Текст письма подвергся минимальным изменениям, но источники приведены и раскрыты в большем объёме, чем изначально.
Вы пишете: "Посмотрев документальный фильм о племени амазонских индейцев, я понял, что их жизнь была устроена так же, как и жизнь любого современного человека... их день казался столь же упорядоченным, как и день офисного работника".
Вы сделали этот вывод на основе одного просмотренного вами документального фильма. Я бы сказал, что Вы немного поспешны. Я не могу комментировать это конкретное племя, потому что я ничего о нём не знаю. Вы даже не указали, о каком племени идёт речь.
Я бы не обязательно сказал, что жизнь каждого древнего народа менее упорядочена, чем наша. Среди айнов (коренной народ охотников-собирателей, который ранее занимал часть Японии), ритуальные обязательства были настолько сложными и повсеместными, что налагали тяжёлое психологическое бремя и часто приводили к серьёзным расстройствам. [1]
Но, бесспорно, многие древние общества были намного менее упорядочены, чем наше. Относительно африканских пигмеев, см. книги Колина Тёрнбулла на эту тему,[2] или "Song from the Forest" Луи Сарно. Человек, который жил среди североамериканских индейцев в начале 19 века, писал, что они состояли из "индивидов, которые были воспитаны так, чтобы предпочитать почти любую жертву личной свободе... Индейцы индивидуально не признают никакого высшего начальства, и они не подчинены никакому правительству... Вообще-то воины, находясь в своих деревнях, непреклонны, чрезвычайно упорны в сохранении своей свободы и живут в состоянии равенства, близком к естественным правам... Хотя [их правительства] в чём-то похожи на демократическую форму, большинство не может принудить меньшинство к соблюдению какой-либо своей собственной воли".[3]
Конечно, Вы должны понимать, что до современной эры свобода не рассматривалась, как часто это бывает сегодня, как воля просто бездельничать в праздности и гедонизме. Считалось само собой разумеющимся, что выживание требует усилий и самодисциплины. Но есть огромная разница между дисциплиной, которую маленькая группа людей навязывает себе, чтобы справляться с практическими необходимостями, и той, которая навязывается извне большими организациями.
Вы пишете: "Высокая детская смертность должна оказывать влияние на женщин в этих культурах с тем уровнем страха о своих детях и их жизнях, который мы не можем себе представить".
Это хорошо сказано. Анархо-примитивистам удобно не обращать внимание на высокий уровень детской смертности (обычно около 50%) в большинстве доиндустриальных обществ, включая западное общество до 18 века. Основной ответ на это прост - Вы не можете убить двух зайцев одним выстрелом: если хотите избежать зла современного общества, то должны заплатить за это цену. Тем не менее, вероятно, что высокий уровень детской смертности был необходим для сохранения здоровья вида. Сегодня слабые и больные младенцы выживают, чтобы передать дефектные гены.
Как относились к этому древние женщины? Я не знаю, спрашивал ли кто-то у них об этом. Вероятно, для них (и для их мужей) очень болезненно, когда один из детей умирает. Но сомневаюсь, что они чувствуют то крайнее беспокойство, о котором Вы говорите. Исследование бушменов Калахари показало, что у них был очень низкий уровень психологического стресса,[4] и я предполагаю, что это касалось и женщин. Когда люди воспринимают как нормальное и ожидаемое, что половина их детей должна умереть в течение первых нескольких лет жизни, они, вероятно, переносят это легче и не беспокоятся об этом чрезмерно.[5] Человеческий род имел такой высокий уровень детской смертности в последний миллион лет и, вероятно, адаптировался к этому. Для женщины мучиться постоянной тревогой о её детях было бы мало полезным, поэтому склонность к такому беспокойству, возможно, была бы устранена естественным отбором.
Тем не менее, 50% уровень детской смертности - это не шутка. Это один из жестких аспектов отказа от промышленной цивилизации.
Вы спрашиваете: "Не может ли несчастье в нашей культуре происходить из-за отсутствия у нас крепких религиозных убеждений, а не из-за нашего промышленного образа жизни?"
Несомненно, некоторые люди счастливы благодаря стойким религиозным убеждениям. С другой стороны, я не думаю, что они - предпосылки для счастья. Вопрос, способствует ли религия обычно счастью, остаётся открытым для обсуждения.
Но мой основной аргумент - что упадок религиозности в современном обществе не является случайностью. Это неизбежное следствие технического прогресса. Для этого существует несколько причин, из которых я упомяну три.
Во-первых, как говорится на странице 42 журнала "Mean" [6] от апреля 2001 года: "Каждая завеса, которую приподнимает наука, означает, что Бог больше не сможет за ней скрыться". Иными словами, по мере развития науки она опровергает всё больше традиционных религиозных убеждений и, таким образом, подрывает веру.
Во-вторых, требование о терпимости противоречит стойким религиозным убеждениям. Различные особенности современного общества, такие как легкая дальнобойная транспортировка, делают неизбежным смешение разных этнических групп и разных религий. Сегодня люди разных этносов и религий вынуждены жить и работать бок о бок. Чтобы избежать разрушительных конфликтов, которые могли бы возникнуть из-за религиозной ненависти, общество должно учить нас быть терпимыми.
Но терпимость подразумевает ослабление религиозной веры. Если Вы твёрдо верите, что ваше собственное убеждение абсолютно, то вам также придётся верить, что каждое убеждение, расходящееся с ним, абсолютно неверно, и это влечёт определённый уровень нетерпимости. Чтобы верить, что все религии такие же правильные, как и ваша, вам придётся глубоко в душе испытать значительное сомнение в истинности вашей собственной религии.
В-третьих, все великие мировые религии учат нас таким добродетелям, как почтение и самоограничение. Но экономисты говорят нам, что наше экономическое благо зависит от высокого уровня потребления. Чтобы заставить нас потреблять, рекламодатели должны предлагать бесконечные блага, они должны поощрять несдержанный гедонизм, и это подрывает религиозные ценности, такие как почтительность и самоограничение.
###
Что касается Вашего вопроса - столько можно сказать в ответ, что мне невозможно сделать это кратко. Я ограничусь тремя из множества возможных аспектов.
(а) Действительно, во многих обществах расширенная семья, клан или деревня могли быть очень консервативными. Патриарх («старец», который руководил расширенной семьей) или совет старейшин деревни держали людей на коротком поводке. Но когда патриарх и старейшины деревни потеряли контроль из-за модернизации, их роль перехватила "система", которая теперь удерживает его гораздо крепче, чем старцы.
Семья или деревня были достаточно маленькими, чтобы индивиды в них не были безвольны. Даже если вся власть теоретически принадлежала патриарху, на практике он не мог удержать свою власть, если не слушал и не реагировал на жалобы и проблемы отдельных членов своей семьи.[7]
Сегодня, однако, мы находимся во власти организаций, таких как корпорации, правительства и политические партии, слишком крупных, чтобы реагировать на индивида. Эти организации дают нам много свободы касаемо безвредных развлекательных мероприятий, но берут под свой контроль вопросы, от которых зависит наше существование. В отношении них индивиды безвольны.
(б) В прошлые времена тем, кто был готов рисковать, часто удавалось избежать уз влияния семьи, деревни или феодальных структур. В средневековой Западной Европе крепостные убегали, чтобы стать торговцами, грабителями или горожанами. Позднее русские крестьяне убегали, чтобы стать казаками, чёрные рабы убегали, чтобы жить в дикой местности как маруны, а контрактные работники Вест-Индии убегали, чтобы стать пиратами.[8]
Но в современном мире больше нет места, куда можно убежать. Куда бы Вы ни отправились, вас можно проследить по номеру вашей кредитной карты, номеру социального страхования, отпечаткам пальцев. Вы, господин N, живёте в Калифорнии. Можете ли Вы получить там номер в гостинице или мотеле без предъявления удостоверения личности? Вы не можете выжить, если не вписываетесь в систему, иначе говоря, в "механизм". И становится всё сложнее получить работу, не сделав всю Вашу прошлую жизнь доступной будущим работодателям. Так как защитите свой тезис, что "[м]одернизированное городское общество позволяет уйти в анонимность, которой не дают семейные и клановые культуры"?
Правда, всё ещё есть уголки мира, где можно найти дикую природу, или правительства настолько неорганизованны, что можно уйти из системы там. Но это реликвии прошлого, и они исчезнут по мере технологического роста.
(в) "Сегодня", Вы пишете, "можно ... принимать любые убеждения или образ жизни. Также можно легко путешествовать, познавая другие культуры...".
Но к чему это приводит? Чего на практике человек добивается, меняя свои убеждения или стиль жизни, или познавая другие культуры? Практически ничего, кроме разве что удовольствия.
Людям необходима не только радость, но и целенаправленная работа, и им нужно иметь контроль не только над аспектами своей жизни, связанными с удовольствиями, но и над серьёзными, практическими, целенаправленными, важными для жизни аспектами. Этот вид контроля невозможен в современном обществе, потому что мы все находимся во власти крупных организаций.
В определённой мере веселье полезно. Но оно не является адекватной заменой серьёзной, осмысленной деятельности. В отсутствие таковой люди в нашем обществе скучают. Они пытаются избавиться от скуки, веселясь. Они ищут новый опыт, острые ощущения, приключения. Они подстёгивают свои эмоции, экспериментируя с новыми религиями, новыми художественными формами, путешествиями, новыми культурами, новыми философиями, новыми технологиями. Но всё равно им никогда не бывает достаточно, они всегда хотят большего, потому что все эти действия лишены смысла. Люди не осознают, что им на самом деле не хватает серьёзной, практической, целенаправленной работы — деятельности под их контролем и направленной на удовлетворение их самых важных, практических потребностей.
Вы спрашиваете: "Откуда мы знаем, что распад технологического общества не приведёт к более простой, но более подавляющей системе?"
Мы не знаем наверняка. Если технологическая система полностью рухнет, то в областях, не подходящих для сельского хозяйства, таких как скалистые горы, засушливые равнины или субарктика, люди, вероятно, станут кочевниками, поддерживая себя пастушеством или охотой и собирательством. Исторически, у кочевых народов обычно была высокая степень личной свободы.
Однако в районах, подходящих для крупного местного интенсивного сельского хозяйства, люди, вероятно, будут себя им обеспечивать. И при таких условиях вероятно будет развиваться угнетающий класс землевладельцев, аналогичный феодальной знати средневековой Европы или латифундистам в современной Латинской Америке.
Однако даже в самых угнетающих условиях прошлого люди не были так бессильны, как они сегодня. Например, русские крепостные имели средства для сопротивления своим помещикам. Они занимались обманом, кражами, браконьерством, уклонением от работы, поджогами. Если крестьянин был достаточно раздосадован, он мог убить своего помещика. Если множество крестьян одновременно злилось, могло произойти кровавое восстание, жакерия.[9]
Это не очень привлекательная картина. Но можно поспорить, что у русских крепостных было больше воли — той, которая действительно имеет значение — чем у среднего хорошо обученного современного человека среднего класса, у которого есть почти неограниченная свобода в отношении развлекательных мероприятий, но который полностью бессилен перед крупными организациями, контролирующими условия его существования и вопросы жизни и смерти.
Если техноиндустриальная система рухнет, вероятным результатом будет возвращение к приблизительно той ситуации, которая была несколько сотен лет назад, в том смысле, что люди будут жить в разнообразных условиях в разных частях мира. Будут болезни и здоровье, сытость и голод, ненависть и любовь, братство и этническая горечь, война и мир, справедливость и угнетение, насилие и доброта, воля и рабство, страдание и удовлетворение. Но это будет мир, в котором как минимум свобода будет возможной, хотя, возможно, и не для всех.
Если бы в нашем было всё это, то можно было бы разумно аргументировать, что лучше поддерживать существующую систему, чем толкать её к краху. Если крах произойдет быстро, как я считаю, то неизбежно будут кровавые потери, голод и смерть для многих людей. Несмотря на то, что наше общество в целом несчастно, большинство людей недостаточно недовольны, чтобы хотеть подвергнуть себя большим рискам и трудностям ради достижения результата, который далеко не будет общей идиллией.
Но на кону гораздо больше, чем относительные преимущества краха по сравнению с существующими условиями жизни. Мы также должны задаться вопросом, куда приведет нас так называемый "прогресс" в будущем. Какие чудовищные преступления будут совершены с божественными возможностями новой технологии? Будет ли человеческое поведение регулироваться биологическими и психологическими методами настолько, что понятие свободы станет бессмысленным? Будут ли экологические катастрофы, даже те, что сделают мир непригодным для жизни? Заменят ли нас машины или киберфизические формы? Будущее невозможно предсказать. Но две вещи точно ясны:
Первое, все самые глубокие человеческие ценности и качества, наиболее уважаемые и почитаемые с древних времен, станут бессмысленными или устаревшими в техномире будущего. Каков смысл идентичности, если Вы являетесь чьим-то клоном? Каков смысл достижения, если ваши врождённые способности были спланированы для вас биотехниками? Каков смысл свободы воли, если ваше поведение может быть предсказано и направляться психологами или объясняться механистическими терминами нейрофизиологами? Без свободы воли, каков смысл свободы или морального выбора? Каков смысл природы, когда дикие организмы могут выживать только там, где и как система выбирает, и когда их гены изменяются человеком, случайно или намеренно?
Уже сейчас мы видим, что общепринятые представления о традиционных ценностях, таких как верность, дружба, честность и нравственность, серьёзно изменились в современных условиях. Смелость обесценилась, личная честь практически исчезла. В будущем, с умными машинами, человеческим воздействием на генетическое наследие других людей и фактом жизни в полностью искусственной среде, условия жизни будут настолько радикально отличаться, выйдут настолько далеко за пределы всего, что человечество пережило в прошлом, что все традиционные ценности станут неважными и умрут. Само человеческое общество будет преобразовано в нечто совершенно иное по сравнению с тем, чем оно было в прошлом.
Второе, что бы ни произошло с технологиями в будущем, они не будут использованы рационально. Технология не будет использоваться "мудро". С учётом прошлой истории общества, тот, кто думает, что технология будет использоваться разумно, совершенно не имеет представления о реальности. Технология поведёт нас по пути, который мы не сможем ни предвидеть, ни направить. Вся история, а также общее понимание сложных систем, подтверждают этот вывод. Ни одно общество не может планировать и контролировать собственное развитие.
Изменения, которые принесет технология, будут в сто раз более радикальными и непредсказуемыми, чем любые прошлые. Технологическая авантюра чрезвычайно рискованна и безумна, а люди за неё ответственные - самые страшные преступники, которые когда-либо жили. Они хуже Гитлера, хуже Сталина. Ни Сталин, ни Гитлер никогда не мечтали о чем-то таком ужасном.
###
Кто говорит, что я люблю читать и писать? Конечно, когда ты находишься в тюрьме, тебе нужно как-то развлекаться, чтение и письмо лучше, чем просмотр телевизора (что я не делаю). Но когда ты живёшь в горах, тебе не нужно развлечений. Во время моего лучшего похода в горы я мало читал, а то, что я писал, в основном было в моём дневнике и предназначено не для удовольствия, а для записи моих переживаний, чтобы никогда не потерял о них память.
Позднее, начиная примерно с 1980 года, я установил программу книг. Но это было целенаправленное чтение, в основном в области социальных наук. Моя цель заключалась в большем понимании человеческой природы и истории, особенно того, как развиваются и меняются общества.
###
Я никогда не испытывал ничего кроме презрения к так называемым "детям 60-х", радикалам эпохи вьетнамской войны. (Чёрные пантеры и другие чёрные активисты являются возможными исключениями, так как чернокожие что тогда, что сейчас имеют более весомые жалобы на дискриминацию, чем у кого-либо ещё.) Я поддерживал войну во Вьетнаме. Я изменил своё мнение об этом, но не по тем причинам, которые Вы могли бы ожидать.
Я всегда знал, что наши политические и военные лидеры вели войну по отвратительным причинам — ради своей собственной политической выгоды и ради так называемых "национальных интересов". Я поддерживал войну, потому что считал, что необходимо остановить распространение коммунизма, который, по моему мнению, был ещё более опасен для свободы и более привержен технологиям, чем система, которая существует в этой стране.
Я изменил своё мнение об этой войне, потому что пришёл к выводу, что чрезмерно завысил опасность коммунизма. Я переоценил его частично из-за собственной наивности и частично из-за влияния медийной пропаганды. (В то время я ошибочно думал, что большинство журналистов достаточно честны и добросовестны.)
Как оказалось, коммунизм развалился из-за собственной неэффективности, и поэтому не потребовалась война, чтобы предотвратить его распространение. Несмотря на свою идеологическую приверженность технологиям, коммунизм оказался менее эффективным, чем капитализм, в обеспечении технологического прогресса. Наконец, из-за своей неэффективности коммунизм оказался гораздо менее успешным, чем ему бы хотелось, в подавлении индивидуальной свободы. Тридцать лет назад я видел образ стран-коммунистов из СМИ. Я верил, что это тесно регулируемые общества, в которых практически каждое движение индивида контролировалось Партией или Государством. Несомненно, это был способ, которым коммунистические лидеры хотели бы управлять своими странами. Но теперь кажется, что из-за коррупции и неэффективности в коммунистических системах средний человек в них имел гораздо больше свободы, чем обычно было дано на Западе. Очень просвещает исследование Роберта В. Тёрстона "Жизнь и террор в Сталинской России, 1934-1941" (Издательство Йельского университета, 1996) (Robert W.Thurston's study, Life and Terror in Stalin's Russia, 1934-1941 (Yale University Press, 1996).).
На основе информации Тёрстона можно с разумно утверждать, что средний рабочий в России при Сталине действительно имел больше личной свободы, чем средний американский рабочий большую часть 20-го века. Это, конечно, не потому, что коммунистические лидеры хотели, чтобы у рабочих была какая-то свобода, а потому, что им было неоткуда взяться, чтобы её предотвратить.
###
Вы пишете, что Вы "могли бы зайти в Интернет и узнать обо мне всё". Да, и, судя по интернет-публикациям, которые мне присылали, вероятно, большая часть того, что Вы узнали, было чушью. Отойдя от вопроса о точности информации, которую Вы оттуда получает, и предполагая в пользу аргумента, что Интернет является полностью полезным источником информации, его вес всё ещё крайне мал по сравнению с негативными аспектами технологии.
ИСТОЧНИКИ
- Carleton S. Coon, "The Hunting Peoples", Little, Brown And Company, Бостон, 1971, стр. 372-73.
- "The Forest People" и "Wayward Servants".
- John D. Hunter, "Manners and Customs of Several Indian Tribes Located West of the Mississippi", Ross and Haines, Миннеаполис, 1957, стр. 52, 319-320. Подлинность отчёта Хантера была подвергнута сомнению, но её убедительно защищал Ричард К. Дриннон в своей книге "White Savage: the Case of John Dunn Hunter", Schocken Books, 1972. В любом случае существует множество других источников, которые утверждают о свободе первобытных и варварских народов, например, E. E. Evans-Pritchard, "The Nuer", Oxford University Press, 1972, стр. 5-6, 181-83.
- Здесь я полагаюсь на свою память о чём-то, что прочитал много лет назад. Я не могу указать источник, и моя память не безгрешна.
- "Только с трудом смогут матери мбути вспомнить число своих умерших детей". Paul Schebesta, "Die Bambuti-Pygmäen vom ituri", том I, Institut Royal Colonial Belge, Брюссель, 1938, стр. 112. Это подразумевает, что потеря ребёнка была менее опустошающим опытом для женщин Мбути.
- "Mean" был малоизвестным журналом (сейчас уже не публикуется), для которого писал J. N..
- Думаю, что W. I. Thomas и F. Znaniecki, в однотомном сокращённом издании "The Polish Peasant in Europe and America", сделали это замечание в отношении отца-семейства в польских крестьянских семьях, но я полагаюсь на память и не могу указать страницу.
- Возможно, бегство от рабства и средневековых крестьян от своих феодалов/помещиков было обычным явлением. См. Richard C. Hoffmann, "Land, Liberties, and Lordship in a Late Medieval Countryside", University of Pennsylvania Press, Филадельфия, 1989, стр. 51-52; William H. TeBrake "A Plague of Insurrection", University of Pennsylvania Press, Филадельфия, 1993, стр. 8; Andreas Dorpalen "German History in Marxist Perspective", Wayne State University Press, Детройт, 1988, стр. 90, 158; Encyclopædia Britannica, 15-е издание, 2003, том 18, статья "European History and Culture", стр. 618, 629; том 20, статья "Germany", стр. 75-76, 81; том 27, статья "Slavery", стр. 298-299.
- Для этих форм сопротивления рабов и крестьян в общем (не только русских) см. Wayne S. Vucinich (ред.), "The Peasant in Nineteenth Century Russia", Stanford, Калифорния, 1968; Hoffmann, op.cit., стр. 144, 305, 356, 358; TeBrake, op.cit., стр. 8-9; Dorpalen, op.cit., стр. 90, 92, 123, 129, 158-59; Geir Kjetsaa "Fyodor Dostoyevsky:A Writer's Life", перевод Сири Хустведт и Дэвида МакДаффа, Fawcett Columbine, Нью-Йорк, 1989, стр. 32, 33; Barbara Tuchman "A Distant Mirror", Ballantine Books, Нью-Йорк, 1978, стр. 41; Encycl. Brit., 2003, том 27, статья "Slavery", стр. 298-299. Землевладельцы или рабовладельцы, сексуально злоупотребляющие крестьянками или рабынями, могли рисковать быть убитыми ими или их родственниками. См. там же, стр. 299. Моё воспоминание состоит в том, что сексуальное насилие над женщинами было самой распространенной причиной, по которой русские крестьяне убивали своих помещиков, согласно Mosse "Alexander II and the Modernization of Russia". (Так как я полагаюсь на память, я не могу указать номер страницы или полное имя автора.) Где-то в конце 19-го века мексиканский подросток-пеон по имени Доротео Аранго убил одного из владельцев поместья, на котором работал, в месть за нападение на свою сестру. Он скрылся в горах, где жил много лет в бегcтве. Позднее он приобрёл некоторую известность как революционер под именем Панчо Вилья. Encycl. Brit., 2003, том 12, статья "Villa, Pancho", стр. 369.
Перевод cumslut2002, из сборника Technological Slavery