Вы, когда-нибудь, задумывались, какие люди живут рядом с Вами? Как их жизненный опыт и их поступки влияют на Ваше мировоззрение, восприятие явлений внешнего мира? Ведь не секрет, что попадая, в силу жизненных обстоятельств, в новый коллектив или в новые условия своей жизни ты, даже подсознательно, проводишь анализ и выбираешь положительные или отрицательные чёрточки в окружающих тебя людях. И, в дальнейшем уже только от тебя зависит, что ты выберешь для себя.
Недавно учёные провели исследования и подсчитали, что человек встречает, знакомится и проводит какое-то время своей жизни с огромным количеством новых людей, и это огромная цифра. В среднем, около 80000 человек. Нет, конечно, в конце жизненного пути, ты не сможешь вспомнить и описать все встречи и характеры этих людей, их положительные или отрицательные поступки. К сожалению, наша память имеет какой-то предел при попытке вспомнить своё прошлое. И, при этом, есть события и люди, которые намертво впечатаны в твоём мозгу, эти воспоминания всегда живут в тебе, будоражат, беспокоят твою душу. И ты, с удовольствием, делишься ими при дружеских встречах, или на бумаге, как делаю это я сейчас. Может эти воспоминания покажутся кому-то интересны, а кто-то решит, что это всё результат буйной фантазии автора? Что ж, каждый имеет полное право на своё мнение. Со своей стороны, заверяю Вас, что приходится очень сокращать свои воспоминания из-за большого объёма информации.
Когда я, волей судьбы, оказался на бескрайних просторах Юга Казахстана, в пустыне Кызылкум, я ожидал, что меня будет окружать только местное население, казахи, которое веками проживало здесь и приспособилось выживать в этих нелёгких условиях. И каково же было моё удивление: сколько национальностей жило, рядом с местным населением, в каждом, даже небольшом, посёлке. Оказывается, до шестидесятых годов двадцатого столетия, вся эта территория была предназначена для принудительного поселения заключённых, отбывших срок наказания в лагерях ГУЛАГа.
Здесь жили и работали люди разных национальностей, даже неполный перечень их – поражает. За эти годы, проведённые мной на Юге Казахстана, я встречался, работал, дружил с украинцами, немцами, греками, чеченцами, татарами, корейцами, иранцами, евреями, турками, высланными на поселение русскими. И у каждого из них интереснейшая судьба, достойная быть описанной и остаться в памяти поколений.
Сожалею, что я не смогу, из-за нехватки сил и времени, запечатлеть их в своих воспоминаниях. С первых же дней жизни в Аральске, мы воочию столкнулись с бывшими зеками. Хочу предупредить, заранее, что за всю мою жизнь, в тех местах, а это восемь лет нелёгкого труда и испытаний, я не встретил ни одного отрицательного героя среди этих бывших заключённых. За всё время этих общений, не было ни одного обидного слова или недоброго взгляда. Можно только поучиться их жизнелюбию, уму, дружелюбию и готовности придти на помощь даже малознакомым людям. Видимо они очень хорошо знают силу дружбы и вес помощи друга.
Так как мне и моему другу Валерию очень не понравилась жизнь в общаге аэропорта (очень шумно, весёлые пьянки, бессонные ночи), мы решили жить на съёмной квартире. Этот дом нам, очень настоятельно, посоветовала снять уборщица нашей общаги, между прочим, крымская татарка (она отбыла срок в Сибири, а затем поселение в Узбекистане, в Янги-юльском районе, где пыталась организовать кружок культуры и танца крымских татар, так как по профессии она была учителем, за что и оказалась в Аральске). Как же нам повезло с такой советчицей.
Большой дом был выстроен из настоящего украинского самана, побелён известью с нарисованными подсолнухами и мальвами. Настоящая украинская хата – мазанка, под соломенной крышей. Весь двор обнесён настоящим тыном и зарос травой – спорышом. Когда мы подошли к дому, к нам вышел седовласый, крепкий, с настоящими украинскими усами, дед и на чистом украинском спросил:
-Що Ви хотіли, хлопці?
-А ми хочемо у Вас жити: - со смехом ответили мы.
Так мы сразу стали его друзьями. А когда он узнал, что один из нас, из Полтавы, а второй из Житомира, то сразу стал накрывать стол для обеда и выставил жбан браги.
Внутри дома всё было чисто, украшено по-украински. Потолок со сволоками, на которых висели пучки трав, сухие цветы. Настоящая украинская печь, на которой можно спать, а возле неё несколько ухватов для чугунков. Вся печь расписана петухами и цветами. Точно такая же хата и печь была у моего деда в Андреевке, недалеко от Диканьки, где я часто жил летом, в детстве. Возле печи стояла дубовая, резная лежанка, на которой лежала его жена. Он предупредил, что хозяйка лежит уже два года, после тяжёлого инсульта, не говорит, не ходит, только иногда мычит, если что-то нужно.
Дед Иван угощал нас от души, по-украински – хлебосольно. Был и вкуснющий, настоящий, украинский борщ, и вареники с капустой и картошкой со шкварками. Всё это запивалось узваром. А какая брага была вкусная, правда дед предупредил, что пока мы за столом, всё будет нормально, а вот укладывать спать нас, придётся ему, сами до постелей не дойдём. Обедали долго, с трёх дня и до восьми вечера. За это время, дед, расспросив о нашей жизни, разоткровенничался и рассказал о своей.
У него была большая семья на Черкащине, большое хозяйство, трудились до седьмого пота, чтобы прокормить всю эту большую семью. И вдруг нагрянула коллективизация, их признали кулаками. Погрузили всю их большую семью в товарный эшелон, и в Сибирь. Двигались долго, почти месяц, от болезней и голода умерли родители и его и жены, остались где-то по пути следования эшелона. В тайге, сами строили землянки и шалаши, ни врачей, ни лекарств, лечились только травами и хвоей. Двух своих сыновей – погодок, спасти не смогли, их могилы остались в Сибири. С тех пор поддерживали друг друга, как могли. После перенесённого, детей у них уже не могло быть. А в пятьдесят пятом им разрешили покинуть Сибирь, но определили, пока, место проживания – г. Аральское море, с обязательным контролем в органах.
В тот день, я впервые задумался, о справедливости, о непогрешимости коммунизма. Но мечтая о небе, о полётах, я вынужден был все свои мысли хранить очень глубоко в своём мозгу. Несколько дней после нашего знакомства, мне не давала покоя мысль, что дед Иван, заранее знал, что мы придём к нему, и поэтому был готов к такой встрече. Когда я, наконец, задал этот вопрос, он рассмеялся и рассказал, что давно хотел жильцов в своём доме, но только с Украины, чтобы можно было поговорить по-украински и попеть украинских песен, ведь жена его не могла говорить. Вот мы, по вечерам, с ним и разговаривали и пели. А подыскать таких хохлов ему помогла его подруга (соседка) – татарка из нашей общаги. Вот и весь секрет всей этой операции.
Как потом оказалось, все эти рассказы о своей горемычной жизни, были своеобразной исповедью перед концом его жизненного пути. А мы оказались просто достойными слушателями этой драматической повести. Через несколько месяцев нашей жизни у деда Ивана, нам пришлось уехать в Алма-Ату, в командировку, а когда вернулись, то еле узнали своего деда. За это время вдруг умерла его любимая спутница – жена, самый дорогой человек, для него. После её похорон он осунулся, почернел и физически совсем сдал. Он сразу предупредил, что продаёт дом и, не спрашивая никаких разрешений, уезжает на Украину. А мы снова должны были искать жильё в частном секторе.
Так мы оказались на квартире у греков. Это был большой, красивый дом на двух хозяев. Одну половину дома хозяева сдавали жильцам, а в другой жили сами. Эта пустующая половина дома, юридически, принадлежала брату хозяйки. Он, в данный момент, отбывал уголовное наказание в Сибири, по сфабрикованному обвинению в изнасиловании своей падчерицы. Это трагическая история о человеческой подлости и жадности, из-за которой люди бывают готовы на любое преступление. Чуть позже я расскажу и об этой трагедии.
Хозяйка не работала, а муж её с утра до вечера был на работе. Если мы были дома, она всегда забегала к нам с маленькой дочкой на чай, угощала пирожками, печеньем собственного изготовления. Для такого случая у нас всегда стояла бутылочка красного вина. Вот за такими чаепитиями, хозяйка и рассказала о судьбе греков, которые оказались в Аральске.
Под Одессой, на берегу Чёрного моря, находилось греческое поселение, основанное греками ещё до революции. Когда началась Отечественная война и фашисты начали наступать на Одессу, всё население посёлка было вывезено в Сибирь. Хозяйке тогда было пять лет, она рассказала, что весь посёлок, до войны, занимался контрабандой, а возглавлял, всё это, двадцати семилетний грек. Он был соседом их семьи и очень часто бывал у них дома. И ещё он говорил её отцу и матери, что он подождёт, когда вырастет их дочь и она будет его женой. Мать и отец ничего не могли сказать против, в посёлке у них он был «бог» и «царь», благополучие и жизнь полностью зависело от него.
Так всё и случилось, её родители умерли в Сибири, когда ей исполнилось двенадцать и она осталась сиротой. Никос взял опеку над ней и её братом Григорием. Он так и продолжал возглавлять всю греческую общину и в Сибири, был ооочень богат. За свой счёт опекал инвалидов и стариков, организовал даже школу с учителями, выбранными среди высланных. Когда ей исполнилось семнадцать лет они обвенчались и сыграли свадьбу. А в 1954-м им назначили место поселения – г. Аральск, где Никос построил очень хороший, большой, кирпичный дом - в одной половине жил он с Марией, а во второй (где сейчас жили мы), поселился её брат - Григорий.
Вскоре, после переезда в Аральск, брат начал встречаться с женщиной, которая была старше его и имела дочку, десяти лет. Эту женщину невзлюбили в греческой общине, но брат её был без ума от неё и настоял на свадьбе. Так он выбрал себе трагическую судьбу. Прожили они вместе, в новом доме, три года и всё это время ему докладывали, что его любимая изменяет ему. Конечно же, он не верил. Вот как может выключить разум слепая любовь. Однажды его привезли домой пьяным в стельку - что-то праздновали с друзьями, а под утро его жена вызвала милицию и заявила, что он изнасиловал свою падчерицу, что та и подтвердила на суде. Суд был скорым и он был осуждён на двадцать лет. Никто не верил, что он мог совершить такое преступление, но оправдать его не смогли. Только вот Божья кара настигла всё же ту подлую женщину, через год она, в страшных муках, умерла от рака.
Почему я так уверенно рассказываю о тех далёких событиях? Однажды, я чаёвничал с хозяйкой и её дочкой во дворе на нашей половине дома. Вдруг, во двор вошла молодая, модно одетая, красивая женщина. Едва увиднв её, хозяйка побледнела, схватилась за сердце и молча, со страхом, смотрела на неё. А женщина подошла к нашему столу, стала на колени и начала говорить:
- Тётя Мария, простите меня, я такой грех взяла на свою душу. Я была такая молодая, глупая, всего тринадцать да и мама меня заставила. Той ночью она сама лишила меня невинности и заставила свидетельствовать на суде против своего отчима, Вашего брата. Десять лет я мучаюсь, не могу спокойно спать. Божья кара настигла мою маму, а сейчас моя дочь очень больна. В церкви, на исповеди я покаялася и рассказала всю правду. Батюшка направил меня - поехать и написать всю правду в милиции, чтобы освободить Вашего брата из тюрьмы. Прошу простить меня и помочь исполнить этот наказ.
Сказать, что я был шокирован, это мало - я был в трансе. Передо мной, за несколько минут, промелькнули сломанные судьбы нескольких людей, а воспоминания об этих событиях до сих пор живут в моей памяти и, время от времени, всплывают и тревожат мою душу. Сколько же такой пакости на белом свете? А чувства того несчастного, который несправедливо просидел десять лет за решёткой и это после сталинских лагерей? Несчастный советский народ, над которым ставились такие изуверские эксперименты. Я не знаю, чем закончилось это необычное дело. Знаю только, что заявление было подано и падчерица согласилась свидетельствовать на суде и даже отвечать за дачу ложных показаний, чтобы искупить свою вину.
В то время, все греки Аральска подали ходатайство о выезде на ПМЖ в Грецию, и оно, к удивлению, было удовлетворено, но в это время, в Греции произошёл путч, и к власти пришли «чёрные полковники». Это был удар «ниже пояса». Греки испугались и решили пока повременить с переездом. Я прожил у них недолго, месяца три.
Дело в том, что мой командир экипажа - Миладий Михайлович Арбузов, с которым у меня сложились очень дружные, товарищеские отношения, собирался переводиться на работу в Куйбышев, в родной город, где жили его родители и жена. Я часто заходил к нему в гости. Он жил на квартире пожилой русской пары. Детей у них не было и меня всегда приятно удивляло, с какой теплотой, по-родственному, они общались между собой. И когда мы, вечерами, или в выходные, праздничные дни сидели за столом, с чаркой вина, чувствовалось, что Миладий Михайлович был для них, как старший сын, а ко мне они относились как к младшему сыну. Признаюсь честно, для меня это было очень приятно, я жил за тысячи километров от родного дома, мне так не хватало тепла, сочувствия, родительского ухода, общения с родными, близкими, дорогими моему сердцу людьми. Спасибо судьбе, она подарила мне встречу с такими добрыми, неординарными людьми.
На тот момент я не знал, да и, честно признаюсь, даже предположить не мог, с какими людьми меня свела судьба. Я о них ничего не знал. Кто они? Какая жизнь была прожита ими? Что привело их в Аральск? Дядя Витя был высоким, поджарым, мускулистым, красивым мужиком. У него были красивые усы и внимательные, умные глаза. И что мне в нём особенно нравилось, он умел очень внимательно слушать собеседника и ярко, красиво рассказывать. Тётя Люба, в противовес ему, была неграмотна, могла выразиться ярким матерным оборотом речи, знала много, и пела, сибирские солёные частушки. Но зато обладала очень доброй душой, неиссякаемым трудолюбием и заботой о нас. Позже, я называл её мамой Любой. Когда Миладий Михайлович улетел на родину, я ещё несколько недель жил у греков, но часто заходил к дяде Вите и тёте Любе, она всегда звала меня обедать, всё боялась, что я голодаю. А потом, дядя Витя категорически приказал перетащить мои вещи к ним. Благо, дома находились на расстоянии ста метров.
А теперь несколько слов об их тяжёлом, необычном жизненном пути. Дядя Витя родом был из Западной Сибири. Когда началась война, его призвали в армию и направили на ускоренные, офицерские курсы. После окончания, которых, младшим лейтенантом он попал в Сталинград, где прошёл всё пекло этой знаменитой битвы, был тяжело ранен и отправлен, на лечение, в Ташкент. Затем, после излечения, его направили на фронт, который уже находился на Украине. По пути следования эшелона, на одной из станций, ватага каких-то мужиков в военной форме, предложила выпить с ними. Проснулся он в лесу, километров за двадцать от железной дороги, в одних трусах, без документов, без денег. Полдня рвал, отходил от отравления и раздумывал, что делать дальше.
Ему явно грозил военный трибунал, а в военное время, за дезертирство, и расстрел. Увидел невдалеке деревушку и, ночью, залез в крайнюю избу, связал хозяина и его жену, забрал одежду и деньги. Несколько дней шёл пешком, скрытно, боялся выйти к железной дороге. Но потом решился и на одном из подъёмов, на ходу, забрался в пассажирский вагон. Когда шёл по вагону, вдруг увидел в купе майора, ну очень похожего на него. Стоя у окна, дождался, когда тот с другом пошёл в сторону ресторана и сумел стащить чемодан. Соскочив с поезда на ходу, обнаружил в чемодане документы и форму майора. Далее, на попутках, добрался до Москвы, где и жил уже как вор, без фамилии и биографии. Однажды, во время облавы, его задержали, но, как ни пытали, не признался ни в чём, косил под ненормального. Суд осудил на десять лет, отбывал наказание на стройках Москвы, из-за строптивого, буйного характера почти год провёл в одиночном карцере и, в конце концов, был сослан в один из лагерей, в Сибирь. Поэтому на волю вышел только через тринадцать лет.
Как он мне рассказывал, что когда получил справку и вышел за ворота лагеря, вдруг, впервые в жизни, заплакал. За всю свою жизнь, даже в детстве, не плакал, а тут вдруг стало так обидно, что из-за нелепого случая, потеряна лучшая часть своей жизни. Когда ехал в поезде к месту поселения, увидел женщину, явно зечку. Сидела в уголке и тихо плакала. Подсел, разговорились, проболтали всю ночь, а на утро решили – будут жить вместе. Когда приехали в Аральск, сразу обратились к представителю КГБ, попросили помочь. Им помогли с пропиской, устроили на работу. Дядя Витя пошёл работать на судоремонтный завод, стал классным специалистом, его фотография, не один год, красовалась на городской Доске почёта. Он не разрешил тёте Любе работать, берёг её.
Ну и несколько слов о судьбе мамы Любы. Она родом из центральной Сибири. Когда ей было шестнадцать, её мать забрали по доносу местного алкаша – активиста, и впаяли десять лет, как врагу советской власти (она не любила коммунистов и никогда не сдерживала своих эмоций). А мама Люба, как настоящая сибирячка, не сдержалась. После суда, днём, при толпе народа, огрела доносчика лопатой, к сожалению, насмерть. Этого хватило на двадцать лет лагерей, которые отсидела от звонка до звонка, и, как она говорила, не жалела об этом никогда.
Не могу промолчать о её маме. Когда она, после десяти лет лагерей, вернулась домой, то смогла пробыть дома только месяц, а потом новый «справедливый суд» и новый срок на пятнадцать лет. Она приезжала в Аральск, если честно, я был восхищён этой маленькой, сухонькой старушкой. А как интересно она рассказывала о своей лагерной жизни, о подругах, о дружбе людей попавших в беду и не сломившихся. При этом она была очень начитанная, грамотная, могла наизусть цитировать и писателей, и философов. Мне, иногда, было стыдно за себя, за узость своих знаний.
Вот чему меня учили такие незаурядные личности. И я им бесконечно благодарен за эту науку. Когда со мной случилась беда, и я вынужден был уехать домой, в Полтаву, на длительное лечение, я всё время чувствовал сопереживание за мою судьбу и дальнейшую лётную карьеру. Мы долгое время переписывались, а затем дядя Витя сообщил о смерти тёти Любы и наша переписка прервалась. Но память об этих замечательных людях, до сих пор, жива в моём сердце!
Гл. 8
Я, искренне уверен, что, если задать вопрос, любому человеку, не связанному с авиацией:
-Что Вы думаете о профессии пилота?
Прозвучит восхищение, восторженная зависть к людям, связанным с полётами, проводящими, свою жизнь в небе, в воздухе. Да я и сам болен этой романтикой, этой неизлечимой страстью высоты.
Нет, я отношусь с огромным уважением к любой профессии, тем более, что попробовал, в своей жизни, более десятка разных специальностей. Но, однажды, оторвавшись от Земли, и ощутив, что такое полёт, я осознал, вдруг, насколько может быть счастлив человек, достигший своей мечты. Я сейчас, к сожалению, не смогу описать все те чувства, которые охватили меня, когда мой инструктор - Алим Степанович Пошивайло, впервые взял меня в полёт. Он был, в прошлом, первоклассным лётчиком-истребителем в ВВС СССР, и на нашем учебном самолёте Як-18 У он решил испытать меня на прочность. Впервые сев в самолёт, в кресле пилота, я опробовал себя, как будущего лётчика. А инструктор, с удовольствием, демонстрировал своё мастерство в выполнении высшего пилотажа, только время от времени, просил повернуть голову к нему и спрашивал, как я себя чувствую. Я, конечно, улыбался и демонстрировал большой палец вверх. С того первого полёта, та юношеская восторженность, засела навсегда в моей душе.
Но сейчас я хочу остановиться на другой, совсем не романтической, стороне лётной профессии. Все, конечно, знают или догадываются, что это очень рискованная работа, но редко кто знает, насколько это тяжёлая, физически, работа. И, особенно, это касается авиахимработ в сельском хозяйстве.
В самолёте Ан-2 нет никаких гидравлических усилителей для облегчения усилий при работе пилота со штурвалом, поэтому при выполнении взлёта, полёта и посадки можно надеяться только на силу и выносливость своих собственных мышц. Управляя самолётом, вес которого более пяти тонн, воочию убеждаешься, насколько тяжела работа пилота. К тому же, сейчас, по прошествии времени, удивляюсь тому безразличию, пренебрежению, с каким относилось высшее командование, партийное руководство и, наконец, профсоюзные Боги к нашим правам, (мы ведь рабочий класс), к нашему здоровью.
Сейчас хочу разъяснить эту мысль. Дело в том, что нам оплачивалось только лётное время, т. е. время, проведённое в воздухе. И санитарная норма налёта в день, согласно общепринятым стандартам, не должна была быть больше восьми часов. А теперь приведу простой расчёт моего рабочего дня, как пилота. Летом, в самый разгар авиахимработ, мы должны начать полёты с восходом солнца (и даже, отдельным пунктом, было выделено – можно взлететь до восхода солнца, но посадку должен совершить после восхода солнца). Чтобы этого достичь, экипаж должен прибыть на аэродром за полтора часа до первого взлёта. Необходимо подготовить самолёт и опробовать двигатель перед взлётом, заправить нашу «ласточку» топливом и маслами, а экипаж, в обязательном порядке, должен пройти медосмотр и позавтракать.
Вот с таким ежедневным ритуалом прошла вся моя лётная жизнь, где бы я ни летал, в Казахстане, в Узбекистане, в Украине, в Литве, в Латвии, в Польше, это правило (выработанное опытом и кровью старшего поколения лётчиков) должно было соблюдаться безоговорочно. Да и это слово «должен» впиталось в моё сознание намертво, даже сейчас, после двадцативосьми пенсионных лет, я, как запрограммированный робот, при слове – нужно, должен, встаю и делаю, невзирая ни на что.
Но, извините, я отвлёкся. Хочу, всё - таки, показать, специфику той, нашей работы и почему меня всегда возмущало рабовладельческое отношение командования к нам. Итак, мы взлетели и на поле, нужно обработать его химикатами или подкормить удобрениями. Чтобы не утомлять Ваше внимание, я просто уточню – полёт самолёта на поле и возвращение на землю длится пять – двадцать минут, поэтому, чтобы налетать свою дневную саннорму, нужно выполнить от двадцати пяти до ста полётов в день. Вот из-за этого было введено ограничение – не более пятидесяти взлётов и, конечно же, посадок в день.
Казалось бы, ничего сверхъестественного, обычный, общепризнанный восьмичасовой рабочий день, но ведь после посадки, самолёт загружается минут пять – десять химикатами, а через несколько вылетов нужно заправиться топливом, а экипаж, при этом, должен быть на рабочем месте – в самолёте. Вот из-за этого наш рабочий день, обычно, длился до шестнадцати часов. И, особенно, это ощущалось в самый пик авиахимработ, когда в Казахстан, на целинные земли, слетались сотни самолётов со всего Союза, для помощи в борьбе за будущий урожай пшеницы. Всю эту работу необходимо было выполнить в очень сжатые сроки (это требовалось из-за сроков созревания посевов). Лётным экипажам, отдельным приказом, увеличивали, на этот период, санитарные нормы – месячную до стапятидесяти часов, а посадок в день – до 75-ти.
Наши экспедиции из Украины в Казахстан длились дней сорок, и мы успевали налетать стопятьдесят часов в июне и стопятьдесят в июле. Когда прилетали домой, ладони были в кровяных мозолях.
Но сразу хочу отметить, эти воспоминания, не жалобы, не желание поплакаться в жилетку. Это была моя тяжёлая, но любимая работа. К тому же, это достойная зарплата, которая позволяла содержать свою семью и проводить отпуск каждый год на море.
Выполняя эти авиахимработы, становился свидетелем и участником интереснейших эпизодов, которые теперь могу вспомнить и описать. Надеюсь, для кого-то, непосвящённого в такие нюансы лётной жизни, это будет интересно прочитать. Кстати, расскажу о случае, связанном с космодромом «Байконур».
Сама зона, в то время, была огромна по площади и сверхсекретной. Как говорил Генеральный Секретарь ЦК – Хрущёв, на одной из пресс-конференций, в то время:
- В этом районе Советского Союза, на территории Казахстана, находится
секретная, сельскохозяйственная ферма по производству особой породы овец.
Между прочим, сами читали этот репортаж с той пресс-конференции, смеялись и изощрялись в юморе по этому поводу. Только для нашего, Кзыл-Ординского авиаотряда, разрешено было выполнять полёты возле самой границы этой запретной зоны, а иногда, в особых случаях, выдавалось разрешение для работы в самой зоне.
В самой зоне также были колхозы и совхозы, выращивали пшеницу, кукурузу, а нашей задачей было – помочь в достижении рекордных урожаев. Так мы, с командиром Сашей Петровым, получили допуск в зону и задание – базироваться и производить полёты на аэродроме «Крайний». Он, в то время, был единственным, на «Байконуре». Мы смогли, воочию убедиться в его технической оснащённости и размерах.
Наша стоянка и рабочая площадка находились недалеко от перрона и южной стороны взлётной полосы. Ещё перед началом работ, на инструктаже, нас предупредили, быть постоянно на связи и докладывать о любых передвижениях своего самолёта. Чувствовалось, сильнейшее напряжение среди офицеров и коллектива аэропорта. Когда мы поинтересовались причиной этого, офицер, который вёл инструктаж, вкратце разъяснил ситуацию:
- Накануне, произошла трагедия – при выполнении приземления космического корабля «Союз – 1» с лётчиком – космонавтом Комаровым В.М. Не раскрылся основной парашют и космонавт погиб. Ожидается прилёт на "Байконур" высочайших лиц, просьба к Вам, максимум внимания и точного выполнения всех команд.
Мы привычно выполняли свою работу, наблюдали за полётами больших бортов. Вдруг, после посадки ТУ-154 –го и заруливания его на перрон к зданию аэропорта, получили команду:
- Вам стоять, двигатель выключить, ждать команды, из самолёта не выходить.
Сразу же, к самолёту, подрулил спецавтомобиль. Из него выскочил офицер, вооружённый автоматом, попросил нашего техника и механика залезть в самолёт и закрыть двери. Рабочих и тракториста увезли, а офицер остался дежурить у самолёта. Через 5 – 10 минут мы поняли причину всего этого. Я никогда, до этого, да и после этого, не видел такого количества генералов, которые шествовали, бесконечной, вереницей на самолёт. Никогда не забуду, как мой командир, Саша, вдруг сказал:
- Ох, Юра, сколько папах полетит, завтра, с этих бедных головушек.
Вспоминаю, через месяц, уже в Аральске, ужиная в ресторане, пригласили за свой столик солдатика (мы часто, если встречали таких ребят, угощали их, делали им праздник), разговорились, он оказался родом из Черкасс, хохол. Поэтому разоткровенничался и рассказал о последних минутах жизни Комарова Владимира Михайловича. Этот солдатик – Федя, оказывается, служил на станции слежения и космической связи с космонавтами, и выпало ему, в тот трагический день, быть на дежурстве. И пришлось ему прослушать весь мат, который прозвучал в адрес инженеров и конструкторов космической техники из уст Владимира Михайловича. Когда он понял, что спасения нет и его конец неизбежен, он обратился к жене, детям. Как рассказал Федя, все, кто находился на узле связи, не стесняясь, плакали. И даже, получив приказ о прекращении связи, какое-то время тянули с выключением, ведь ОН ещё был жив. И рассказывая всё это нам, он не скрывал слёз. Слушать это было тяжко.
И сколько же лет, это скрывалось? Теперь мы имеем возможность узнавать всю правду, но от этого, если честно, на душе – не легче.
Гл. 9
Вся моя жизнь, посвящённая авиации, весь опыт и мастерство, приобретённое за годы нелёгкого лётного труда, основывалась на безупречном знании и выполнении всех документов, регламентирующих правила и порядок выполнения полётов. Сейчас вспоминаю слова моего инструктора, когда он подвёл нас, молодых курсантов, к самолёту Як- 18 У и потребовал, чтобы мы вынули из своих карманов всё, что там находилось и предупредил:
- Всё то, что у Вас в руках - может стать причиной катастрофы. При выполнении фигур высшего пилотажа любая вещь, может выпасть и заклинить рули. Это же касается и выполнения всех руководящих документов. Все требования, в них записаны кровью предыдущих поколений пилотов.
Это запомнилось на всю жизнь.
Но, сейчас, я озвучу весьма парадоксальную мысль. Наверное, не ошибусь, если скажу, что 100% авиаторов, допускали нарушения при полётах, кто чаще, а кто пореже. И здесь вспоминается мой первый командир экипажа. Когда я имел неосторожность высказать своё мнение на действия командира, «что это не по правилам», он чётко разъяснил:
- Ты обязан на все сто знать документы и правила, чтобы правильно и без нежелательных последствий, нарушать их. Только тогда, в твоей лётной жизни не будет ЧП и катастроф.
Вот этому правилу я и следовал всю свою лётную жизнь. Поэтому я и стал пилотом первого класса и налетал десять тысяч безаварийных часов.
Но зато теперь я могу позволить себе выпустить свои воспоминания, даже о нарушениях, ведь они, ни разу не привели к отрицательным или трагическим последствиям. А выпустить их на волю, я просто вынужден. Они переполняют мои мозги и просто не дают спать ночами. К тому же, никто не сможет, за эти нарушения, отобрать пилотское удостоверение или наказать меня каким-либо образом. Золотое время настало и так хочется поделиться всем тем, о чём непосвящённый в это, никогда не узнает.
И началось это обучение, на особенностях полётов в регионе Кызылкумской пустыни и в районе космодрома Байконур. После нашего прибытия в Аральск, всех «старых» вторых пилотов Аральского авиазвена отправили, на два месяца, в отпуск. Мы, каждое утро, приезжали в аэропорт и ожидали, кого из нас выберут командиры в экипаж, на сегодня.
Так, однажды, меня выбрал, один из самых опытных командиров – Гена О. Показал, на карте, точку на окраине запретной зоны космодрома Байконур, приказал проложить маршрут и произвести расчёт полёта туда и обратно в Аральск. И предупредил, что через час привезут разрешение на полёт по противочумному заданию и прибудет высокое партийное начальство и руководство города. Необходимо быстро подготовить самолёт и заправку.
Но вначале, несколько слов о фауне региона Аральского моря. В шестидесятые годы прошлого столетия, полноводные реки – Сыр-Дарья и Аму-Дарья ещё несли свои воды, беспрепятственно, в Аральское море. Вдоль всего русла рек, шириной от десяти и, местами, до двадцати километров, были заросли камыша, высота которого достигала трёх метров. Огромное разнообразие птиц, животных. Выполняя пассажирские рейсы из Аральска, и пролетая над этими плавнями, мы видели большие стада диких кабанов, иногда замечали волков, лисиц. А в степи Кызылкумов обитали огромные стада сайгаков и джейранов. Как нам рассказывали, а позже мы сами это наблюдали, при приближении осени, эти несметные стаи перелётных птиц и стада сайгаков мигрировали с Севера на Юг. Аральское море и пресные озёра возле него, являлись, для них, пунктами отдыха и кормёжки. Вот тогда наступала горячая пора для охотников. Для рыбаков, в те годы, проблем не существовало круглый год, на побережье Арала стояли и работали, бесперебойно, больше десятка рыбзаводов.
Время, о котором я хочу поведать, это как раз начало массовой миграции сайги. Это прекрасно знали любители поохотиться, особенно высокое начальство. Для этих целей существовала «палочка – выручалочка» - это противочумная станция. Её полевые отряды работали на всей территории Кызылкумов и даже в запретных зонах Байконура. И противочумные задания, как и санзадания, выполнялись безоговорочно и беспрепятственно.
Через час, когда я проверил заправку и готовность самолёта к вылету, подписал документы у штурмана и дежурного командира, к самолёту подъехали две чёрные «Волги». Прибыло довольно высокое партийное (республиканское, областное и районное) руководство, все шестеро вооружены, «до зубов» и одеты по последней «охотничьей» моде. Чувствовалось, что это не новички, в таких «экспедициях», это были разговоры профессионалов. А до этого, командир отозвал меня в сторонку и предупредил:
- Юра, пожалуйста, о сегодняшнем полёте – никому ни слова, пусть этот случай будет тебе просто опытом, уроком на будущее.
После взлёта и доклада диспетчерам, командир установил курс на Север, это несколько левее проложенного маршрута и передал управление мне, а сам обсуждал что-то с пассажирами, чувствовалось, что они давно знакомы. Примерно через сорок минут полёта, пересекли, довольно широкое, в этом месте, русло реки Иргиз. И здесь я увидел довольно неожиданную, для меня, картину. По правому берегу Иргиза тянулась живая лента, шириной, десять – двадцать метров. Это был сплошной поток сайгаков.
Командир пояснил мне, что во время миграции, стада сайги и джейранов доходят до реки Иргиз и поворачивают в сторону её истоков, в районе болот. В том месте имеется, хоть и топкий, но надёжный проход, шириной с полкилометра, где эти стада могут пройти, чтобы следовать дальше на Юг. Мы летели километров шестьдесят, пока добрались до этого перехода, при этом, под нами проплывал беспрерывный поток животных. Быстро перейти они, естественно, не могли. Когда я увидел, в степи, такое количество (море) сайги, я был потрясён. Сколько же голов в этом стаде, спросил у командира?
- Примерно тысяч двести – триста: - ответил Гена.
Далее опишу сам процесс этой охоты. Сначала отвернули влево, и, километров за двадцать, присмотрели ровное место для безопасной посадки, затем возвратились к переправе и начали пикировать на это огромное стадо. И когда снизились метров до двадцати, то большАя часть стада развернулась и направилась в нужном нам направлении. Сайгак развивает скорость до восьмидесяти километров в час, тогда как у самолёта скорость до двухсот, поэтому мы быстро перегнали их, и, сходу, произвели посадку. Винт двигателя ещё не успел остановиться, а наши охотники уже выскочили на землю и, разбежавшись, стали на колени, я, в спешке, тоже вылетел из самолёта и остолбенел. От страха подкосились ноги, в безмолвной степи нарастал мощный гул, огромное стадо диких животных, в облаке густой пыли, нёсся прямо на нас, на самолёт, под моими ногами земля тряслась от топота тысяч копыт. Признаюсь честно, такого страха, до этого, я никогда не испытывал. Командир, увидев мои «квадратные» глаза, прокричал:
- Не боись, маши руками, они нас обойдут.
Со страху, я так махал руками, что плечи, после этого, дней пять болели.
А охотники, в это время, не целясь, стреляли, с полуметровой высоты, прямо в набегающее стадо. На такой скорости бега, если падал сайгак, через него спотыкались и оставались лежать ещё два – три сайгака. Всё это действо продлилось минуты две – не больше. И наступила тишина. Пыль постепенно оседала. Я, наконец-то, спокойно вздохнул. Охотники приступили к сбору трофеев, головы и внутренности выбрасывались, а тушки сносились к самолёту. Мы, с командиром, сели в пилотскую кабину, а наши «высокопоставленные пассажиры» сами загрузили свою добычу, заложив полностью, дверь пилотской кабины, закрепили сеткой груз, чтобы не сместился на взлёте, и не нарушилась центровка, сели сами и закрыли входную дверь. Чувствовался опыт и сноровка в этом серьёзном деле. Мяса набрали не меньше тонны.
В Аральске нас уже ждали, зарулили на самую дальнюю стоянку. К самолёту, сразу подогнали «Рафик» и стали быстро разгружать, а охотников увезли чёрные «Волги». После окончания разгрузки, мы, с командиром, смогли покинуть самолёт, который немедленно начали мыть пожарники. Пока шли к аэровокзалу, командир забрал у меня всю полётную документацию, порвал её и спрятал в карман куртки, а мне заявил:
- Мы с тобой, сегодня, были выходные – так надо.
Мне, естественно, было обидно, на мясо только посмотрел, да и налёта два часа – «коту под хвост». Домой пришёл расстроенный, даже хозяева, у которых жил, заметили, начались расспросы, я только рукой махнул. И, вдруг, вечером, уже после захода солнца, стук в ворота – это «Рафиком» привезли две, уже освежёванные, сайгачьи тушки. Значит, не зря летал – набирался опыта, и шашлычков наелся «от пуза».
Продолжение следует