…
Если в шахте случалась авария, лекарь Фёдор Парамонович не уходил с шахтного двора, оставался здесь днями и ночами. Родьку с Соколком подняли на поверхность. Фёдор Парамонович свёл брови, махнул рукой, – чтоб тишина была, чтоб бабы не галдели и не причитали… Казалось, – сам не дышал: осторожно ощупал Родькину голову, плечи…
-Уберёг Господь: нет у мальчишки переломов. Рана да ушиб сильный.
А в совершенное изумление пришли мужики тогда, когда узнали, что не от усталости рухнул конь, как подломленный, – едва подняли Родьку. Упал Соколок оттого, что обе передние ноги были у него переломлены – определил на ощупь Фёдор Парамонович. Вот так, с переломами, и стоял Соколок над мальчишкой-коногоном, другом своим, берёг его, раненого, от кусков породы…А выбраться мог, – чтоб хотя бы прилечь на свободе, не в этом тесном мешке из глыб обвалившейся породы…
Будущей осенью Родька женился на славной девчонке, Танюше Демешевой, что работала на шахте стволовой (стволовая поверхности – работница шахты, отвечающая за спуск-подъём, – примечание автора).
А Соколок больше не работал в шахте: лекарь Фёдор Парамонович так велел. Теперь Соколок перевозил грузы на поверхности шахты. Родькины и Танюшины ребятишки прибегали проведать Соколка, проносили ему угощение.
… Да, так по поводу соплей и УЗИ с МРТ… Заодно – о пальцах, ладонях, ушах и… сердце, – при помощи чего врачевал Фёдор Парамонович прапрадед Саньки Аршанинова, лечил и лошадей, и людей… Хорошо бы к перечисленному глаза добавить, да только Фёдор Парамонович с детства слепым был.
Как жаль, что мы сейчас – зрячие, не глухие, не немые, – почти утратили способность видеть и слышать друг друга, говорить друг другу добрые и важные слова.
Не сердца ли у нас ослепли, оглохли и онемели…
Навигация по каналу «Полевые цветы»