Жизнь моя, иль ты приснилась мне?
Сергей Есенин
1
Дом № 17 по улице Солнечной похож на раскрытую книгу, в корешке которой находится серая металлическая дверь.
Около трех часов пополудни из этой двери вышел пожилой человек в очках с тонкой золотистой оправой – Иван Иванович Елагин собственной персоной.
Фигура у него была поджарая, а лицо как у пустынника на древних фресках, проводящего жизнь в посте и молитвенных бдениях – с подковообразным подбородком и высоким лбом мыслителя, увенчанным пространной плешью.
Был солнечный день бабьего лета, и он вышел из своей кельи на седьмом этаже в белой сорочке с короткими рукавами, сандалиях и широких старомодных брюках, подтянутых кожаным ремешком. В руке у него была потертая дерматиновая сумка.
На лавочке у подъезда сидели две «кумушки» – Ольга Викторовна Караваева и Антонина Гавриловна Гопак. Елагин поздоровался с ними и потопал своей дорогой. Ольга Викторовна посмотрела ему вслед и, качнув сухонькой головой, вздохнула:
– О-хо-хо… Совсем мужик подался.
– Да, – протянула Антонина Гавриловна. – Просто смотреть на него жалко. Такой бравый был, а после смерти жены…
Елагин не расслышал этих слов, но он угадал, что женщины судачат о нем. Минут через десять он был уже в Гранде.
В небольшом зале расхаживал охранник в униформе с округлым брюшком и бдительным оком следил за тем, чтобы покупатели не сперли чего-нибудь с лотков. Иван Иванович взял порожнюю тележку и двинулся к стеллажам с продуктами. Он неспешно передвигался вдоль полок, наполняя тележку провизией. Затем проследовал к кассе, рассчитался за покупки, переложил их в потертую сумку, вышел из магазина, обогнул ограждения перед тротуаром и поднялся по сбегающей вниз улице к пешеходному переходу.
В небе плыли пушистые облака, светило ясное ласковое солнышко, и листья на деревьях горели золотом и багрянцем. Машины лились сплошным потоком – одни с холма, а другие им навстречу, отравляя воздух выхлопными газами. Выбрав момент, Иван Иванович пересек улицу тяжелой походкой, дошел до бордюра, и тут сердце его защемило, а на глаза навернулись слезы.
Для того чтобы ступить на тротуар с правого края зебры, ногу следовало поднять довольно высоко, но к корабельной площади бордюр шел под уклон, и тут его высота уменьшалась. По этой причине его жена, когда она еще могла ходить, всегда тянула его влево. А он, по укоренившейся привычке, забирал в правую сторону – потому что так идти было короче, и она, молча, влекла его за собой, ибо уже утратила дар речи. И тогда он следовал за ней, и поднимался на тротуар, и она протягивала ему свои худые дряблые руки, и он вытягивал ее наверх. А потом вел к стоящей неподалеку скамеечке, чтобы она могла отдышаться и передохнуть перед тем, как они продолжат свой путь.
И всё это так живо припомнилось ему сейчас…
А вот и та скамеечка на железном каркасе с прогнившими рейками, на которой они сиживали когда-то – а сейчас жены уже нет…
Он проходил мимо автозаправки, погруженный в свои невеселые думы, когда возле него притормозила золотистая Хонда. Распахнулась дверца, и из машины выглянула его кума, Вика.
– Привет, – сказала она ему и улыбнулась.
Несмотря на то, что ей уже скоро должно было стукнуть пятьдесят лет, она всё еще сохраняла женскую привлекательность. Похоже, недавняя смерть мужа так и не выбила её из седла.
– Привет, – сказал он.
– Из магазина?
– Ну.
– Подвезти?
– Не стоит. Погодка отличная, пройдусь и пешком.
Они поговорили о том, о сем, и она поехала на заправку. Он не знал ещё тогда, что видит её в последний раз, и что жить ей осталось не более двенадцати часов.
2
Виктория Сасс проживала в переулке Клубничном, за высоким кирпичным забором, от ворот которого, по новехонькой коричневой плитке, шел подъезд к гаражу в глубине двора. На фасаде одноэтажного дома под каштановой черепицей торчал глазок камеры наружного наблюдения, а на воротах красовалась табличка, извещающая о том, что объект находится под охраной.
После работы Виктория обычно просматривала видеозапись с камеры наблюдения: не терлись ли в её отсутствие возле дома какие-нибудь подозрительные типы? Ибо типов, готовых позариться на чужое, в последнее время расплодилось немало.
Вечером, накануне трагедии, ей позвонила старушка-мать, Валентина Федоровна Колбасова, справилась у дочери, как идут её дела и пообещала прийти к ней завтра часам к десяти – присмотреть за домом в ее отсутствие. Утром, в начале восьмого, она набрала её номер – чтобы еще разок напомнить дочери, что придет непременно. Но, если положить руку на сердце, ей просто хотелось услышать ее голос.
Однако Вика трубку не подняла.
Что же случилось? Возможно, она всё еще спала?
Но Валентина Федоровна прекрасно знала утренний распорядок дочери: подъем в семь часов, утренние процедуры, зарядка, легкий завтрак, почистила перышки – и в половине девятого уже за рулем своего авто.
Колбасова выждала минут десять и позвонила снова. Ответа не было. Возможно, Вика находилась в ванной? Или вышла во двор? Но когда и третий её звонок оказался безрезультатным – мать ощутила беспокойство.
Ведь выйти из дома дочь не могла: на работу ей к девяти часам, рано было еще. Возможно, что-то с телефоном? Она перезвонила ей на сотовый телефон, однако услышала лишь длинные гудки.
Минут десять или пятнадцать Колбасова пыталась дозвониться до дочери, и на сердце её становилось всё тяжелей.
Она попыталась отогнать от себя дурные предчувствия: мол, всё это твои глупые выдумки. Мало ли по какой причине Вика не берёт трубку? Но материнское сердце настойчиво било тревогу.
Она оделась и, не позавтракав даже, вышла из дому. Ноги сами принесли её в тихий переулок, где проживала Вика. А вот и её дом.
Сейчас, сейчас она войдёт в него, и увидит свою девочку. И она представила себе, как Вика выйдет ей навстречу, и как улыбнется ей, удивленная её ранним приходом, и как станет отчитывать её за нелепые материнские фантазии…
Валентина Федоровна вставила ключ в замок калитки, однако же, к её удивлению, калитка оказалось не запертой. Она ступила во двор. Собака почему-то не выбежала ей навстречу, она отметила это, но не придала этому значения. Дверь в дом была распахнута настежь.
Недоумевая, она поднялась на крылечко и вошла в дом.
Внутри царил беспорядок. Ей бросилось в глаза, что плазменного телевизора на тумбочке не было, ящики серванта были выдвинуты, и в них явно кто-то рылся, со стеклянных полок исчез хрусталь. На полу валялась пустая бутылка из-под коньяка.
Она заглянула в другие комнаты. Вики не было нигде, и повсюду царил ужасный беспорядок.
Что же случилось с дочерью?
Она вышла во двор и подошла к гаражу: гаражные ворота оказались запертыми. Затем зашла за боковую стену гаража, где был разбит цветник на небольшом клочке земли и… увидела ее.
Дочь лежала в луже крови, на цементированной дорожке между цветником и гаражом. На ней был стеганый светло-малиновый халат, одна тапочка держалась на ноге, другая валялись поодаль. На лбу запеклась кровь, а на груди и животе расплылись багровые пятна от колотых ран.
Как она не рухнула в обморок, и что пережила в эти мгновения – одному Богу известно…
В восемь часов двадцать семь минут в дежурной части милиции раздался звонок, и женский голос сообщил, что убита её дочь. Звонившая женщина сообщила адрес, назвала свою фамилию. Прибыла оперативная группа. Осмотрела тело. На цветочной клумбе был найден окровавленный кухонный нож. Немного поодаль валялась швабра, и на её перекладине было обнаружено пятно крови. Пока криминалисты снимали отпечатки пальцев в доме и на возможных орудиях убийства, а также фотографировали мертвое тело и проводили иные следственные мероприятия, приехала следователь: Ильина Ольга Романовна. Это была женщина уже бальзаковского возраста, с очень хорошей фигурой, одетая в темно-зеленый брючный костюм. У нее было открытое приятное лицо, и от нее исходил тонкий запах парфюма и волнующих женственных флюидов. Встретишь такую женщину на улице – и за что не подумаешь, что она работает в милиции.
Ольга Романовна ознакомилась с оперативной обстановкой. Уже прибывший к этому времени врач сообщил ей, что смерть наступила в результате проникающих колотых ран в промежутке от двенадцати часов ночи и до половины второго (точнее он сможет сказать позднее). Выслушав его, Ильина предложила Валентине Федоровне войти в дом, и они уединились на кухне.
Мать убитой женщины сидела за овальным стеклянным столом. Голова у нее плавала, как в тумане и, казалось, она не понимала даже, где находится и что происходит вокруг неё. Ольга Романовна мягко опустила ладонь на её руку и сочувственно сказала:
– Я понимаю, у Вас горе. Но мы должны найти тех, кто это сделал. Вы можете отвечать на мои вопросы?
Колбасова сглотнула слюну и кивнула.
– Хорошо. Тогда скажите, каким образом вы обнаружили тело дочери?
– Утром я позвонила ей, – было видно, что слова женщине даются с трудом. – Но она не отвечала на мои звонки, и я заволновалась.
– И пришли узнать, в чем дело?
– Да.
– У Вас были причины для беспокойства? Ей кто-нибудь угрожал?
– Нет.
– Возможно, её что-то тревожило?
– Нет.
– Вы уверенны в этом?
– Да. Вика никогда ничего от меня не скрывала. Она всегда рассказывала мне обо всем!
При этих словах Колбасова не удержалась и зарыдала. Она уронила голову на руки, скрестив их на столе. Худенькие плечи ее вздрагивали, и редкие седые волосики шевелились за её головой.
Ильина терпеливо ожидала, пока она выплачется. Она не впервые видела человеческое горе, но привыкнуть к нему так и не могла.
Ольга Романовна опустила руку на её судорожно вздрагивающие плечи и сказала:
– Успокойтесь, Валентина Федоровна.
Колбасова подняла голову, утерла ладошкой глаза.
– Да, да. Простите…
– Мы можем продолжать?
Колбасова кивнула.
– Итак, вы открыли калитку. Она была заперта?
– Нет, – промолвила старушка. – Я хотела открыть её ключом, но она оказалась уже открытой.
– А дверь в дом?
– Она была распахнута настежь.
– А были ключи от калитки и дома у кого-нибудь, кроме вас и дочери?
– Нет. Только у меня, и у Вики.
– Припомните. Возможно, вы, или же ваша дочь, давали их кому-нибудь?
– Ну, да… Викочка давала их одной женщине.
– Зачем?
– Ну, понимаете, – пояснила Колбасова, – мой зять перенес два инсульта и лежал, как колода. И за ним требовался постоянный уход. А Викуся бросать работу не хотела, ей надо было как-то дотянуть до пенсии. Вы понимаете? Ведь сейчас работу потерять легко, а найти новую – не так-то просто. Особенно в ее возрасте.
– И эта женщина присматривала за её мужем?
– Ну да. Но неделю назад Толик умер, Вика похоронила его, и ключи забрала себе. С тех пор я ежедневно приходила к ней, чтоб поддержать её и присмотреть за домом.
– А фамилию этой женщины вы знаете?
– Да. Это Галина Соскина.
– И где она живет?
– Улица Солнечная, 17. На седьмом этаже. Номер квартиры я не помню, но там её все знают.
– Так. А кем работала ваша дочь?
– Главным бухгалтером.
– Где?
– В морском порту.
Ольга Романовна прикрыла веки, стараясь не выдать охватившего её волнения. Теперь дело открывалась перед ней в совсем ином свете. От коллег из управления по борьбе с экономическими преступлениями и коррупцией она знала, что в морском порту проворачиваются махинации на очень крупные суммы. Ребята из УБЭП давно удили рыбу в этом мутном пруду и кое-каких судаков уже подцепили на крючок. Однако подсекать их пока остерегались: ведь бандиты, жулики и генералы переплелись в одном клубке.
Не связано ли убийство Виктории Сасс с аферами в морском порту? Ведь все платежные документы шли через главбуха. Возможно, она знала нечто такое, что представляло для кого-то опасность? Вот её и решили убрать? А дело обставить так, как будто бы это – банальное ограбление?
Но если это так… если это игры портовой мафии – а, скорее всего, так оно и было – то, какие ходы ей, Ольге Романовне Ильиной, теперь следует предпринять? Тут главное – не ошибиться. Раскроешь такое преступление – и ты на коне. Да только от него веяло чертовски сильным жаром. Смертельным жаром… Как бы не обжечься. Один неверный шаг, и…
– А эта Соскина, о которой вы говорили… – мягко произнесла Ильина. – Наверное, Ваша дочь очень хорошо знала её, если доверяла ей ключи?
– А! Галка Пьяные Трусы! – по лицу Колбасовой скользнула брезгливая гримаса, и она пренебрежительно махнула сухонькой ладошкой. – Это та ещё сучка, прости Господи. Клейма на ней негде ставить. Сколько раз я говорила: Викочка, доченька, послушай меня, дуру старую! Гони ты из дому эту тварь подзаборную. Смотри, подведет она тебя под монастырь. Так это всё Толька, зять мой, настаивал: мол, она моя родственница, пусть ухаживает за мной!
– А она что, родственница вашего зятя?
– Да какое там! – Старушка плеснула рукой. – Седьмая вода на киселе. Бывшая полюбовница его, шлюха из шлюх – вот какая она родственница! – Колбасова взглянула на Ильину так, как будто бы собиралась открыть ей великую тайну: – Смотрите! – она подняла палец. – У зятя был дядька. Этот дядька ушел из своей семьи и женился на Шурке Соскиной. А у этой Шурки была дочь Галка, нагулянная ею, невесть от кого. Вот какая она родственница.
– А кем работал ваш зять?
– Да никем. На шее у Вики висел, Альфонс конченный.
– А раньше?
– А раньше фотографировал на свадьбах. И уж больно падок был до всяких молоденьких курочек. А Галка в то время как раз начинающей шлюшкой была. Вот он и начал фотографировать ее голой, во всяких позах. А потом продавал снимки разным типам из-под полы. Я как-то нашла в комоде несколько этих фотографий… Это ж такой срам, такой срам, прости Господи! – Валентина Федоровна перекрестилась. – Век прожила – а такой мерзости никогда не видывала.
– А больше к вам в дом никто не приходил?
– Ну, еще Элеонора иной раз заскакивала вместе с этой сукой, чтобы помочь ей прибраться.
– А кто такая Элеонора?
– Да дочка ее. Тоже профура конченная, как и её мамаша.
Ольга Романовна потерла пальцем лоб.
– Скажите, Валентина Федоровна, а у вашей дочери дети есть?
– Нет. Не дал Бог ей деточек.
– А другие родственники, кроме вас?
– Никакого. Одна она у меня была.
Ильина нахмурилась:
– Ладно, давайте посмотрим, какие вещи пропали.
Они поднялись из-за стола.
Валентина Федоровна ходила по дому, перечисляла пропавшее имущество, а Ильина записывала в блокнот: «Хрустальная посуда, столовое серебро, плазменный телевизор, ноутбук, ковер, дубленка…»
– А из ювелирных украшений ничего не взято?
– Золотые сережки. Викочка никогда не снимала их.
– Опишите, как они выглядели.
– Ну, такие висюльки, с изумрудными камешками. Очень красивые. А под ними идет ажурный бриллиантовый полумесяц. Я подарила их ей на свадьбу.
– А другие ценности, деньги – все на месте?
– Все ценное Вика хранила в сейфе. А в серванте у нее лежали только небольшие суммы на текущие расходы, но теперь там ничего нет.
– А где сейф?
Сейф был сокрыт за репродукцией с картины Айвазовского, изображавшей сцену морской баталии.
– Вы знаете шифр кода?
– Нет.
– Ничего, – сказала Ильина, – наши специалисты разберутся…
Она попросила одного из криминалистов принести нож, найденный в цветнике.
– Вы узнаете этот нож?
Колбасова посмотрела на окровавленный нож с широким длинным лезвием и деревянной ручкой. Он был упакован в целлофановый пакет.
– Да, – выдавила она из себя. – Это нож Вики. Она работала им на кухне.
Ильина дала знак, и вещдок унесли.
Дело казалось запутанным. Если это были грабители – то почему действовали так глупо: убили хозяйку, даже не попытавшись выяснить у неё, где хранятся деньги? И почему убийство произошло в глубине двора, за гаражом? Что побудило хозяйку выйти ночью на дорожку у цветочной клумбы, прихватив с собой кухонный нож?
– А собака во дворе есть?
– Да. Барсик. Но он куда-то исчез. Я как вошла во двор, так и ждала, что он навстречу мне кинется. Но его не было.
– Вас это не удивило?
– Я тогда не подумала об этом. Решила, что он, наверное, где-то на улице бегает.
Возможно, как раз лай Барсика и привлек внимание Виктории Сасс? И она, вооружившись кухонным ножом, вышла во двор и столкнулась там с неизвестными?
Но если это люди из портовой мафии – а Ильина склонялась именно к этой версии – то зачем было наносить женщине столько ножевых ран, каждая из которых была смертельна? При этом и на дверцах серванта, и на бутылке из-под коньяка «Наполеон», которая валялась на полу, и в других местах были оставлены многочисленные отпечатки пальцев. Преступники не стерли их даже с орудий убийств – кухонного ножа и швабры. Всё это выглядело так нелепо, как будто тут орудовали какие-то зеленые сосунки.
Она зацепилась за эту мысль, но тут же отогнала ее: нет, нет, это маловероятно. Скорее всего, тут – разборки больших серьезных дядей. Кому-то надо было вывести из игры главбуха, её деньги – это для них пустяки. А весь этот хаос – просто прикрытие, ширма. Надо копать в морском порту!
Тем временем, оперативники обошли соседей, но их опрос оказался пустой тратой времени – никто ничего не видел и не слышал. Ольга Романовна изъяла видеозапись из камеры наблюдения и, покончив с формальностями, уехала в контору.
Она поручила двум сотрудникам прочесать ломбарды и комиссионки – не всплывут ли где-нибудь сережки убитой?
Конечно, она не рассчитывала на успех. Для тех, кто убил Викторию Сасс, было бы сущим безумием продавать сережки, снятые с еще не остывшего трупа. Но – чем черт не шутит?
Записи видеонаблюдения тоже результата не принесли. Их попросту не оказалось. Случайность?
К одиннадцати часам ее вызвали на летучку к начальнику. К этому времени ей уже стало известно, что преступников было трое – их отпечатков не было разве что на потолке. Но в картотеке эти пальчики не значились.
Ребятам из технического отдела удалось открыть сейф. В нём оказались документы на дом, паспорт убитой и свидетельство о смерти мужа. Отдельно лежали 22 тысячи долларов, 4 тысяч евро и 9 тысяч гривен. Бижутерия, лежавшая в позолоченной шкатулочке отдельно, скорее всего, не имела большой цены. Так что и здесь зацепок не оказалось.
Ильина доложилась начальнику по этому делу. Он спросил у неё, что она намерена предпринять, и она ответила, что, прежде всего, хотела бы пошевелить палкой в морском порту – возможно, там всплывёт что-то интересное. Затем повстречаться с Соскиной и прояснить ситуацию с ключами.
Начальник линию её расследования одобрил, но предупредил:
– Только смотри там, поаккуратнее орудуй своей палкой. А то ведь можно и без палки, и без головы остаться.
Она возвратилась к себе кабинет.
Последние слова шеф произнес как будто в шутку – но в них чувствовалось предостережение: не разевай варежку, гляди, куда ступаешь!
И все-таки, Ольга Романовна решила начать с порта.
Она уже собралась было выходить из кабинета, когда зазвонил её мобильный телефон. На связи был Паша, один из двух сотрудников, посланных ею на поиски сережек убитой.
– Есть! – услышала она его взволнованный голос. – Записывайте, Ольга Романовна! Негода Геннадий Яковлевич, 2000 года рождения от рождества Христова, проживает по переулку Овражному, дом №23. Час назад, или около того, он принес в ломбард по улице Кутузова сережки. Золотые висюльки. Очень красивые изумруды. Под ними – филигранные полумесяцы. Все сходится, это они.
Неужели удача? И все оказалось так просто? Ей даже не поверилось в такой легкий успех.
Она тут же села за компьютер и подключилась к базе данных тех, кто уже попадал им на заметку. Ввела в строку поиска фамилию Негода, и выпало сразу аж четыре человека. Все они были прописаны по адресу: Овражная, №23.
Негода Яков Кузьмич, 1964 года рождения, профессиональный вор-карманник, имеет три судимости, в настоящее время отбывает наказание в лагерях общего режима. Фотография не очень хорошего качества: тощий тип с темным костлявым лицом, лоб узкий, короткие щетинистые волосы, мертвящие угольки глаз…
Негода Ирина Игнатьевна, 1972 года рождения, его законная супруга. Имела одну судимость. Пырнула ножом собутыльника в пьяной драке. Получила три года условно – учитывая тот смягчающий её деяние факт, что на момент поножовщины она являлась матерью двух малолетних детей. Ее фотография была немного лучше: огненно-рыжая баба с круглым лицом, усеянным бронзовыми крапинками. Взгляд у неё был тяжелый, угрюмый. Расплывшиеся бедра. Талии, в обычном понимании этого слова, не было.
Отпрыски этой славной четы.
Негода Геннадий Яковлевич, принесший в ломбард золотые сережки. Имел несколько приводов в милицию за хулиганство и кражу металлолома. Состоит на учете в детской комнате милиции. Достиг совершеннолетия три недели назад, и теперь уже может отвечать за свои деяния по всей строгости закона. Фигура – как и у отца: тощая, поджарая. От матери унаследовал рыжие волосы и веснушки на туго обтянутом кожей костлявом лице. Взгляд хищный, недобрый – молодой волчонок!
Потап Негода, 14 лет. Несмотря на столь юный возраст, уже сподобился сомнительной чести попасть в их картотеку: шарил в чужих дворах и огородах, орудовал на чердаках, воровал телефонные кабели. Одним словом, приобретал навыки, проходил курс молодого бойца. Внешне почти не отличим от брата.
Через три четверти часа к переулку Овражному подкатил милицейский уазик, и из него вышла оперативная группа – машину оставили за углом, дабы не спугнуть «клиентов». Однако, как выяснилась вскоре, проехать к дому Негоды на автомобиле они все равно бы не смогли: метров через пятьдесят переулок начинал круто сбегать с холма узкой извилистой тропой. С обеих сторон возвышались гнилые покосившиеся заборы, над головами нависали ветви акаций и абрикос, а с левой руки петляла вонючая канава, прорытая помоями и дождевой водой. Идти по этой козьей стежке можно было лишь гуськом, подобно футболистам, выходящим на футбольное поле.
Нечетные дома шли по левой стороне переулка, но таблички с номерами вывешивать тут принято не было. И все-таки, оперативники смогли вычислить нужный им дом.
Это была старая покосившаяся мазанка – из тех, что воспевал в своих творениях Тарас Григорьевич Шевченко. Хатка сидела в яме, край ямы с течением времени обсыпался, и забор, соответственно этому, переносился все дальше на тропу, пока не вылез на её середину. Сооружен он был из разносортных кусков шифера, и это вносило свежую струю в угрюмый пейзаж. С противоположной стороны стояла облезлая хибара с заколоченными окнами, так что в этом месте следовало протискиваться бочком. За шиферным забором теснина обрывалась, и с правой руки взору открывался лысый бугорок, на котором был разбросан всяческий хлам, и росла чахлая травка – по всей видимости, когда-то на этом месте стоял дом. А аккурат против бугра, между забором из шифера и следующей хатой, словно в бильярдной лузе или же мышиной норе, схоронилась покосившаяся калитка. Из-за забора доносилась брань, уснащенная самой отборной матерщиной. И именно это обстоятельство и убедило сыщиков в том, что они вышли на искомый объект.
Бойцы проверили оружие. Осторожно просочились во двор через кособокую калитку и увидели перед собой открытую настежь дверь в убогую хату. Однако пьяные голоса доносились из сарайчика в глубине двора. Старший команды дал знак – и двое оперативников устремились в открытую дверь, а остальные двинулись к сараю.
Там пировало трое подростков. Они и глазом и не успели мигнуть, как оказались лежащими на полу лицами вниз. Все трое были пьяны в дымину. Двое из них – рыжеволосые братья Негоды, тут и к бабке ходить не надо. Третьим был какой-то белобрысый шкет. Ему бы еще соску сосать, а не водку пить…
На следующий день Ольга Романовна докладывала на летучке по делу об убийстве Виктории Сасс.
– Снятые с ушей убитой золотые сережки были сданы в ломбард Негодой Геннадием Яковлевичем, 2000 года рождения, проживающим по адресу переулок Овражный, дом № 23. По указанному адресу обнаружены вещи с квартиры убитой: плазменный телевизор, ноутбук, посуда из хрусталя, женская дубленка и прочее. Отпечатки пальцев на ноже принадлежат Геннадию Негоде, а на швабре – его четырнадцатилетнему брату Потапу. Задержан и третий член банды, такой себе Пушин Тарас Григорьевич, о тринадцати с половиной лет от роду. Его отпечатки пальцев присутствуют на бутылке из-под коньяка «Наполеон», дверцах комода, а также рассеяны по всему дому – как и братьев Негоды. На момент задержания троица находилась в состоянии сильного алкогольного опьянения. На допросах они показали, что проникли во двор Виктории Сасс с целью хищения металлолома. Залаявшую на них собачку огрели камнем и выгнали со двора. На шум вышла хозяйка с ножом в руке и стала на них кричать. Тогда они забежали за гараж, и она последовала за ними. Четырнадцатилетний Потап, в целях самозащиты, как он пояснил, схватил швабру, которая стояла у стены гаража, и ударил ею по голове хозяйку дома. А его старший брат вырвал у неё кухонный нож и нанес ей пять смертельных ран – тоже, по его словам, в целях самозащиты. После этого троица вошла в дом, распила бутылку коньяка «Наполеон», найденную ими в серванте, забрала плазму, ноутбук, дубленку и скрылась с места преступления. Ночью, в сарайчике у Негоды, они пили самогон, отмечая успех своего предприятия. Под утро вспомнили о золотых сережках, вернулись назад и сняли их с ушей убитой. Заодно прихватили ковер и ещё кое-какие вещички. Золотые сережки Геннадий Негода снес в ломбард, купил водки, сигарет, закуску, после чего троица продолжила банкет. До суда малолетки выпущены на подписку о невыезде, а Геннадий Негода взят под стражу.
Начальник отдела, тихонько постукивая пальцами по столу, задумчиво произнёс:
– Так, говоришь… портовая мафия к этому делу непричастна?
– Никак нет, Владимир Сергеевич. Теперь остается только прояснить эпизод с ключами от дома Виктории Сасс. Наши эксперты установили, что это – дубликат. И сделан он с тех ключей, которые, во время болезни её мужа, находились у Соскиной. Как они попали в руки к этим отморозкам – пока что неясно.
– А они что пояснили?
– Двое молчат. А старший Негода, утверждает, что случайно нашёл их у калитки убитой.
– Врет?
– Естественно. Этот тип якшался с дочерью Соскиной, а также водил дружбу с её сыном. К тому же Элен, так зовут эту девицу, бывала с матерью в доме убитой, и вполне могла быть наводчицей.
Начальник почесал затылок и изрёк:
– Хорошо. Работай.
Он поднял палец и дал ещё одно ценное указание:
– Но не затягивай. Нам некогда топтаться на месте. Сегодня утром трое в масках ограбили гражданку Елизарову. И, представь себе – в том же переулке, что и Викторию Сасс. Возьмешь это дело себе. Тем более, что местность тебе уже знакома.