Итак, герою не нравится "лик мира сего" или он здесь не понят, а порой и отвергнут. Тогда он открывает для себя иную реальность - заоблачный мир мечты. Так происходит и с Ансельмом из новеллы Э.-Т.-А. Гофмана "Золотой горшок", которого отметил и призвал к себе волшебник Линдгорст, отец возлюбленной Серпентины, и с Акакием Башмачкиным - очарованным повелителем царства букв: "Вне этого переписывания, казалось, для него ничего не существовало".
Герой романа В.В. Набокова становится шахматистом. "Стройна, отчетлива и богата приключениями была подлинная жизнь, шахматная жизнь, и с гордостью Лужин замечал, как легко ему в этой жизни властвовать, как всё в ней слушается его воли и покорно его замыслам". Миллионы людей любят эту игру, но лишь этот, единственный создал себе новую вселенную и целиком "переселился" туда.
Фантастическая реальность полностью заменила герою его прежнее земное существование. Только здесь он смог реализовать свои дарования и осуществить мечты. Он счастлив: всё, что ни задумывает, исполняется сразу и без усилий, словно мановением волшебной палочки.
Но вдруг почему-то получаться перестает. И в этот-то момент Лужин замечает девушку. Теперь он не может принадлежать игре всецело, потому что вынужден "высовываться" в земное бытие.
(Акакий Акакиевич раньше ведь решал свои бытовые проблемы - как без этого. Почему же пошив новой шинели теперь стал фатальным? Кстати, получив ее, Башмачкин посмеялся над старой, столько лет ему служившей!)
А Лужин, чем больше открывшуюся ему земную жизнь осваивал, тем сильнее в ней укреплялся и задерживался, испытывая "радость" в доме родителей невесты. Это не могло не вызвать рокового раздвоения сознания героя: "Лужин, томно рассеянный по комнате, спит, а Лужин, представляющий собой шахматную доску, бодрствует и не может слиться со счастливым двойником". И теперь он "после каждого турнирного сеанса всё с большим и большим трудом вылезал из мира шахматных представлений, так что и днем намечалось неприятное раздвоение".
(Мотив двойничества весьма важен и распространен в романтической литературе. Вспомним хотя бы "Песочного человека" Э.-Т.-А. Гофмана, повесть Ф.М. Достоевского "Двойник", сказку Г.Х. Андерсена "Тень", не говоря уж о "Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда" Р.Л. Стивенсона.)
Почему же дорогу "туда" найти просто, а вернуться обратно - нет? Этого не удалось ни Башмачкину, ни Натанаэлю из "Песочного человека", ни Лужину, который "выпал" из реального бытия еще ребенком, "ребенком" и вернулся в него. Творя и властвуя в шахматной вселенной, в земном существовании он ничего создать не смог: ни дома, ни семьи, - оказавшись несостоятельным как муж, как мужчина. Жил в квартире, снятой на деньги родителей невесты. Не сумел овладеть ни одной из профессий. Правда, мог бы зарабатывать, сотрудничая в шахматных журналах и принимая участие в турнирах, но отныне путь в эту сферу был ему заказан, а ничего другого он не умел, не знал и знать не хотел, хоть, вроде бы, и старался вжиться в новое для него состояние.
Более того: тот, кто еще недавно создавал законы шахматного мира, царствовал и повелевал его пешками и фигурами, сам стал такой "фигурой", "куклой" в руках злого демона. "Мимоходом портной полоснул его мелом по сердцу, намечая карманчик, после чего безжалостно сорвал уже как будто готовый рукав и стал проворно вынимать булавки из лужинского живота". Герою шьют костюм, но не напоминает ли он сам бездушный манекен, которым виртуозно распоряжается проворный мастер?
Кстати, в конце романа его внимание остановит восковой бюст в женской парикмахерской. Лужин "стал разглядывать восковое лицо. (...) Взгляд восковой дамы, ее розовые ноздри, - это тоже было когда-то. (...) Ему стало отвратительно неприятно, он прибавил шагу, хотя некуда было спешить".
Интересно, какой у куклы может быть "взгляд"?! И почему захотел поскорее убежать, чтобы не видеть и забыть? Живое встретилось с неживым, и оно узнало в нем старого знакомого! Ведь где-то это уже "было когда-то"! Так где и когда? КТО их "свел"? Может, имелось в виду то самое, так хорошо ему знакомое: "Опять был размен, опять преображение двух шахматных сил в резные, блестящие лаком куклы".
Где же искать спасения? "Домой, домой, - бормотал он, - там хорошенько всё скомбинирую". Вот только есть ли "дом"? Потому что здесь, у подъезда в этот же миг остановился "большой, зеркально-черный автомобиль" - не раньше и не позже. А "швейцар, увидав Лужина, вдруг протянул палец и крикнул: "Вот он!" (Вспомним повесть Н.В. Гоголя: "Вот он! - закричал Вий и уставил на него железный палец". Дословная цитата! Случайностью, понятно, это быть не может.)
Как только герой пытается перенести в реальность законы фантастического мира ("хорошенько скомбинировать", чем и занимается он постоянно, ища свою "защиту", стараясь избегнуть "ловушек"), тот оборачивается своей инфернальной стороной. А на этом "поле" человек победить не может, он фатально обречен.
Господи, да существует ли этот выдуманный заоблачный мир? Увы, да. Он - в самом герое. Это в себя он всматривается столь пристально, в себе находит то, чего недостает в земном бытии. Только в своем сознании он демиург. И такое представление не бесплодно: Лужин остался в реальной истории шахмат, его открытия действительно есть и служат развитию этой древней и в чем-то загадочной игры! Другие пойдут по проложенному им следу еще дальше, а следующие - за ними.
Но иная "игра", эксперимент с собственным мозгом неизбежно влечет трагедию. Она постигла героя гоголевской "Шинели".
Догнала и Натанаэля, которому, вроде бы, удалось излечиться и вернуться к друзьям и невесте. Но совершенные поступки обязательно влекут последствия, а иногда и провоцируют вмешательство таинственных сил: коготок увяз - всей птичке пропасть. Увлечение Олимпией, любовь к бездушному механизму была любовью к себе! Эта "подруга" ни в чем не противоречила, слушала со вниманием, взгляд ее стеклянных глаз отражал лишь убогую самодостаточность и упоение собственной личностью Натанаэля. За это поплатился. "Кровь забилась и закипела в его жилах... огненный поток, кипя и рассыпая пламенные брызги, залил его вращающиеся глаза; он ужасающе взревел, словно затравленный зверь, потом высоко подскочил и, перебивая себя отвратительным смехом, пронзительно закричал: "Куколка, куколка, кружись!"
Натанаэль размозжил себе голову, прыгнув с башни. Лужин построил себе такую "башню" из мебели, чтобы дотянуться до окна, "и в тот миг, что Лужин разжал руки, в тот миг, что хлынул в рот стремительный ледяной воздух, он увидел, какая именно вечность угодливо и неумолимо раскинулась перед ним."
