«Она оглянулась по сторонам. Из «бьющегося стеклянного» были наборы посуды: подаренной на даты, купленной задорого по случаю, привезённой из-за границы. Так же, масса небьющегося французского. Но её бить - позорить сам акт непослушания. И её - такую нужную и полезную в хозяйстве. Но ныне совершенно бестолковую она отмела сразу.
И следующие полчаса лупила по стенкам, косякам и полу в хорошем ламинате, приобретённые когда-то дешманские тарелки и тарелочки - фаянс для дачи. Они разлетались кусками и кусочками - за милу душу! Она зачарованно смотрела, как взмахивает рукой, с очередной жертвой бабьего произвола. Как посудина летит, зачёрпывая краями и углублениями воздух в квартире - плотный, недавно прокуренный, ядовитый от накопившейся злобы и желчи. Как планирует миллисекунды, покачиваясь на воздушной подушке и падая быстрее толстым неловким дном, нежели куда более изящными боковинами. Как хрустит уже на половицах, от удара нежданного ещё пока целое. Но вскоре - уж, только на выброс. Неисповедимо хрупка жизнь чего бы то ни было.. Как несутся осколки по скользкому ламинату - под диван и кресла, под сервант и тумбу для TV. Крутятся, юзят, подпрыгивают - словно котята в коробке. Как образуется кучка битого, в виде услады такого же разбитого сердца..
Она била в остервенении, пока запасы не кончились. В дверь входную два раза звонили соседи - отделалась лёгким матом, обоюдным.
После села на краешек софы. Уронила лицо в натруженные ладони и зарыдала. Громко, некрасиво, с подвывами. Как - наверное.. - плачут в дальних деревнях бабы, по получении похоронки. Так и она, хоронила любовь, себя, судьбу.
Как закончила, пошла за совком. Большой шваброй с густой щетиной заметала в пластиковый ковш. И носила к ведру мусорному. Мозаичные голубенькие цветочки, листики жжёного сахара, жёлтые горошки, полосы всех мастей и просто однообразно белое. Особенно удались, в смысле силы и качества разброса, предметы чайного наборчика «на четверых». Два блюдца с гвоздичками, а два полосатеньких. И широкие - пиалками, да с ободком золотеньким - чашки, в тон. Удобные очень для равномерного, но скорого остывания напитков. Она точно помнила, что покупала их для дивных дачных посиделок со старинными приятелями и добродушными соседями. Не сбылось!. Такая вот «приятелка» присмотрела вместо аналогичного - по примеру хлебосольному - набора. Её мужа. И увела, не глядя.. А он - увёлся.
«Теперь уж!..» - задумчиво мычала, сгребая останки брака в синий пластик, - «теперь уж.. попьёте.. чайку.. Вдоволь.. вдосталь..» И бранилась извозчиком и даже хуже..
К вечеру выдохлась, отмякла гневом. Вынесла два ведра боя на помойку, пол замыла от пыли белёсой, колкой. И принялась пить. По старому русскому обычаю. Всё лучше, чем стрелять изменщицу или изменнику нечто гендерное откручивать. В планах было - пить дня три, далее опохмел не торопясь. Чтоб на работе не сказалось и вообще.. Жизнь после чужой подлости только начинается. Это она обрела в виде непререкаемой истины возле бака с мусором, во дворе. Отпыхавшись наконец и улыбнувшись заходящему летнему солнцу. И смеху чьего-то местного ребёнка..»