Интересное судебное дело попалось с натуральным детективным расследованием: все почти как сейчас, хоть и более ста лет прошло с тех пор. Описываемые события случились в 1888 году. Муж жену порешил на бытовой почве, причем ссоры у них начались давно, и она вполне могла от него уйти, даже жаловалась на него в инстанции, но почему-то (прямо как многие женщины сейчас) не смогла этого сделать. Почему, раскрою ниже.
Дело было так: июньским вечером крестьяне ловили рыбу в реке. Один из мужиков увидал, что по центру реки медленно плывет какой-то большой пестрый предмет. Оказалось – женское тело. Его выволокли на берег и побежали за начальством – деревенским старостой. Тот в свою очередь послал за полицией.
Прибывший урядник установил, что женщина была одета "в ситцевую рубаху, розовый сарафан и такой же фартук, в чулки и лапти; на голове был надет платок, на шее – медный крест".
На ней были усмотрены повреждения: опухоли, царапины, вздутия, следы крови на одежде. Для опытного полицейского картина была совершенно ясна - женщину долго и сильно били, а после задушили.
Личность женщины была установлена сразу же: мужики, рыбачившие на реке, немедленно «признали в ней жену однодеревенца Арсения Ковынцева – Прасковью».
Дальше история показывает, что урядник не лыком шит, а действовал как настоящий детектив. Он не пошел сразу к подозреваемому мужу, а провел предварительные мероприятия. А затем пошел в дом погибшей, где застал всю семью:
"25-летнего Арсения, мужа погибшей, его отца Максима и мать Феклу. Те начали юлить, «отозвались полным незнанием обстоятельств ея смерти»: говорили, что не знают, куда подевалась Прасковья; как, мол, с утра исчезла неведомо куда, так и нет ее...
Но урядник еще на берегу поговорил с местными жительницами, которые заявили, что видели, как Максим отправлял сноху в поле, к Арсению, косившему там сено. Так свекр попался на вранье.
Тогда урядник потребовал предъявить ему одежду, в которой Арсений, муж Прасковьи, работал в поле. Фекла принесла серую рубаху, но урядник опять-таки заранее разузнал у мужиков, что сено он косил в белой.
Когда урядник произвел беглый обыск и нашел ту самую, белую, рубашку, на которой обнаружилось небольшое кровавое пятно. Фекла, выгораживая сына, принялась было кричать, что рубаха взялась неведомо откуда, не было такой у Арсения, но ее никто не послушал.
К тому же в кармане Арсениевых портков нашелся обрезок старой веревки – пожалел ее, не стал выбрасывать орудие убийства.
Дальше отпираться смысла не было. Арсения взяли под стражу и доставили в Оренбургский тюремный замок".
Крестьянин объяснил свое преступление строптивым характером жены. Убил, мол, ее нечаянно, во время ссоры. Вот что написал его адвокат:
"Часов в 8 или 9 пришла на покос жена Прасковья Акимова [т. е. Акимовна] грести сено и принялась за работу. Во время работы я заметил ей, что она не чисто гребет, на что она ответила: «Как хочу, так и гребу». После этого я опять сказал ей: «Травы плохие, греби почище». На что она, изругавшись, бросила грабли и не стала работать. Я подошел к ней и ударил ее рукою по щеке. Удар рукою моею попал в висок. Жена моя упала и тут же умерла. Эта минута в моей жизни, в которую я погорячился, ударив жену мою, рок судьбы моей. Непредвиденно, в один момент, я стал несчастный: лишился жены и теперь привлечен к уголовной ответственности. Я, видя такую моментальную смерть жены моей, испугался, был вне себя, не знал, что делать. Я поднял жену, положил в телегу, отвез за полверсты к реке, положил в воду, а сам отправился домой"
Тем не менее, обнаружилась девочка-свидетельница, которая видела, как обвиняемый «привязывал ее к колесу [телеги] и бил». Другие жители деревни сообщили, что избиения не были редкостью:
"С самого выхода в замужество жила она с мужем плохо, несколько раз подвергалась побоям и истязаниям. Свидетельница Надежда Мартынова удостоверила, что, живя по соседству с Ковынцевыми, она встречалась с покойною, которая не раз просила у нея хлеба, говоря, что она ничего не ела. Аким, Матрена и Григорий Мажоровы – отец, мачеха и брат покойной – объяснили, что с нею в доме мужа обращались в высшей степени дурно, в особенности муж и свекровь, били ее, и однажды избили так сильно, что была при смерти и исповедовалась [т. е., готовясь к смерти, каялась священнику в грехах]"
Можно подумать, что женщина бесправная, и уйти от мужа не могла (не то, что сейчас — бери да уходи, но держат женщину, как правило, чисто психологические моменты: эмоциональная зависимость).
Но нет, в действительности за 4 года семейной жизни Прасковья дважды убегала из семьи мужа к отцу, в соседнюю деревню, но потом возвращалась – и снова была страшно бита. Почему возвращалась?
Есть предположение, что боялась осуждения. Но еще как вариант: не хотела оставлять мужу свое приданое.
Это звучит странно, но это факт. Желая забрать от мужа приданое, она даже за 2 года до гибели пыталась обратиться в суд. Однако тогда хода этому документу не дали. Причина: «вследствие непредставления законных пошлин». То есть у Прасковьи банально не было денег на правосудие… Уже после ее смерти, однако, заявление это было подшито в папку с уголовным делом.
Заявление ее было таким:
"Его Высокородию Господину мировому судье ... всепокорнейшее прошение.
Отец мой родной, Аким Исаев Мажоров, одной волости деревни Камардиновки, выдал мене в замужество в 1884 года [за] казеннаго крестьянина Арсентия Максимова, тоже Ковынцева. Муж мой законный на себе взял дерзкий трактяр [характер?], самый расслабленный повод, нехристианский образ. Постоянно бьет, мучит, хлеба мне не дает, всячески уграживает. В жизни по случаю крайнего мене стеснения ныне я, Прасковья, изъявляю на бумаге жалобу.
Во все [время] мирно я мужа обувала, одевала, два года. А он постоянно делает мне оскорбление без всякой причины, навлекает всякую клевету. Первый раз бил, покушался на жизнь мою в поле на дороге. 1886 года января 3 дня [мимо] ехал [из] деревни Михайловки Яков Васильев Жарков. 2 раза бил покушался на жизнь мою января 6 дня с позволения родителей – отца Максима Родионова, матери Феклы Андреевой, [и] сестра его, солдатка-бродяга Марья Максимова, били 3 раза уздою, покушались на жизнь мою. Января 9 дня 4 раза били, покушались на жизнь мою. Января 21 дня призывали священника села Добринки, [он] мене Прасковью исповедал, приобщил [причастил перед смертью]. Я священнику объявила, [что] мене все семейство било 5 раз, били, покушались на жизнь мою.
Сию ночь били всячески немилосердно, за волосы вытащили, из двора согнали, как скотину, пешею, раздевши. Я за двором в сене ночевала…
Мое движимое имущество доброе – укладка [т. е. сундук] крашеная – сохраняется замкнутая у мужа моего, и ключ при нем, у Арсентия Ковынцева. Стоит 5 руб. серебром. [Там хранится] шубка камлотовая, стоит 10 руб. серебром; зипун, стоит 5 руб. серебром; платок коричневый, стоит 1 руб. серебром; 6 скатертей, стоят 4 руб. 80 коп. серебром; 6 ручников, стоят 1 руб. 80 коп. серебром; 4 подушки – одна долгая [длинная], 3 маленькия – стоят 6 руб. серебром; одеяло теплое суконное клетчатое, стеганное, стоит 5 руб. серебром; 5 попон – одна суконная, 4 воловыя [для волов, т.е. быков – суконная, очевидно, для лошади], стоят 4 руб. серебром; полтора холста, стоят 4 руб. 20 коп. серебром; серьги серебрянныя, стоят 60 коп. серебром; юбка кисейная, стоит 80 коп. серебром; берда [ткацкий станок] десятная, стоит 50 коп. серебром; нитки, два фунта, стоят 1 руб. серебром; онучи [обмотки под лапти] стоят 1 руб. серебром; сошники железныя новыя, стоят 1 руб. серебром; овса брал на семена 10 мер, ячменю 5 мер, гречихи 3 меры – стоят 6 руб. серебром; образ [икона], родительское благословение, стоит 3 руб. серебром. Всего на сумму 65 руб. 20 коп. серебром.
В чем, Ваше Высокородие господин мировой судья, всепокорнейше прошу прошение мое принять, с Вашей стороны сделать мне защиту... С виновными поступить по закону; сие мое движимое имущество доброе отобрать, предоставить мне на руки, или во уплату 65 руб. 20 коп. серебром [выплатить] Прасковье Акимовой, по отцу Мажоровой, по мужу Ковынцевой..."
По большому счету, ситуация прямо современная. Женщина в принципе может уйти от мужа к отцу, и у нее даже к концу 19 века были разные варианты самостоятельного заработка. Вот тут я писала, чем могли зарабатывать незамужние женщины (или те, кого бросил муж, или кто по другим причинам не живет с мужем):
Но удерживает ее имущество. Сейчас ведь тоже многие не уходят из-за общей квартиры, или может быть бизнеса, которые невозможно разделить, и прочих вещей, в которые вложились, а делить не хочется. А так и живут, терпят, в том числе и каких-то материальных причин.
В итоге заканчивается, порой, все очень плохо. И никакие жалобы женщины в полицию или другие инстанции на избиения — не помогают. Как говорится, нет трупа, нет дела.
Как же наказали преступника? Тут разница с современностью есть, дали ему более строгое наказание, что могло бы быть в наше время.
Суд постановил сослать его в каторжные работы на 10 лет, а затем поселить его в Сибири навсегда. Судебные издержки возложить на осужденного.
Осужденный Ковынцев, ожидая в Оренбургском тюремном замке этапа в Сибирь, еще пытался добиться смягчения приговора и просил по истечении 10 лет каторги позволить ему вернуться к «престарелым родителям», у которых он единственный сын, но прошение его было отклонено.
Когда я провела параллель с нашим временем, в комментариях при обсуждении этого преступления была высказана такая мысль, что раньше люди были религиозными, и знали, что убийство грех, за который им потом обеспечены вечные муки ада. То есть наказание для них не исчерпывалось земным.
С одной стороны да, согласна. С другой, быть может, рассчитывали отмолить этот грех впоследствии, а может не так уж внутренне были религиозны, а лишь показушно — на уровне соблюдения предписанных внешних обрядов. Как бы то ни было, наказание за это преступление было серьезным, гораздо серьезней, чем теперь, но и оно не всех останавливало.
Это расследование на основе архивных документов провёл журналист "Урал56.Ру " Павел Лещенко, при содействии директора «Государственного архива Оренбургской области» Ирины Джим и начальника отдела публикаций Ксении Поповой. Нашла я его тут.
