«Она поселилась в степи. Построила гостиничку придорожную, обосновала и обустроила по-своему, с колоритом. И проживала во владениях собственных тихо и покойно.
Бизнес приносил доход достаточный. Поменяла машину на внедорожник, сделала дополнительный ремонт - и мебельные вливания - в личные территории. И прирезала ещё земли. Обошлось дорого, но того стоило. Грузопоток и масса туристов обеспечивали круглогодичное заселение во всех домиках и номерах главного корпуса. Она была довольна, что выбрала удачное место на карте и щель в мироздании. Одиночество не смущало, да и дела так вести проще. Никто не даёт советов, не лезет под руку.
Она управлялась со всем хозяйством, имея штат немногочисленный. Повар с поварёнком; троечка юрких горничных; приходящий бухгалтер; менеджер по продажам «одомашненный», на «удалёнке»; управляющий и его зам. Был ещё Вася - шофёр, экспедитор и охранник в одном лице. Прочих не надо было.
Она редко заходила на бизнес-гектары, будучи уверена в управленцах. И отчёты и заявки получала на почты и там же и отправляла. Все связи велись по телефону и не часто. «Нечего баловать, пусть трудятся и отвечают за сделанное. Или не сделанное, так же!» - считала она. И мнений не меняла.
Степью же называла район местности уже обезлесенный. Но ещё с вполне удобоваримыми рощицами и перелесками. Скорее полустепь, поправил бы учитель географии. Недалеко имелось озеро, больше похожее на мелкое море. И она любила ходить туда в хорошую погоду.
Садилась на плавни у самой кромки воды. Смотрела вдаль и читала мысленно стихи. Медленно, «с припевом» - с повтором, значит. Так она сбивала надоедливый ритм однообразной работы. С её въедливым и непоседливым характером непременно надо было отвлекаться. А то - в клинч войдёшь, да так в нём и останешься..
Иногда - в горячие поры или форс-мажором - нанимала временных работников. Официанток на лето - кафе-веранды обслуживать, водителей к автобусику отельному - на местечковые экскурсии зевак возить, уборщиц и дворников-садовников - по надобностям сезонным. Народ приходил - и уходил - обнадёженный, облагодетельствованный и с приподнятым настроением. Она всегда справедливо оплачивала труды и не забывала хорошее. Врагов не заводила - муторно..
С прежним мироустройством - и жизнедеятельностью - контакты порвала и не налаживала уж. Хотелось чего-то свежего, настоящего. А эпоха кукловодов - в её судьбе - закончилась провалом карнавалов. И ссылкой участников на другие берега. Больше их перипетиями она не интересовалась.
Полюбила занятия давние - вновь. И случайно возникшие - заново. Приобщилась к конным прогулкам, ралли по степным буеракам, вылазкам в недалёкий губернский город. На вернисажи или в театр, на премьеры. Построив при отеле приличный бассейн, не отказывала себе в скоростных заплывах в пустые ночные часы. Редко принимала гостей, в трёхэтажном особнячке. Огороженном высоким забором и обнесённом прекрасным садом. Сухой климат - не помеха! В целом, жизнь налаживалась.
Полюбилось - вдруг! - вслух декламировать прозу. В полном одиночестве и по настроению. Случалось, подходили люди - слушали. Свои или приезжие, они замирали - будучи внезапно втянуты в некое действо, феерию и уже не в силах вырваться и освободиться. Присаживались куда попало, складывали руки устало и обречённо, страдальчески опускали вечно вздёрнутые уголки губ. Они читала в пол-голоса, переходя местами на трагичный шёпот. И в эти мгновения казалось вселенная уходит из-под ног. И наступает век хаоса и покаяния..
Ей и самой так чудилось, время от времени..
«XXXI.
Сбежав до половины лестницы, Левин услыхал в передней знакомый ему звук покашливанья; но он слышал его неясно из-за звука своих шагов и надеялся, что он ошибся; потом он увидал и всю длинную, костлявую, знакомую фигуру, и, казалось, уже нельзя было обманываться, но всё еще надеялся, что он ошибается и что этот длинный человек, снимавший шубу и откашливавшийся, был не брат Николай.
Левин любил своего брата, но быть с ним вместе всегда было мученье. Теперь же, когда Левин, под влиянием пришедшей ему мысли и напоминания Агафьи Михайловны, был в неясном, запутанном состоянии, ему предстоящее свидание с братом показалось особенно тяжелым. Вместо гостя веселого, здорового, чужого, который, он надеялся, развлечет его в его душевной неясности, он должен был видеться с братом, который понимает его насквозь, который вызовет в нем все самые задушевные мысли, заставит его высказаться вполне. А этого ему не хотелось.
Сердясь на самого себя за это гадкое чувство, Левин сбежал в переднюю. Как только он вблизи увидал брата, это чувство личного разочарования тотчас же исчезло и заменилось жалостью. Как ни страшен был брат Николай своей худобой и болезненностью прежде, теперь он еще похудел, еще изнемог. Это был скелет, покрытый кожей.
Он стоял в передней, дергаясь длинною, худою шеей и срывая с нее шарф, и странно жалостно улыбался. Увидав эту улыбку, смиренную и покорную, Левин почувствовал, что судороги сжимают ему горло.
— Вот, я приехал к тебе, — сказал Николай глухим голосом, ни на секунду не спуская глаз с лица брата. — Я давно хотел, да всё нездоровилось. Теперь же я очень поправился, — говорил он, обтирая свою бороду большими худыми ладонями.
— Да, да! — отвечал Левин. И ему стало еще страшнее, когда он, целуясь, почувствовал губами сухость тела брата и увидал вблизи его большие, странно светящиеся глаза…»
Л. Толстой. «Анна Каренина».