Не всем мой ключ гремучий пить: особый вкус ручьев моих!
Не всем мои писанья чтить: особый смысл у слов моих!
Не верь: меня легко свалить! гранитна твердь основ моих!
Так наводненьем без конца их тщетно подрывать зачем?
1753
Когда читаю его стихи, понимаю, что мне хочется, чтобы они были песнями: не читать, а слушать.
Собственно, все стихи Саят-Новы пелись. Т.е. он изначально сочинял их, как песни. И это огромная разница: текст, который сочиняется для слуха, и текст, сочинённый для чтения, очень сильно отличаются между собой. Что хорошо в одном, в другом плохо. (Самый простой пример: троекратные повторы в народных сказках. Слушать такое – любо дорого, читать надоедает, после первого раза пропускаешь).
Саят-Нова был не просто поэтом, у него был феноменальный дар ашуга – т.е. певца, он сочинял и исполнял свои песни, подыгрывая себе на каманче. Нам сложновато его понять: стихи и так непереводимы, а песни подавно. Но можно попробовать представить.
Удивительно, но Грузия XVIII века не умела сохранить ни полный рассказ о жизни Саят-Новы, ни его полное наследие (как-то я не ожидала, что в это время было столько сумятицы). Сведения о жизни отрывочны, мы даже толком не знаем его год рождения. Только примерную нить жизни.
Родился в крепостной армянской семье в Авлабаре или Санаине. Видимо, он где-то всё же учился, возможно, в монастырской школе (или у другого ашуга? Или жизнь учила?) Он был хорошо эрудирован, словами играл превосходно, у него было то самое чувство языка (в смысле, языков), которое отличает редкого автора. Много странствовал (возможно, был и в походе Надир-шаха в Индию), женился (но о его жене мы почти ничего не знаем, кроме имени), был царским ашугом при дворе Ираклия II.
Долгое время Саят-Нова был ткачом и именно этим ремеслом кормил семью. При этом он модернизировал ткацкий станок, сделал его портативным и перенёс под крышу, в дом (раньше эта громоздкая конструкция стояла во дворах, и работать можно было только в хорошую погоду). Модернизировал он и поэзию. По сути, заложил основы грузинского ашугства, развил традиционные формы восточного стиха и его возможности. По проложенному им пути потом пошли армянские поэты.
Саят-Нова дважды был изгнан из дворца. Из-за интриг придворных и зависти «собратьев» по перу (тема «поэт и царь», как и «поэт и толпа», вечно актуальна). Или из-за того, что влюбился в царскую дочь (или сестру) или в армянку-католичку. Поэт всегда влюблён, так или иначе. А не то ему нечем будет писать.
Хотя Саят-Нова писал не только о любви, в его стихах и философские размышления, и боль за угнетение ближних.
Но в результате, Саят-Нову не просто отдалили из дворца, а ещё и в монахи постригли. Или он сам отрёкся от мира после смерти жены.
Умер Саят-Нова как настоящий народный певец. Узнав о нашествии персов, он поехал из Ахпатского монастыря в Тифлис, чтобы отвезти детей на Северный Кавказ. А сам вернулся в Тифлис. Когда персы вторглись в город, Саят-Нова был в церкви, читал проповедь, стараясь успокоить людей. Там отказавшись изменить свей вере, был убит захватчиками, ворвавшимися в дом божий. Но и это неточно. Хотя во дворе церкви Сурб Геворг показывают могилу поэта. Но, конечно, он бессмертен. (извините, не могла не добавить)
***
Ах, не нужен мне лекарь, не нужен врач,
Дай иного, иного лекарства мне!
Жжешь, не лечишь ты рану, горит – хоть плачь,
Дай иного, иного лекарства мне!
А она: не тревожь, уходи скорей,
На другой, на другой ищи стороне
Не бывает добра от таких затей,
На другой, на другой ищи стороне.
На другой, увы, стороне.
Говорю ей: покоя не знаю я,
Стал бездельником, прочь бегу от жилья,
Тело чахнет, сгорает душа моя,
Дай иного, иного лекарства мне!
Отвечает: тебя мне не исцелить,
Сам ты горе свое научись избыть,
А не то оборвешь краткой жизни нить,
На другой, на другой ищи стороне.
Соловей я, а розу сожрет червяк,
Ты вложила мне в рану палючий злак.
Ах, и в книгах, и в песнях грустят не так,
Дай иного, иного лекарства мне!
Говорит: благо ты превратил во вред,
Ни боязни, ни совести, видно, нет,
Не гаси своей жизни неяркий свет, —
На другой, на другой ищи стороне.
Я сказал: золотишь ты волосы хной,
Подглядел как-то раз я в тиши ночной,
Стал мне смертью любви ненасытный зной —
Дай иного, иного лекарства мне!
– Пусть я царской короны аквамарин,
Пусть ты любишь меня, как Фархад – Ширин,
Пусть всегда мной любим был лишь ты один —
На другой, на другой ищи стороне.
Ах, не спорь, не кружи моей головы,
Захлестнуло мой челн волной синевы,
Коль умру, нет второго Саят-Новы,
Дай иного, иного лекарства мне.
Дай, увы, иного лекарства мне.
Саят-Нова, 3 сентября 1756
пер. В. Брюсова
Кстати, Саят-Нова – это поэтический псевдоним. Что он значит – тоже предмет дискуссий. Поэт Ованес Туманян считал, что с хинди это переводится как «царь песнопений». Но мне кажется более реальной другая версия: «внук Саята», ведь настоящее имя поэта – Арутин Саядян.
Как выглядел сладкоголосый острослов Саят-Нова мы тоже не знаем. Поэтому можно сколько угодно фантазировать. И к 150-летию смерти поэта был создан его портрет художником Рачией Рукхяном. Вернее, не портрет, а канонический образ. Вдохновенный, мечтательный. Такой правдивый, что все сразу поверили. Пусть будет таким: нежным, одухотворённым красавцем. Так приятней.
Но, в чём сходятся все свидетели-современники – у Саят-Новы был превосходный песенный дар и чарующий голос. Совершенно точно он писал стихи почти всю свою сознательную жизнь, но сохранилась только одна тетрадь-песенник – давтар – в ней всего около 200 стихов (на армянском, грузинском, азербайджанском, который он сам называл турецким и который в то время был международным языком на среднем востоке). Говорил он ещё на фарси и белуджском (т.е. знал 5 языков в совершенстве). Помимо этого певец умел играть на 5 музыкальных инструментов. И безусловно был знатоком души человеческой, впрочем, как и любой достойный поэт.
Одной оставшейся тетради хватило, чтобы обеспечить Саят-Нове место и в истории, и в сердцах людей. Его песни любят и поют до сих пор.
