В дни, когда мне решительно не о чём было писать, меня спасла от впадания в тоску одна женщина, отозвавшаяся на мой какой-то давний комментарий на какую-то давнюю статью в дзен-портале. Это выглядело так:
- Я удивился, честно, автору: настолько не чувствовать, что сажаешь себя в лужу... Это, наверно, потому что успеваешь столько статьи его прочесть, что думаешь, что нормальный человек пишет. Ан нет. Не нормальный, оказывается, а тёмный-тёмный, сумевший не заподозрить, что он настолько тёмный: "...никаким поэтом Мандельштам не был. У сего литератора чудовищные проблемы с рифмой...". Меня, наверно, эти слова так, словно по щеке, ударили потому, что я когда-то начинал с такого же уровня, как вот этот "МемуаристЪ. Канал о Сталине". Да и по тому, как я любил Сталина в 1953 году и теперь уважаю, я с этим мемуаристом одинаков. И что вещь "не чуя страны" есть провал с точки зрения первоклассного искусства, правда.
Но этот сочинитель книг по истории, оказался настолько тёмным...
Ни о чем не нужно говорить,
Ничему не следует учить,
И печальна так и хороша
Темная звериная душа:
Ничему не хочет научить,
Не умеет вовсе говорить
И плывет дельфином молодым
По седым пучинам мировым.
1908.
Эй, вы! Тут тоже "проблемы с рифмой"?
- Это не рифмы, товарищ, это штампы. Душа - хороша ! Ха-ха-ха , о да поэзия или: молодым - мировым, это ещё хлеще...
- Вы просто не понимаете, что это нарочитое упрощение в пику неведомо куда зовущим символистам. Вы не чувствуете истории изменения искусства. Ещё вы не замечаете, что тут столкновение противоречий: низкого (звериного) и высокого (души). То есть не чуете, что тут - в веках повторяющееся барокко как соединение несоединимого.
Так я поспешно ответил, потому что у меня не было готового развёрнутого и на рифму ответа, когда я именно это стихотворение цитировал когда-то с таким его объяснением:
«Возьмем такую низость как животное…
. . . . . . . . . .
Ну! Как Мандельштам облагораживает этакую низость - животное! И “хороша душа”, и “дельфин молодой” (дельфин - самый интеллектуальный после человека), и “пучина мировая”» (https://art-otkrytie.narod.ru/mandelshtam.htm).
Я тогда надеялся на впечатлявшую силу доказательства барочности стиля раннего Мандельштама в предыдущем разбираемом там стихотворении.
И не зря надеялся, как оказалось. – Я дал читать свою книгу, где до того разбирались стихи Ахматовой, Гумилёва, Пастернака, Кузмина, Лившица одному знакомому, совершенно далёкому от поэзии, - дал и время от времени спрашивал: «Ну как?». Он отвечал: «Читаю с возрастающим интересом». А когда книгу возвращал, сказал: «Мандельштам – это да».
Но теперь я понял, что две строчки моего текста, да ещё и не касающиеся рифмы, мало чего стоят.
И стал искать подтверждения в интернете.
И нашёл!
Мандельштам, как создатели барокко в столетнюю войну Реформации и Контрреформаци, попал в культуру в момент раздрая: идейно сверхвверх (символизм), идейно субвниз (акмеизм, иное ницшеанство), в прогресс (футуризм)… И ему этот крик и гвалт не понравились.
«Стихотворение часто начинается отрицанием: «Ни о чем не нужно говорить, // Ничему не следует учить»» (Аверинцев. https://rvb.ru/20vek/mandelstam/dvuhtomnik/03article/article.htm).
«Пафос его стихов раннего периода – отречение от жизни с ее конфликтами, поэтизация камерной уединенности» (https://vk.com/wall-83148830_35?t2fs=a40850f1675f1869ce_3).
«Внимательное изучение рифм Мандельштама приводит к довольно неожиданному заключению. Рифмы Мандельштама традиционны и обычны, более того, они чаще всего незначительны. Число оригинальных находок мало по сравнению с массой более, чем обычного. При простом чтении, вслух или про себя, этот факт, благодаря исключительной красоте и звучности стиха в целом, может легко ускользнуть даже от самого внимательного читателя или слушателя.
В эпоху Мандельштама большинство поэтов культивировало рифму. Не говоря о блестящих открытиях Пастернака и гениально-дерзких выходках Маяковского, в области рифмы производил серьезные, почти научные изыскании Брюсов, изощрялись Бальмонт и Северянин, смело экспериментировала Цветаева, да и в народно-песенных рифмах Есенина было много свежего и нового. Акмеисты в целом не предавались культу рифмы, но и не чуждались поисков в этой области. Но Мандельштам, писавший мало и скупо, эстет в самом лучшем смысле этого слова, мастер фоники, почему он был так, казалось бы, небрежен к рифме, вполне отказаться от которой он совсем не имел намерения? Почему он включает в свою, в общем очень изысканную поэзию любую рифму, если только она подходит ему по содержанию, ничуть не смущаясь тем, что она была бы отвергнута большинством не только его современников, но даже предшественников как пример избитой (см. любовь — вновь в «Соломинке II») или даже просто плохой рифмы? Примеры заурядных или неполноценных рифм находятся и в лучших стихах Мандельштама. Почему эти «небрежные» рифмы не снижают качества его поэзии?
…Наличие рифмы увеличивает звучность русского стиха, поэтому Мандельштаму рифма нужна. Но неожиданная, слишком свежая, слишком новая рифма естественно обращает внимание на конец стиха. Являясь особой точкой притяжения, она разорвала бы ткань мандельштамовской поэзии. Поэтому Мандельштам ее избегает. Ему нужны замирание звука, уход в тишину, а не акцент на конце стиха, а потому ему нужна скромная, ничем не выделяющаяся рифма, не госпожа, а служанка, носительница негромкого благозвучия, не позволяющая себе возвысить голос, не самоцель, а органическая часть фоники» (https://litresp.ru/chitat/ru/%D0%91/bushman-irina-nikolaevna/poeticheskoe-iskusstvo-mandeljshtama/5).
Вот, собственно и всё. Авторитеты за меня, хоть комментатоша и права где-то.
25 октября 2023 г.
