Продолжаем публикацию очерков талантливого смоленского журналиста конца XIX – начала XX в. Сергея Матвеевича Черкасов. Ранее в «Крае Смоленском» были напечатаны очерки, посвященные городским ярмаркам и сельской жизни. В этом материале представлены психологические зарисовки типов людей из народных низов.
***
"Босяки"
Кадры босой команды пополняются, главным образом, пришлым деревенским людом – теми, которые не могли сжиться с современным укладом деревенской жизни, для них казалось напрасной тяжелой хронической голодовкой перебивание с хлеба на квас при затрате большого физического труда, они стремились к лучшей и более свободной жизни, которую надеялись обрести в городе. И они идут в город в сладкой надежде выбиться из той среды, в которой они жили в деревне, добиться материальной обеспеченности, даже богатства, выбиться из-под власти урожая или неурожая. Но, разумеется, для большинства мечты остаются мечтами по тем или другим причинам, и, порвав связи с деревней, они падают духом, озлобляются против всего обеспеченного и вместе с тем оседают на дно городской жизни… В результате им приходится вести непрерывную борьбу из-за куска хлеба, в буквальном смысле слова, приходится так же, как и прежде, в деревне, голодать, мерзнуть от холода… Из всего, чего они желали добиться в городе, они получают лишь «свободную жизнь».
Босяк чувствует себя от всего свободным, даже от необходимости заботиться о завтрашнем дне; он пропивает последний, сегодня заработанный, пятак и совершенно спокойно засыпает где-нибудь во рву… Индивидуальные особенности босяков, конечно, определяют род их занятий, средства для удовлетворения их потребностей: наиболее ограниченные, флегматики и трусливые, тянут жизнь поденщиной, для других же, более смелых, способных, впечатлительных и, вместе с тем, наиболее озлобленных, такая жизнь трудом кажется постылой, и они предпочитают ей кражи и грабеж…
***
Конечно, не одна деревня поставляет босяков; среди них найдется немало и представителей городских сословий – от неграмотного мещанина до потерявшего службу чиновника и лица, слушавшего университетские лекции включительно. Со многими представителями последней категории босяков читатели «Смоленского вестника» уже знакомы по моим предыдущим заметкам, поэтому я ограничусь лишь двумя словами об общем характере их жизни. Они составляют, так сказать, интеллигенцию босой команды; жизнь этой интеллигенции, в общем, такова же, как и жизнь босяков других категорий, но в деталях своих жизнь тех и других значительно разнится. Они не занимаются поденщиной, отказываются от грубого физического труда и редко воруют; средствами к жизни у них служит мелкая подпольная адвокатура, такое же маклерство, попрошайничество; эти занятия дают им грошовый заработок, который, конечно, пропивается.
Разумеется, адвокату-босяку, желающему во что бы то ни было получить со своего клиента деньги, трудно обойтись без плутни, во-первых, потому, что законы он знает настолько, насколько их можно изучить, присутствуя при судебных разбирательствах, а во-вторых, он умышленно, в видах надежды в будущем получить заработок от своего клиента, запутывает дело. Маклерство тоже сводится к тому, что босяк тянет дело, лишь бы получить лишний четвертак и, в большинстве случаев, не дотянет до вожделенного конца. В безработные дни адвокат сидит в кабаке и ждет подходящего человека, который его бы угостил водкой да, кстати, и накормил.
Босяки «интеллигентной» категории редко ночуют во рвах, печах и садах, они по большей части имеют постоянные койки в «общих» на постоялых дворах, платя по гривеннику за каждую ночь, и только неимение этого гривенника и загоняет их в казенную ночлежку. Питается босяк-интеллигент сухой кабацкой закуской, горячая пища редко выпадает на его долю, да он от нее уже и отвык; главное же для него – водка, она для него цель и средство к жизни. Проснувшись поутру с больной головой, с нервами, натянутыми как струны, он прежде всего думает, где бы раздобыть гривенник, даже пятак для похмелья. Сколько невозможных комбинаций промелькнет в его голове прежде, чем ему удается достать этот гривенник… Гривенник пропивается тут же, он чувствует подъем «духа», он придумывает новую комбинацию, чтобы еще выпить, и так целый день, пока не заснет тут же в кабаке или на улице, если не успеет добраться до своей койки. И так тянется жизнь изо дня в день, без всякого просвета, босяк теряет человеческий облик. А между тем, сколько между ними людей по природе умных, отзывчивых. Мне пришлось беседовать с одним таким босяком, он был трезв, так как находился в больнице. Человека нельзя было узнать. Он рассказывал мне о настоящей и прошлой своей жизни. Он говорил прекрасным, литературным языком, без всякого фразерства, каждое его слово звучало правдивостью… В нем нельзя было узнать того пьяницу, который неделю тому назад сидел в кабаке и произносил бессвязные слова, озираясь кругом мутным и бессмысленным взглядом…
Но… как только он вышел из больницы, он напился, да и вышел-то он из больницы больше потому, что очень уж его «потянуло» к водке.
Источник: Касов С. Репортерские заметки. Босяки // Смоленский вестник. 1899. 21 сентября. №208. С. 2.
"Два слова об «отверженных»"
В конце прошедшей осени, поздно вечером, в местную губернскую земскую больницу была доставлена в бессознательном состоянии старуха Наталья Степанова, которая, пока докладывали о ней дежурному врачу, умерла тут же, в передней. Она была подобрана полицией на улице, одетая в невозможные лохмотья, на босых ногах болтались истоптанные галоши… руки и лицо, очевидно, давно немытые, были буро-свинцового цвета. Степанова последние лет десять жила милостыней, плохо питалась, пила водку, когда представлялся к тому случай или были деньги, определенной квартиры не имела, а ночевала или по нищенским притонам, или же под открытым небом, где-нибудь в Чертовом рву или Лопатинском саду. Ранее этого она промышляла проституцией и прошла все стадии от высших до низших, пока не пришла в состояние полной руины, ходячего мертвеца. Умерла она пятидесяти лет: но по внешности ей смело можно было дать все семьдесят.
***
Обстановка, при которой окончила свой жизненный путь Степанова, удел женщин ее профессии, очень редкие из них выбиваются на дорогу и попадают в обычную жизненную колею, масса же их, никому ненужных и всеми забытых, больных и голодных, умирает под забором… Большинство «отверженных» – крестьянки или мещанки, другие сословия дают весьма малый процент их, и, безусловно, все происходят из бедной среды, они росли без всякого призора, на улице, между ними грамотная – редкое исключение; но никто не обращает своего внимания до тех пор, пока они физически не развились… Тут встретилась в них надобность, так или иначе, путем личного ли увлечения, или обмана и обольщения они «пали» и сделались достоянием улицы.
***
Несколько лет тому назад мне пришлось быть в окружном суде на одном уголовном деле, где обвиняемая – профессиональная проститутка – рассказала суду свою жизнь; то, что она говорила, могут рассказать десятки, сотни ей подобных, а потому не безынтересно будет привести здесь выдержки из ее рассказа.
Ольга В. – безземельная крестьянка одного из глухих уездов нашей губернии; пятилетним ребенком она лишилась в один год отца и матери, умерших от холеры, из всей родни у ней осталась одна только тетка, служившая кухаркой в уездном городе. Тетка взяла к себе Ольгу и стала ее воспитывать, т.е. кормить, поить, одевать и время от времени наказывать. Тетка ослепла, когда Ольге было девять лет; они наняли у одной мещанки угол и стали собирать милостыню. Ольга ничему не училась, она со слов едва заучила несколько коротеньких молитв, бывая постоянно на паперти, никогда не было в церкви; лет двенадцати она начала носить воду, по найму ходить на поденщину, мыть полы и белье. Между тем из худенькой, черноволосой и грязной девчонки выравнивалась красивая девушка, на которую порой засматривались не только молодые люди, но и один немолодых лет и солидного состояния чиновник, опытный глаз которого сразу отметил Ольгу… С Ольгой по временам вела разговоры, весьма продолжительные и обстоятельные, одна старуха, которой она раньше никогда не видала. Она уговаривала Ольгу «полюбить хорошего старичка, который даст ей за это десять рублей, «он все-таки барин, а не какой-нибудь мещанин или там мужик, ведь все равно кому-нибудь да придется…» Ольга в конце концов согласилась. Затем та же старуха предложила ей ехать в Смоленск, где она нашла ей «хорошего человека», согласного одевать ее «как куколку». Жалко было покинуть слепую тетку, но и соблазн быть барыней – был велик, и она ночью, ничего не сказав тетке, уехала. В Смоленске они нашли готовую для Ольги квартиру в одном из предместий города: она была хотя и небольшая – всего три комнаты, но чистенькая и довольно приличная. Старуха привела портниху, та сняла с нее мерку, а к вечеру одела ее в новое модное платье. Ольга посмотрела в зеркало и сама себе понравилась: «вот так ходит у нас следователева жена». Поздно вечером пришел «хороший человек». Для Ольги началась правильная жизнь; привыкшая к бедности, грязи и унижениям, она сначала чувствовала себя неловко в этой новой обстановке, но потом скоро освоилась с ней: поздно вставала, долго занималась туалетом; гуляла, ела вкусный обед, а вечером приезжал «добрый человек» и начиналась выпивка, которая затягивалась до утра. Так прожила она несколько месяцев, пока не почувствовала себя в особом положении: она испугалась и сказала своему покровителю. Известие это подействовало на «доброго человека»: с тех пор он больше не появлялся.
***
Родила Ольга в больнице, ребенок покричал денька два и умер. Когда,оправившись, она вышла из больницы, то не знала, что ей делать, работы никакой не знала, она едва могла иглу держать в руках да сварить щи. Идти на поденщину? Но она, живя в последнее время в довольстве, отвыкла от всякого труда… Один путь оставался: «принимать у себя» – и она пошла по этому пути…
Что же далее было? Бессонные ночи, пьянство, пошлости и грубости…
Пьяные гости сами «веселились» и заставляли ее веселиться, петь песни и плясать «русскую»… Она понемногу втягивалась в эту жизнь, чувство стыда, заглушаемое изо дня в день вином, постепенно атрофировалось, и только по временам Ольге вспоминалась разом вся ее жизнь, чувством бессильной злобы, ненависти наполняло ее душу и выражалось или в истерическом плаче, или же в буйной форме: она била посуду, бутылки, как зверь бросалась на своих «гостей», кусала, царапала их, но припадок оканчивался, и она лежала неподвижная, как пласт. Гости переставали безобразничать и успокаивались, не столько из чувства сострадания, сколько из страха скандала. Когда же она совершенно оправилась, они били ее за то, что она «испортила вечер». Ольга привыкала к водке, пила ее не только с «гостями», но и без них. Проснувшись поздним утром с головной болью и расстроенными нервами, она шарила по карманам оставленные «гостями» деньги и покупали водки. Она плохо питалась, по большей части сухими, холодными закусками, тем, что можно скорее достать… Такая жизнь подорвала ее здоровье: румянец пропал с ее лица, оно стало бледно-желтое, глаза потухли и глубоко впали в свои орбиты, она жаловалась на боль в груди и иной раз не могла подняться с постели по целым дням, во время кашля показывалась кровь…
Увядание это заметили ее клиенты и стали от нее сторониться; их сменил у Ольги низший сорт «гостей», среди которых преимуществовали мастеровые и солдаты; «заработок» сократился; другой вечер она, голодная и прозябшая, долго бродила по улицам, но никто на нее не обращал внимания; ей становилось трудно конкурировать с молодыми и здоровыми, какой и она была лет десять назад. Началась полупьяная жизнь впроголодь; холод и голод заставили ее уловлять пьяных; одного из таких, прельстившись его кошельком, в котором было много золота и серебра, она обобрала; но денег не сумела скрыть и скоро попала на скамью подсудимых; ее присудили к тюремному заключению. Она, конечно, отбудет определенное наказание, но что же дальше? Вероятно, то же, что и раньше, пока не умрет где-нибудь под забором, никому не нужная и всеми забытая, как Степанова…
Источник: Касов С. Репортерские заметки. Два слова об «отверженных» //Смоленский вестник. 1899. 17 января. №13. С. 2.