Помните ли вы детские страшилки? Ночь. Палатка (или спальня в летнем лагере, или тёмная комната вдали от родителей). И тихим, но зловещим шёпотом россказни о Красной руке, или гробике, или о девочке с красными ботиночками. Обязательно в кульминационный момент выбросить вперёд руку с растопыренными пальцами и закричать как не в себе: "Отдай ботиночки!"
Самое удивительное, что все и всегда попадались: визжали громко и со вкусом.
Одно из первых страшных воспоминаний связано, как ни странно, с Шерлоком Холмсом. Север. Зимняя ночь. Родители ушли в гости. Мне скучно, а старшая сестра читает. И чтобы я ей не мешала, отгоняет меня, строя мне "большие" глаза: оторвёт взгляд от книги, посмотрит молча и мееедленно откроет глаза как можно шире. Я кричу и убегаю. Не потому, что страшно, а потому, что игра такая. Дочитав, сестрица решила мне сказку на ночь рассказать. "Пляшущие человечки" - самое то для двух девчонок в пустой тёмной квартире, освещение которой - снег за окном. И "больших глаз" делать уже не надо: и без того ужас проникал в самую душу.
Потом в мою жизнь вошёл "Вий". О, я помню то незабвенное лето, когда мы всем двором с упоением пересказывали повесть Гоголя, не понимая её смысла. Сколько нам было? Мне - девять. Советский Союз с категоричным отрицанием религии. Какой храм? Какие ритуалы?
Но СТРАШНО было, до мурашек. Ночью (тогда никакого закона 15-39 и в помине не существовало, и мы обитали на улице до глубокой ночи) разыгрывали сцены из повести, ругаясь до хрипоты, кому лучше удаётся роль ведьмы.
Семилетняя Наташка лучше всех умела ходить, спотыкаясь, с закрытыми глазами, делая вид, что ловит нас. Добиралась до черты, что мы проводили веточкой по земле, и, словно в припадке, завывала, протягивая в нашу сторону растопыренные пальцы. А потом кто-то догадался приклеить вырезанные из картона ногти, покрасили их ярко-красным фломастером. Эффект не заставил себя ждать!
А вот мы - подростки. Близкой подруге по большому блату дали на три дня почитать новую книгу. Порознь не успели бы, поэтому после школы проводили время либо у нее, либо у меня, домашка оказалась не приоритетной (наверное, именно тогда и сделала свой окончательный выбор: математику я перестала понимать после пары книг, прочитанных вот так - вместо домашки). Роман Брэма Стокера нас увлёк в свои сети. О, как нам нравился д-р Ван Хельсинг. До сих пор помню ужас, который мы испытывали, когда читали по очереди сцену с гробами в конце романа. Вот Ван Хельсинг вскрывает один гроб, потом другой в поисках «не-мертвых».
«Затем я принялся за свой ужасный долг. Я испытывал отвращение. Если бы нужно было сделать это единожды, это было бы не так трудно. Но трижды! Опять приниматься за это отвратительное дело, едва закончив предыдущее! Это было ужасно с прелестной мисс Люси, а каково с этими незнакомками, которые пережили века и которые, если б могли, боролись за свои призрачные жизни…
О Джон, то была действительно работа мясника! Если бы не забота о других – и о мертвых, и о живущих, которые теперь находятся в большой опасности, – я не смог бы продолжать».
Перечитываю сейчас эти строки и думаю: а чего мы боялись? Да еще настолько сильно, то потом спорили, кто будет в комнате свет выключать. Каждая отказывалась, и мы долго кидали в выключатель то ручку, то тетрадку, то потом свои подушки, пока не проснулась бабушка и не напугала нас, появившись в комнате. Крику было! Весь дом, наверное, перебудили.
Что нас пугает сейчас?
Трудно сказать. Кинематограф и литература сделали сове дело: то, что в детстве наводило ужас, сейчас воспринимается легкой забавой.
Но как же приятны воспоминания о том, что было «страшно». И как жаль современных детей, для которых это «страшно» - не более «комариного укуса», ведь в их жизни монстры посерьезнее наших.