Гениальность Пушкина связана во многом его широким эмоциональным диапазоном, способностью видеть один предмет в разных ракурсах, слышать как высокие, так и низкие вибрации и не смущаться их сосуществованием. Пушкин создаёт благоговейное "Я помню чудное мгновенье...", адресованное Анне Керн. Это стихотворение стало хрестоматийным примером возвышенной лирики. И Пушкин же пишет в частном письме Вульфу: "...наша вавилонская блудница Анна Петровна". А то ещё мимоходом упоминает о ней в письме к Соболевскому: "Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною одолженных, а пишешь мне о m-m Керн, которую я с божьей помощью на днях в..б…" .
Тот же Пушкин, который в эпиграмме "Орлов с Истоминой в постеле..." изобразил Истомину, рассматривающую в микроскоп мужское достоинство Орлова, посвящает балерине волшебные строки в "Евгении Онегине":
Блистательна, полувоздушна,
Смычку волшебному послушна,
Толпою нимф окружена,
Стоит Истомина; она,
Одной ногой касаясь пола,
Другою медленно кружит,
И вдруг прыжок, и вдруг летит,
Летит, как пух от уст Эола;
То стан совьет, то разовьет
И быстрой ножкой ножку бьет.
Очень разные контексты, очень разные регистры. И как-то чувствуется: всюду правда. И одно другому не мешает и не противоречит. У каждого образа своё место. Благодарная память читателей закрепляется, конечно, за "возвышенными" образами. Но мог бы поэт создать их столь головокружительно высокими, если бы не обладал способностью видеть низовые вещи? Это видение напоминает мне чем-то изображение на игральных картах: дама/король вверх головой точно такого же размера как эта же фигура вниз головой.