--Тятька, открывай ворота! Да открывай же, тятька! — Стук в ворота был словно кошка скреблась, тихий, но настойчивый и нервный. — Спите там все чтоль? Открывай!
Тонкий детский голосок уже срывался на крик. Стражник, натянув капюшон теплого плаща почти на самый нос, нехотя высунулся из сторожки. В такую погоду хозяин собаку не выгонит, а тут ребенок! И открыть бы надо, да страшновато. Кивнув напарнику и подхватив стоящую в углу жарко натопленной сторожки алебарду, стражник наконец потопал к воротам, ругаясь то на погоду, то на пугливый детский голосок у ворот, то на все и сразу. Жаль начальник караула запрещает носить меч в карауле у ворот, с мечом всегда надежнее, да привычнее.
Едва стражник приоткрыл ворота, в узкую щель ввалилась девчонка. Растрёпанная, в коричневом тулупчике, теплых валенках, да в красном теплом платке, натянутом по самый нос. Чуть подняв платок, девчонка расплакалась, схватив стражника за руку.
— Тятька, там такое! Там...тама... — Девчушка всхлипывала, размазывая сопли по красным от холода щекам. — Деревня наша, тута, недалече! Так тама такая тварь ходит, страшно жуть! Меня папка отправил, а сам он собрал мужиков, да того...и волков там ,волков столько, тятька...
Девчушка заплакала, и склонила голову. Только сейчас стражник увидел охапку хвороста на спине девчушки. Почему-то сердце молодого служителя закона екнуло, что-то у него в груди зашевелилось, и кулаки сами собой сжались. Проклятая земля! Церковники сорок лет назад основали здесь город, пригнали прорву народу и войск. Губернатором назначили верного Церкви человека, совершенно не разбирающегося в том, как нужно вести дела. Не разобравшись, губернатор повелел крестьянам поселиться вне города, в отдалении. Дабы взор честных людей не оскорблять своим грязным видом, да сельским непониманием законов божьих. Так, кажется, говорил этот толстый ублюдок. А крестьяне в этой промёрзшей насквозь земле умудрялись сеять, пахать, разводить скот. Они привыкли выживать везде, приспосабливаться. В отличие от верхушки города, которая только и могла что визжать об ужасных условиях, удалённости от короля и его придворных кормушек. Власть имущие хотели комфорта, а крестьяне просто хотели жить. И побеждала жизнь. Пока что.
И лишь спустя три тяжёлых, холодных и голодных года, пришла настоящая беда. Из окрестных лесов вылезли твари - оборотни, волки, размером с лошадь, мелкая нечисть, что преследовала крестьян и путников на дорогах, вселяя первобытный ужас. Поначалу простые люди пытались добиться защиты у губернатора, но тот, трясясь всем своим жирным телом, лишь отправлял горстку солдат усмирять крестьян. Несмотря на свою непроходимую тупость, губернатор был истово верующим, и даже в мыслях представить себе не мог, что такие твари как ведьмы, волкодлаки да лешие, могли реально существовать. Одно дело сжечь преступно красивую девушку на костре, а другое дело - видеть выжженые потусторонним пламенем глаза солдат, что даже после смерти несли печать ужаса на лице.
И так продолжалось до тех пор, пока губернатору на прогулке мелкий прибожек чуть не вырвал глаз. Лесному болтуну показалось забавным, что губернатор слегка косит правый глаз, и прикинувшись кустом и хихикая, он подкрался к толстяку, что сделать было совсем несложно. Прибожка умудрились изловить, верещащий от страха и боли губернатор велел призвать в город инквизиторов, а тех крестьян и горожан, что не будут с войсками церкви сотрудничать - на кол. Или сварить заживо. Показания разнились, губернатор слишком долго и пронзительно верещал. Прибожка, обычного обитателя здешних лесов, сожгли заживо в металлическом ящике по приказу губернатора, перед этим вырвав ему глаза. Губернатор был мерзким человечишкой, мелочным и мстительным. И как в этом человеке уживалась любовь к Богу, и ненависть к людям? Как в этом огромном теле жили такие противоречивые вещи?
— Курт, Курт! — Напарник тряс стражника за плечо, вырывая того из раздумий, мрачных и темных. — Пойдем, я вызвал подмогу, но нужно идти с девочкой, авось пару мерзких тварей получится завалить!
Курт вздохнул и потер глаза. Его напарник, Войцек, ненавидел всех лесных обитателей. Курт как-то рассказал ему, что пообщался с лесной девой, когда поранил ногу в лесу, и она помогла ему выбраться, принесла травы и воду. После этого рассказа Войцек неделю плевал в сторону Курта, и все порывался сдать его Инквизиции. На все доводы Курта, что не все лесные жители чистое зло, Войцек лишь смеялся, да тыкал пальцем в вышитый на белом плаще крест.
— Вот истина, Курт! — Смеясь, говорил стражник. — А все эти мерзкие богопротивные твари - они лишь дрова для костров нашей Веры!
Курт перестал спорить лишь пару лет назад. Понял, что бесполезно. А сам иногда сбегал в лес, приносил еду старому лешему Дроссе, делился новостями с вечно любопытным прибожком Лучинкой, и слушал прекрасный голос лесной девы, которая так и не назвала ему свое имя. Вечно худой и вечно голодный Курт вызывал у лесных обитателей лишь улыбки, несмотря на крест на плаще. Дроссе говорил что не важно что носит человек на теле, важно лишь то, что носит человек в сердце. Увидь они тьму, даже его ясные зеленые глаза не спасли бы Курта от смерти. И Курт поверил им.
***
— Тять, тут рядышком! Совсем чуточку итить осталося, вы потерпите малость, там вон где стога стоят, там папка мой мужиков собирал! — Девочка ужасно нервничала, постоянно теребила край тулупчика, и отказалась оставить хворост. — Тык папка спросит, а хде ветки? Вы что, тятьки, не оставлю!
— Да хорошо, хорошо, ты главное болтай поменьше, а то вдруг кто услышит! — Войцек потел, несмотря на мороз и теплый белый плащ с крестом. — Я слышал вой кажется.
Курт лишь кивнул напарнику, да покрепче сжал рукоять верного меча. Сколько лет он уже с ним? Страшно вспомнить. Да самому-то лет сколько, тоже думать не хотелось. Удивительно, но Курту было до мурашек жутко вспоминать свой возраст, а волкодлаков, волков и нечисть он не боялся. А вот Войцек, истинно верующий, и сейчас шепчущий молитву, боялся. До дрожи в коленях. Он не понимал, потому и боялся. Впереди раздался жуткий вой. Не такой, когда воют волки на луну. Не такой, когда раненый зверь воет, а такой, когда душа выворачивается наружу, в попытках сбежать из бренного человеческого тела, чтобы не слышать этот ужасный звук, для простого человеческого уха не предназначенный. Девочка встала как вкопанная. Руки ее безвольно опустились, а в глазах стояли слезы. Все что она не выплакала по дороге, сейчас градом лилось по красным от мороза детским щекам. Войцек пытался затащить девочку за стог сена, чтобы тот, кто выл посреди поля ее не увидел, но девочка словно вросла в землю и отказалась уходить. Она лишь плакала, и к своему ужасу, Курт увидел что она тянет маленькую ручку в перчатке к спрятавшимся стражникам.
— Папа! Папа! — Девочка истошно кричала, голос ее срывался, словно вода, камнем падающая с уступа вниз. — Здесь, папа! Только не надо больше!
Огромный волкодлак, с шерстью, чернее самой ночи, вприпрыжку бросился к стогам сена. Войцек выронил копье и упал на колени, истово молясь, сбив с себя шлем и рыдая. Курт же крепко стоял на ногах, обнажив меч. Вот и все, подумалось тогда стражнику. А волкодлак был все ближе, его рычание, хриплое и грозное, уже было совсем рядом, а девчушка все стояла, тянула руку в сторону стражников и рыдала.
— Папа, только больше не надо, пожалуйста! — Девчонка зажмурилась, когда огромный черный зверь оказался рядом с ней. — Я все сделала, как ты просил, папа! Только перестань, пожалуйста! Вернись, я прошу тебя, миленький, вернись!
Огромный зверь зарычал и отбросил мощной лапой девчушку в сторону, словно та была куклой. В полете она несколько раз крутанулась, и хворост, столь бережно хранимый девочкой от самого города, рассыпался. Курт почему-то не мог смотреть на девочку, он мог лишь смотреть на хворост, который лежал теперь, разбросанный и сломанный. Страха не осталось. Войцек уже хрипел от ужаса, и оборотень, подскочив к нему, вцепился напарнику Курта в лицо, распахнув огромную пасть. Курт метнулся к твари, целясь мечом в сердце, но тот лишь отмахнулся от стражника, как от назойливой мухи. Курт потерял сознание.
Придя в себя, первое что услышал стражник - вой. И это был человеческий вой. С трудом подняв голову, Курт смог открыть глаза и оглядеться. Его меч все еще был в руке, тела Войцека нигде не было видно. Лишь обрывок белого плаща, весь в крови, говорил о произошедшем. Повернув голову в сторону крика, Курт выматерился, шея болела ужасно, как и левое плечо. Но картина, которую Курт увидел, заставила его забыть о боли. Огромный голый мужчина, с длинными черными волосами, держал на руках тело малышки в тулупчике. Держал на руках и кричал. И в крике этом было все больше человеческого, и все меньше волчьего.
— Я слышу тебя, воин. — Мужчина всхлипнул, и зарычал от бессилия, злобы, отчаяния и страха, поворачиваясь к Курту. — У тебя в руках меч. Используй его по назначению. Я лишь хотел выжить, и дать ей шанс. А сейчас... Убей меня! Убей!
Мужчина опустил тело девочки на землю, и встал на колени перед Куртом. Курт долго смотрел на сотрясающиеся от рыданий плечи огромного человека, и в конце концов поднял меч.
Взмах, стук.
Капля за каплей, капля за каплей, кровь текла к хворосту.
