Кто из нас не любит зрелищной драки? Да-да, не отпирайтесь и не скромничайте, всё равно не поверю. Даже если Вы не фанат кино, Вам определённо известны имена Джеки Чана и Брюса Ли, и Вы наверняка сможете вспомнить пару картин с их участием. Но что, если я скажу, что у этих боевиков есть не менее захватывающая литературная база? Устраивайтесь поудобнее, дорогие читатели, ведь сегодняшняя тема — жанр уся (武侠) до того, как он стал кино!
Вообще, ситуация забавная — фильмы в жанре уся видел если не каждый первый, то каждый второй, но при этом далеко не все знают, что это именно уся, а не просто "боевик". И далеко не факт, что даже этим людям известно о литературном первоисточнике. А он, между прочим, уже четыре века как оформился в самостоятельный жанр со своими особенностями, на которые прозрачно намекает название. Состоит оно из двух иероглифов – у (武, военное искусство), и ся (侠, рыцарь, благородный отважный человек). И прежде чем мы рассмотрим особенности жанра, давайте обратимся к понятию «ся» и посмотрим, с чего всё началось.
Было это давно, ещё в эпоху Воюющих Царств (476–221 гг. до н.э.). Тогда, как известно, чего и кого только в Поднебесной не водилось. Помимо прочего хватало и невзгод, и несправедливости, и раздора, а вот тёплых мест при государевой кормушке — нет. И те, на кого финансирования не нашлось, уходили куда глаза глядят, превращаясь в юся (游侠, «странствовать» + «рыцарь»), отважных народных героев и поборников правды… Во всяком случае, частично, потому что не каждый ушедший со службы воин становился юся. Кому-то приходилось менять профессию на более мирную, а кто-то из человека, который должен защищать народ от проблем, превращался в того, кто эти проблемы создаёт. Но слава о благородных странниках летела впереди них, и в конце концов ряды юся начали пополнять не только бывшие государевы воины, но и представители самых разных профессий. Чиновники, поэты, лекари, монахи, торговцы и даже простые земледельцы — все они могли забросить прежнюю жизнь и встать на путь путешествий и сражений. Этому немало поспособствовало моистское учение, которое подчёркивало важность равенства, составляло конкуренцию конфуцианству и не то чтобы сильно уважало ритуал. Идеальная философия для наших героев, не так ли?
Тем не менее, есть один нюанс. Далеко не все юся были бескорыстными и благородными. Объём этого понятия включает не только возвышенное «странствующий мститель/заступник/рыцарь», но и более приземлённое «авантюрист» или «солдат удачи». Плохо ли это? Да нет, ведь кушать хочется всем, а жить на что-то надо. Однако важно понимать, что юся не обладали невероятными добродетелями поголовно , и что объединяла их скорее деклассированность и некий маргинальный флёр, нежели желание спасать Поднебесную.
Наибольший разгул юся пришёлся на третий век до нашей эры, то есть, на самый конец эпохи Воюющих царств. Именно тогда сформировались первые одноимённые произведения, вобравшие в себя традиции сказаний о храбрецах. И казалось бы, всё просто замечательно, но в 221 году до нашей эры к власти пришёл Цинь Шихуанди (秦始皇帝, 259 до н. э. — 210 до н. э.), первый император Поднебесной, создавший единое централизованное государство. И бродячим рыцарям пришлось залечь на дно.
Вообще, в эпоху Цинь несладко было всем. Досталось и конфуцианцам, и другим учёным, да и людям вообще. Потому, собственно, долго она не протянула — как Цинь Шихуан почил, так она и схлопнулась. Не помог даже младший сын Хухай (胡亥), оперативно возведённый на престол: он проправил три года, да и всё. Но лодку уже раскачали, и вот на гребне волны появился Лю Бан (刘邦), крестьянин, повстанец и основатель династии Хань (汉朝). Он собрал отряд, взял штурмом Сяньян (咸阳), сверг династию Цинь…И решил сделать всё то же самое, только нормально. И ведь получилось! Эпоха Хань продлилась целых четыре века, стала основой для китайской культуры, дала название целому этносу…В общем, думаю, начинание Лю Бана увенчалось успехом.
Но вернёмся к нашим юся. Смекнув, что к чему, они вновь объявились и давай странствовать. Обстановка в Китае в первые годы Хань была несколько хаотичной. Страна нуждалась в возрождении, люди — в спокойствии, казна — в деньгах, и разобраться со всем и сразу было решительно невозможно. В те области Поднебесной, до которых у верховной власти не дошли руки, и стекались наши старые знакомые. Но прошли годы, империя окрепла, жить стало лучше, стало веселее. Притом всем, и ся в том числе. Поэтому неудивительно, что в какой-то момент общность их расслоилась, и из неё выделились наиболее зажиточные представители — храбрецы и в известной степени наглецы, назваемые по-китайски хаося(豪侠).
Как Вы можете заметить, слова юся и хаося похожи, и неспроста. Ключевое «ся» никуда не делось, ушло определение «ю», поскольку рыцари остались самими собой и делали всё то же самое...Вот только теперь у них было приличное вооружение и достаточное количество ресурсов, чтобы содержать при себе порой до нескольких сотен человек. Потому в слове и появился иероглиф хао: его значение — «выдающийся человек». Притом выдающийся по-разному: это может быть как храбрец, так и зажиточный деревенский воротила (а может, и вообще разбойник). Ну и естественно, все эти товарищи к верховной власти были не слишком лояльны, и более того, порой осмеливались ей противостоять.
Одна из таких историй приключилась в годы правления Хань У-ди (汉武帝, 156 до н. э.— 87 до н. э.). В то время в Китае жил один храбрец по имени Го Цзе (郭解). Сам он происходил из простолюдинов, но сумев стать известным ся, собрал вокруг себя приличное число сторонников. Фигурой он был приметной, да настолько, что в один прекрасный момент на него обратил внимание не кто-нибудь, а сам Сын Неба. Деятельность ся в целом и Го Цзе в частности ему категорически не нравилась, и на то были причины. Не секрет, что для того, чтобы вести активную внешнюю политику, нужен крепкий тыл и стабильное государство, а когда у тебя под боком недружелюбные вооружённые группировки, всё это под вопросом. Но отказываться от амбициозных походов Ханьский У-ди не собирался, и потому с ся надо было что-то делать.
Чжуфу Янь (主父偃), один из министров, был с императором абсолютно солидарен. Чтобы предотвратить возможные смуты, он посоветовал императору переселить часть сторонников хаося в местечко под названием Маолин (茂陵), что находилось недалеко от Чанъаня (长安). Сановник планировал одним выстрелом убить двух зайцев: с одной стороны, ослабить доморощенных феодалов, с другой — укрепить силы столицы, ибо живая сила лишней не бывает. И как Вы думаете, что после этого сделал Го Цзе?
Полностью оправдав статус храбреца, он отправился к главному полководцу императора с увещеваниями: «Мол, это всё люди бедные, нельзя-де их переселять, не по уставу это». И генерал увещевался…Вот только было это не к добру. Император, когда ему донесли о случившемся, пришёл в ярость. «Го Цзе простолюдин,» — воскликнул он, — «но кто бы мог подумать, что его власть и сила так велики, что за него заступился даже генерал!» После этого У-ди переселил не только тех, кого изначально планировалось, но и самого Го Цзе, а потом и нашёл предлог чтобы извести весь его род. С этих пор социальный статус ся вновь резко упал, а в народе появилось мнение о том, что те, кто борется за справедливость, часто происходят из неблагородных сословий, тогда как идущие против совести — часто учёные люди.
В общем, вытравить из народного сознания образ храбреца не удалось, и в эпоху Тан (唐, 618 — 907 гг.) образ рыцаря вновь появился в литературе. Тогда популярным жанром были новеллы, писавшиеся на самые разные темы, и нас наиболее интересует та, что назвается «Куньлуньский раб». У Вас может возникнуть закономерный вопрос: «Какой ещё раб? А где рыцари?» Но это неспроста. Дело в том, что по сюжету новеллы означенный невольник стремительно меняет профессию и место пребывания (ничего не напоминает?) в результате проявления недюжинной отваги. Помимо этого, в новелле прослеживаются две ярких особенности, которые позднее обнаружатся в более крупных произведениях уся: незаурядные способности и мотив противостояния злу (в данном случае оное наблюдается в лице вельможи).
Однако временем дебюта непосредственно романа уся по праву можно считать XIV век. Именно тогда появляются «Речные заводи» Ши Найаня (施耐庵) – замечательный двухтомник с обилием персонажей и множеством драк. Сюжет погружает нас в приключения удальцов из разных уголков Китая, которые по мере развития истории собираются в лагере Ляньшаньбо (梁山泊). Однако они не просто сборище лихих людей, способных чуть что броситься в драку, их объединяет внутреннее чувство долга, решительность и храбрость. Последние два качества нередко зашкаливают, однако в романе присутсвует и противовес в лице осмотрительного Сун Цзяна (宋江). Пусть он не так хорош в бою, как остальные персонажи, в тексте книги неоднократно подчёркивается, что его очень уважают за высокие моральные качества. Вообще, в уся они —двигатель сюжета. На странствия, борьбу с врагом и действия в принципе протагонист мотивируется именно этими внутренними импульсами. Никаких сюзеренов и побуждающих на подвиги прекрасных дам, как в европейских рыцарских романах! Нет, ну то есть, тема любви жанру не чужда, но настоящий китайский ся действует не потому что он влюблён, а потому что рыцарь! Хотя…А рыцарь ли он вообще?
Чтобы это понять, давайте опять обратимся к истории. Как известно, понятие «рыцарь» к нам пришло из Европы, точнее, получилось от польского «rycerz», переделанного из немецкого «ritter». Буквально это переводится как «всадник», и неспроста, ведь в этом и заключается его суть как боевой единицы. Однако всем ещё со школьной скамьи известно (во всяком случае, об этом должны вещать на уроках истории), что рыцарь является таковым не потому, что плюхнулся в седло, а потому что прошёл посвящение, присягнул сюзерену и состоит с ним в вассальных отношениях. Естественно, не за спасибо, ведь ему даётся земля, на которой проживают крестьяне со всеми вытекающими плюшками. Постепенно такие наделы закрепляются уже и за семейством воина, а рыцари из конного войска превращаются в наследственную аристократию, формируя довольно-таки замкнутое сословие. Естественно, оно вызывает бурный интерес менестрелей, подвергается активному влиянию цервки и, в конце концов, обрастает комплексом нравственных и эстетических идеалов. Заповеди, культ прекрасной дамы, поэтизация придворного рыцарства... В общем, обширный свод обычаев и правил дабы держать в узде благородных всадников. Ибо а ну как распоясаются и давай чинить произвол? Нет, естественно, произволом и резнёй эти господа периодически занимались (особенно в командировках или в отношении неблагородных сограждан), однако наличие рыцарского кодекса всё же позволяло сохранять хоть какую-то благопристойность. А то вдруг разжалуют?
Что же мы видим у ся? Ну, во-первых, никаких коней. Лошади, особенно хорошие, в Китае всегда были редки и дороги. То ли из-за состава почвы, на которой растёт плохая трава, то ли из-за неумения местных за ними должным образом ухаживать,то ли ещё из-за чего-то, но факт остаётся фактом. Есть ли деньги на боевого коня у деклассированного бродячего воина? Если и да, то это скорей исключение. О знатности и вассальных отношениях с кем-либо говорить не приходится, о земельных наделах и посвящениях — тоже. Человек мог стать ся просто решив, что общество прогнило, и ему не осталось ничего кроме странствий. Ну или если он совершил преступление, те же «Речные Заводи» прекрасно это иллюстрируют. Некий криминальный подтекст, что любопытно, прослеживается даже этимологически — как сообщает ресурс Vividict, иероглиф ся (侠) состоит в тесной связи с се/ся (挟), означающим «давить, подавлять, вымогать». Естественно, у богатых и ради того, чтобы раздать бедным, но всё же. Взято это не с потолка, а из ханьского словаря «Шовэнь Цзецзы» (说文解字), или по-русски «Происхождение китайских иероглифов». Написан он был во втором веке нашей эры, когда ся были частью реальности. В самоуправстве, кстати, можно уличить и Мелека из танской новеллы, и многих героев «Речных Заводей». Так, Лу Чжишэнь (鲁智深) наносит фатальный удар мяснику-обманщику, а У Сун (武松) жестоко мстит убийцам старшего брата. Ся не ждут правосудия от государевых слуг, ся разбираются сами, потому что чиновники ленивые, творят произвол, народ не уважают, и вообще, закон это фикция… Короче, правовой нигилизм цветёт и пахнет.
«Минуточку», — можете подумать Вы, — «А чем тогда, собственно, ся лучше тех, с кем они борются, и кто и им вообще дал право так себя вести?» И я отвечу: «Это другое. У ся есть моральные принципы». Правда, какие конкретно, узнать можно не всегда и не сразу, потому как они нигде не фиксируются и могут очень разниться от человека к человеку и от ситуации к ситуации. Может ли ся, руководствуясь своими добродетелями, быть милосердным и защищать слабых от произвола? Да. Может ли он, придя мстить обидчику, вырезать его семью и безвинных слуг? Тоже да. Такой персонаж непредсказуем, поскольку всеми его действиями руководит внутренний импульс, проистекающий из себя самого и не подчиняющийся ни закону, ни приличиям, ни даже порой зравому смыслу. И с одной стороны это прекрасно — высоко ценить своё внутреннее этическое чутьё и доверять ему, однако…Не становится ли оно сродни понятиям криминального мира?
Да уж, ну и досье получается. Тут вырисовываются скорее не рыцари, а Робин Гуды разной степени отпиленности, поэтому, думаю, лучше называть их оригинальным словом «ся». Нетрудно догадаться, что в городах или деревнях этим товарищам живётся не очень, и потому все их дороги ведут в загадочное место под названием цзянху (江湖). Загадочное оно для нас потому что не имеет, во-первых, определённых границ, а во-вторых — однозначного перевода. У последнего имеется несколько вариантов, каждый из которых отражает определённый аспект. К примеру, А. Ю. Кузьмин, переводчик романа Цзинь Юна (金庸) «Смеющаяся гордость рек и озёр» калькирует китайское «цзянху», предлагая вариант «реки и озёра», что вполне имеет право на существование. Дело в том, что впервые это понятие появилось в шестой главе книги Чжуан-цзы, и Л.Д. Позднеева, переводившая её на русский, выбрала этот же вариант.
Когда источник высыхает, рыбы, поддерживая одна другую, собираются на мели, и [стараются] дать друг другу влагу дыханием и слюной. [Но] лучше [им] забыть друг о друге [в просторах] рек и озер. Вместо того чтобы восхвалять Высочайшего и порицать Разрывающего на Части, лучше предать забвению их обоих и идти по своему пути.Чжуан-цзы, глава 6 «Основной учитель»
Естественно, если даос пишет про рыб, то он пишет не только про рыб. Здесь можно усмотреть многие смыслы, но ключевым является то, что цзянху выступают символом освобождения от какого-то бремени. Весьма актуально для китайцев в целом и для ся в частности. Исследователь жанра уся Р.А. Ягуфаров предпочёл иной путь: отступив от дословного перевода, он сделал ставку на передачу смысла и предложил именовать это место «Заозёрьем». По его мнению, водоёмы, отражённые в оригинальном названии, выступают границей, разделяющей мир ся и мир обычных людей. На мой взгляд, это вполне справедливо, но лишь с уточнением, что «озёра» подразумеваются полусимволические. Даже в романе Ши Найаня собственно заводи начинают фигурировать ближе к середине книги, а большая часть действия происходит в глуши (так тоже, кстати, можно перевести цзянху). Не стоит обходить вниманием и такой вариант, как «уголовная среда». Естественно, тут весь упор на смысл. Да, не все ся — уголовники, и не все уголовники — ся, однако кроме наших благородных товарищей в отдалённых от общества и власти местах имеют свойство прятаться и обыкновенные отморозки всех мастей. Гуань Шаньюань, автор из китайских интернетов, весьма красноречиво это подчёркивает:
Цзянху –это действительно противоречивое место. Предатели, покинувшие государев двор, отчаявшиеся люди, утомлённые странники могут скрыться там и отдохнуть душой и телом, подобно тому, как рыба уходит в открытое море, чтобы избежать великого бедствия…Однако люди, что качаются на волнах цзянху, между тем прекрасно осознают, что они коварны.Гуань Шаньюань, Законы цзянху.
Подтверждения из текстов уся долго искать не придётся. Там потенциальных опасностей столько, что, как говорится, ходи и оглядывайся. Дикие звери, что характерно, из них наименьшая, потому что в цзянху преспокойно может содержать таверну, например, каннибал, и даже не слишком при этом шифроваться. В уже названном романе Ши Найаня такая личность присутствует, зовут её Людоедка Сунь Эр-нян (孙二娘), и она отправляет неосторожных путников на начинку для пампушек. Что любопытно, не всех, ибо по её мнению нельзя обижать странствующих монахов, певичек и заключённых. Какой из этого можно сделать вывод? Во-первых, обитатели цзянху получают свои прозвища не просто так. Во-вторых, даже аморальные на первый взгляд личности могут обладать своими понятиями о морали... Ну или чём-то вроде неё. Однако полагаться на это всё-таки не стоит, ибо одного монаха Сунь Эр-нян по невнимательности таки съела. Кроме того, опасность для ся представляют и их «коллеги». Уже упоминавшийся ранее Сун Цзян так едва не обеднел на пару органов, когда угодил в плен к разбойникам. Главарь не признал в нём собрата и приказал своим молодчикам вырезать у героя сердце и печень, чтобы сварить из них суп от похмелья. И если бы не счастливое стечение обстоятельств, то...Ну, вы понимаете.
Так как же в итоге стоит переводить цзянху? Можно так, как описано выше, можно никак, то есть, транскрибировать на русский и держать в голове все возможные значения. В рамках разговора об уся, так, пожалуй, даже лучше, ведь место действия по мере развития жанра изменяется так, что реки и озёра там проявляются разве что метафорически. Так, вромане Цзинь Юна «Смеющаяся гордость рек и озёр» цзянху — уже не просто глушь, это отдельный мир со своими законами, порядками и иерархией. Там не просто прячутся отделившиеся от общества люди, там оно своё, хоть и весьма специфическое. Называется оно улинь (武林, сообщество мастеров боевых искусств). С вольницей улинь имеет как сходства, так и ключевые различия, в частности, распределение на школы и кланы, а также определённая замкнутость. То есть, попасть туда не очень просто, а уйти практически невозможно. И не потому, что стена на границе, а потому, что если человек вдруг решил завязать, это может для него плохо кончиться. Такое случилось с Лю Чжэнфэном(刘正風), героем романа «Смеющаяся гордость рек и озёр». Он решает покинуть цзянху, однако это очень не нравится другим его обитателям, и в конце концов, герою приходится покончить с собой, разорвав себе артерии внутренней энергией.
Но что же с сюжетом? Кто, где, как и с кем мы уже выяснили, осталось понять, что же, собственно, делает герой уся. А он, между тем, делает то, что и должен поборник справедливости — борется. Со злом, с миром, с людьми, с судьбой, словом, со всем, что противоречит его убеждениям. Иногда герой изначально ся не является и становится им вследствие каких-то лишений. Встав на этот путь, протагонист начинает понемногу накапливать мощь. Читать о героях, которые со всем справляются, не чихнув, не интересно, поэтому, разумеется, ему приходится разбрираться с ворохом проблем. Проходя через препятствия, наш ся достигает пика своих сил и превращается в этакого «супергероя», способного левым мизинцем разрулить большую часть конфликтов. Если автору хочется побольше стекла и драмы, то опциональна трагическая гибель, призванная напомнить читателю, что мир цзянху — это не Персиковый источник.
Вы можете подумать: «Что ж, звучит весьма неплохо, однако разве мы не встречали похожих вещей в других романах?» Скорей всего, встречали, и не раз, поскольку эта формула весьма универальна. Уникальность уся состоит в сочетании особого сеттинга и харизматичных героев с захватывающим сюжетом и боевыми искусствами. Последние подчас становятся таким же средством выразительности, как и литературные тропы. Кто-то использует в бою саблю, кто-то пару топоров, кто-то — стальной посох, кому-то привычней яростно бросаться в гущу схватки, кому-то — держаться позади и наводить чары (ведь редкий китайский роман обойдётся без даосского колдовства). Стиль боя персонажа может рассказать нам о его характере точно так же, как слова и поступки, любимое оружие — намекнуть, как герой видит мир, особенно если у него есть имя или собственная история. Даже если иногда это выглядит слишком пафосно или слегка наивно, у уся есть характерная и от того притягательная атмосфера, в которую хочется погрузиться.
Уся — довольно популярный жанр в Китае, однако у нас о нём знают весьма немногие. Причиной тому служит небольшое количество произведений, переведённых на русский язык. Помимо упомянутых Ши Найаня и Цзинь Юна есть многие замечательные авторы, к примеру, Гу Лун и Лян Юйшэн, ещё не открытые массовому отечественному читателю, и мне бы хотелось, чтобы это изменилось. Уся, несмотря на все свои особенности, жанр приятный и понятный. Чтобы насладиться сюжетом и проникнуться к героям, Вам не придётся изучать огромные талмуды и нагружать мозг чрезмерными размышлениями о глубоком подтексте. И это вовсе не потому, что его в романах уся нет — произведения жанра имеют и философское наполнение, и особый символизм, которые можно заметить, если обладать багажом специфических знаний. Однако даже если их нет, Вы совершенно не потеряете удовольствия от прочтения. Просто устройтесь поудобнее, погрузитесь в историю и насладитесь сражениями и странствиями, ведь, в конце концов, ради этого мы и читаем такие книги.
Радуйте себя в осенние дни, дорогие читатели, и не забывайте одеваться теплее.
Автор: Валерия Шень