«Может быть, и просил брат пощады у Каина»…
А так и жили.
Одной матери сыновья, Иван и Васыль. Как не гордиться матери: два сына, один другого краше. У Ивана глаза – что небушко, и кудри – пшеница золотистая. Васыль – кареглазый, волосы тёмно-русые. Оба высокие, плечистые, статные. Как дубки в поле, крепкие да сильные. Набегаются, бывало, в детстве, – по всем окрестным балкам и ярам, да ещё и на край степи успевали, – потом из одной миски кашу ложками, – наперегонки… И спали в обнимку, – клонились друг к дружке головы, сплетались золотистые колечки с тёмными прядями. Мать ласково гладила обоих, тихонько напевала – и про берёзку, и про калыну.
В одной церкви крещены были… Воон, – за Журавлиной балкой сияют купола Вознесенского храма.
Радовалось материнское сердце: два таких сына растут! Разве не защитят её, – от любой беды, от горюшка любого! Не встанут разве перед любым врагом за материнскую честь!
Любовалась мать обоими, берегла обоих…
Замечала: Иван – тот рубаху с себя снимет, чтоб укрыть брата от холода… Горбушку хлеба прибережёт, – для брата. А кто вздумает обидеть Васыля, – бросался Иван на защиту.
Васыль – похитрее, поизворотливее: рубаху берёг, да и горбушку торопился сам съесть: хотелось-не хотелось, лишь бы брату не досталась. В ребячьих драках за спинами прятался, выжидал, не спешил брату на помощь. Видела это мать, головой качала, но утешала себя: вырастет Васыль – поймёт, что ближе и роднее брата нет никого…
А дорожки братьев расходились… Иван по отцовской пошёл: в шахте работал. Степь свою родную любил, склоны балок, что здешними вёснами пламенели лепестками воронцов, чуть слышный перезвон сладкой криничной воды любил. Сердце замирало, когда дышала степь запахом полыни и донника, – хотелось гладить её ладонями, губами хотелось приникнуть к василькам и диким колоскам. Дом построил Иван, – большой, добротный и уютный: здесь все дома такие. А из светлых окон Луганка видна, любимая, ласковая речка. Жену в дом привёл, – росли с Любашей вместе, по соседству жили. Родила Любаша сына. Имя выбрали мальчишке красивое и звучное, здешнее: Артём. Вернётся, бывало, из шахты Иван, возьмёт сына на колени и рассказывает малому сказки и былины, – те, что им с Васылём в детстве прадед рассказывал: про богатырей земли русской, про красных девиц, про то, как земля эта, и рыбы, и звери, и солнце, и ветер помогали добрым молодцам правду отстоять.
Васыль жениться не спешил. Над братом посмеивался: разве это жизнь! Да ты не видел, Иван, как люди живут! Независимо, свободно! Как сами хотят!
- Независимо – от чего? – усмехался Иван. – И от чего – свободно? И – чего они сами хотят, эти люди?
Васыль чуть терялся. Но принимался пылко доказывать брату:
- Ты вот живёшь… Горбатишься в шахте… Копейки считаешь.
- Так я уголь люблю. Запах его, чистый и свежий. Знаешь, что из нашего угля делают? Не только кокс для металлургических заводов. Делают обшивку для космических кораблей. А зарплаты нам с Любаней и Тёмкой хватает. В Крым вот ездили, на море.
-Думать ты свободно не умеешь, – почему-то кивал Васыль на нательный Иванов крест. – Живёшь по правилам, что ещё прапрадеды выдумали.
- А что плохого выдумали наши с тобой прапрадеды?
- Не понять тебе, Иван. Есть другая жизнь. Свободная, – твердил Васыль. – Независимая. А ты привык слушать, что тебе отец с матерью говорят. Своим умом не живёшь.
- Независимая, значит, жизнь, говоришь. Тебе вон батя с матерью на новые штаны денег дали, на куртку модную. Это ты от бати с матерью независимый?
-Ничего ты не понимаешь, – раздражённо дёргал плечами Васыль.
-Женился бы ты, Васыль. Пора. Дом мы с батей поможем поднять. Сына жена родит, или дочку. Тебе же нравилась Настёна.
- Сказал! Настёна!.. Когда это было! Я – человек свободный. Люблю, кого хочу, – высокомерно и многозначительно ухмыльнулся Васыль. – Весь мир давно живёт... и – любит – свободно. А ты мне – про Настёну.
Свёл брови Иван, покачал головой в ещё неясной тревоге. Не знал он, что встретились Васылю люди, что стали называть себя его друзьями, учить его, как надо жить. И – научили: что слова отец и мать давно надо забыть, вместо сокровенного и нежного слова «любовь» надо говорить отрывистое и лающее – «секс»…
В угоду своим новым друзьям говорил теперь Васыль не по-русски, – заявил, что у него свой родной язык. Хотя мать пела им обоим:
Под белою кручей поют соловьи,
Что ж ты невезуча, калина, в любви…
И – ещё:
Пры долыни кущ калыны
Нахылывся до воды… (при долине куст калины склонился к воде…)
У матери с отцом был один язык, – родной и понятный.
А друзья Василия потешались, руками потирали: вот как получается, – братьев-то стравить!
И – получилось. Пообещали новые друзья Василию свободную и независимую жизнь, богатую, – если поможет им Василий отобрать у брата дом и землю.
Не верил Иван в предательство брата: невдомёк Василию, что не друзья у него появились, а – хозяева. И потешаются они над ним, над тем, как он угождает им, предавая брата и отца с матерью, сына своего не родившегося, землю свою, веру свою, самого себя…
А поверить пришлось,– когда явился Василий в дом брата. Не один, – с подмогой чужеземной, с теми, кто за предательство пообещал ему сладкую жизнь, в которой никто не спрашивает ни про совесть, ни про стыд, ни про честь, ни про Бога: живи, как хочешь!
Может быть, и просил брат пощады у Каина…
Только мужикам донбасским не менять любовь к степи ковыльной, к балкам воронцовым, к спящим тёмным курганам, к родным криницам, к своим домам и семьям. Как один, поднялись шахтёры за любовь свою… За любовь, что с деда-прадеда горела им одной-единственной звездой заветною, и звалась звезда эта единственная сильно, красиво и гордо: Донбасс.
И тут новые хозяева стали подначивать Василия-Каина: мол, напал на тебя брат. Напал на тебя брат, войной пошёл на тебя.
Сильно манила Василия обещанная сладкая жизнь… Хоть и противилось сердце: как же Иван мог напасть на него! Разве можно напасть на кого-то в своём дворе, в своём доме!.. В своём дворе и в своём доме можно – и должно! – защищаться.
Но сердце Василий быстро смирил: послушно оно стало новым хозяевам, что называют себя друзьями Василия. В угоду им убедил себя Василий, что ненавидит имя брата, материны песни ненавидит, простую отцовскую науку, – как жить на белом свете…
В конце огорода, над Луганкой, стоит материна калина, – обгоревшая.
Навигация по каналу «Полевые цветы»