Всегда перечитываю эту книгу в середине октября, в пору «золотой» осени, когда, по словам Саймака, «воздух пахнет сидром» и наплывает поэтическое настроение; беру его книгу «Заповедник гоблинов», лафитник с ликёром «Becherovka», и жизнь снова обретает восторг и вновь чувствуешь всю сладость «золотой» осени.
Побродив в прошлое воскресенье с друзьями во вновь обретённом нами Лукоморье в посёлке Дубовом, проникшись прелестями прекрасной, тёплой осени, единением с друзьями, решил я поделиться несколькими фразами из любимой мной книги, ярко раскрывающими красоты и другие радости осени.
- «…Через час с небольшим он уже будет у себя в университетском городке… <…> И увидит своих друзей – Алле-Опа, Духа, Харлоу Шарпа, Аллена Престона и всю прочую братию. И вновь будут буйные ночные пирушки в «Свинье и Свистке», долгие мирные прогулки по тенистым аллеям и катание на байдарках по озеру. Будут беседы и споры, и обмен старинными сказаниями, и неторопливый академический распорядок дня, оставляющий человеку досуг, чтобы жить…»
- «… В это время года, подумал он, холмы должны быть великолепны. <…> В середине октября, они, конечно, уже блистают всеми пышными красками осени: винный багрянец дубов, багрец и золото клёнов и пламенеющий пурпур дикого винограда, как нить, сшивающая все остальные цвета. И воздух будет пахнуть сидром, будет пронизан тем неповторимым пьянящим благоуханием, которое приходит в леса только с умиранием листьев…»
- «… Сверху к ним навстречу, опрометью бежал крохотный гоблин – пёстрая рубаха, которая ему была велика, билась на ветру. - Эль! – верещал он. –Эль! – Ну и что эль? – пропыхтел мистер О`Тул – Или ты хочешь покаяться, что осмелился его попробовать? – Он скис! – стенал маленький гоблин – Весь этот заклятый чан скис! – Но ведь эль не может скиснуть! - возразил Максвел, понимая, какая произошла трагедия. <…> - Нет, может! Если его сглазить! Проклятие, о проклятие! – Ну, - сказал Черчилл, - вот мы и лишились возможности испить сладкого октябрьского эля.»
- «Сумерки спускались на городок благостной дымкой, смягчая очертания зданий, превращая их в романтические гравюры из старинных книг.»
- «В «Свинье и Свистке» было темно, шумно и чадно. Между тесно составленными столиками оставались лишь узкие проходы. Мерцали дрожащие огоньки свечей. Низкий зал был заполнен разноголосым гулом, точно все посетители говорили разом, перебивая друг друга. <…> … Прищурившись, Максвелл разглядел в полумраке, что ему машет руками какой-то человек, вскочивший из-за столика в углу. <…> Это был Алле-Оп, а рядом с ним маячила белая фигура Духа. <…> Давайте сядем, - предложил Максвелл. <…> – Опасаешься скандала? – осведомился Оп. – Но ведь это место для скандалов и создано: каждый час по расписанию завязываются кулачные бои, а в промежутках кто-нибудь залезает на стол и разражается речью. –Нам очень хочется есть и вовсе не хочется, чтобы нас вышвырнули отсюда. – Пит, - сказал Алле-Оп, - быть вышвырнутым из этой забегаловки – весьма большая честь. Ты можешь считать своё общественное положение упроченным только после того, как тебя вышвырнут отсюда.» <...>
- Насколько я понял, вы хотели бы чего-нибудь выпить? - Так почему же вы сразу не принесли бутылку хорошего пойла, ведёрко льда и четыре... нет, три рюмки? – осведомился Оп. – Дух, знаете ли, не пьёт. – Я знаю, сказал официант. – То есть, если миссис Хемптон не предпочитает какую-нибудь модную болтушку, - уточнил Оп. – Кто я такая, чтобы вставлять палки в колёса? – спросила Кэрол. – Что пьёте вы? – Кукурузное виски, - ответил Оп. – Наш с Питом вкус в этом отношении ниже всякой критики. – Ну, так кукурузное виски, решила Кэрол. – Насколько я понял, - сказал официант, - когда я приволоку сюда бутылку, у вас будет чем за неё заплатить. Я помню, как однажды… - Если я обману ваши ожидания, - объявил Оп, - мы обратимся к старине Питу…» <…>- В противоположном конце зала послышалась какая-то возня. Кэрол и Максвелл обернулись на шум, но не смогли разобрать, что там происходит. Внезапно на один из столиков вспрыгнул человек и запел:
Билл Шекспир хороший малый, Зря бумаги не марал, Не давал проходу юбкам Громко песенки орал…
Раздались возмущённые вопли и свист. Кто-то бросил чем-то в певца, но промахнулся. Часть посетителей подхватила песню:
Билл Шекспир хороший малый, Зря бумаги не марал…
Какой-то могучий бас оглушительно взревел: - К чёрту Билла Шекспира! И зал словно взорвался. Летели на пол стулья, люди вскакивали на столы, пронзительно вопили. Сталкивали и стаскивали друг друга вниз. Замелькали кулаки. В воздух взвились различные предметы… <…> - Позаботься о девушке, - скомандовал Оп. – Тут где-то есть другой выход. И не забудь бутылку! Она нам ещё понадобится. Максвелл взял бутылку за горлышко. Духа нигде не было видно».
- «… Максвелл сделал большой глоток. Огненная жидкость полоснула его по горлу, как бритва, и он закашлялся. «Ну хоть раз выпить эту дрянь, не поперхнувшись!» - подумал он. Кое как проглотив самогон, он ещё несколько секунд никак не мог отдышаться. – Забористая штука, сказал Оп. – давненько у меня не получалось такой удачной партии. Ты видел – чистый как слеза!»
- «Они неторопливо пошли по тропинке, ведущей к шоссе. С могучего каштана, осенявшего тропинку, медленно слетали листья, отливавшие червонным золотом. Дальше, на фоне голубого утреннего неба багряным факелом пылал клён. И высоко над ним к югу уносился треугольник утиной стаи.»
- «Официант принёс омлет с грудинкой, налил кофе и удалился, оставив Максвелла одного. За огромным окном голубым зеркалом простиралось озеро Мендота, и холмы на дальнем берегу терялись в лиловой дымке. По стволу кряжистого дуба у самого окна пробежала белка и вдруг замерла, уставившись глазами-бусинками на человека за столиком. Красно-бурый дубовый лист оторвался от ветки и, неторопливо покачиваясь, спланировал на землю. По каменистому откосу у воды шли рука об руку юноша и девушка, окутанные утренней озёрной тишиной.»
- «Час был ещё ранний, потому что Максвелл отправился задолго до рассвета. На траве и кустах, до которых ещё не добралось солнце, поблескивала ледяная роса. Воздух оставлял во рту винный привкус, а голубизна неба была такой нежной и светлой, что оно словно вообще не имела цвета. И всё это – и небо и воздух, и скалы, и лес – было пронизано ощущением непонятного ожидания. Максвелл прошёл по горбатому пешеходному мостику, перекинутому через шоссе, и зашагал по тропинке, убегавшей в лощину.
Вокруг него сомкнулись деревья – он шёл теперь по затаившей дыхание волшебной стране. Максвелл вдруг заметил, что он старается ступать медленно и осторожно, опасаясь нарушить лесное безмолвие резким движением или шумом. С балдахина ветвей над ним, неторопливо кружа, слетали листья – трепещущие разноцветные крылышки – и устилали землю мягким ковром. <…> Крутая тропинка петляла, огибая огромные, припавшие к земле валуны в бахроме седых лишайников. Её со всех сторон обступали древесные стволы – грубая тёмная кора вековых дубов оттенялась атласной белизной берёз в мелких коричневых пятнышках, там, где тонкая кора скрутилась в трубочку, но сё ещё льнула к родному дереву, трепеща на ветру. Над грудой валежника поднималась пирамида ариземы, осыпанная багряными ягодами, и лиловые листья обвисали, как рваная мантия. Максвелл не спеша взбирался по склону, часто останавливаясь, чтобы оглядеться и вздохнуть аромат осени, окутывавший всё вокруг.»
- «...Впрочем, и такой эль всё же лучше, чем ничего. Если вы согласны составить мне компанию, мы могли бы его испробовать. – За весь день, ответил Максвелл, - не было сказано ничего приятнее! <…> Гоблин поднял кружку и, почти засунув в неё физиономию, принялся пить долго и с наслаждением. Когда он поставил кружку на стол, оказалось, что на его бакенбарды налипла пена, но он не стал её вытирать. <…> - Ну? Спросил гоблин. – Его вкус необычен. Но пить его можно.
Мистер О`Тул совершил ещё одно паломничество к бочке, вернулся с полной до краёв кружкой, брякнул её на стол и расположился за ним со всем возможным удобством.»
- «Неизмеримый тяжкий труд мы тратим, чтобы сварить его столько, сколько нужно нам! И времени, и размышлений, и усилий! <…> – А жучки?! – неистовствовал он. – А что будет с жучками? Вы не допустите их в эль, я знаю. Пока он будет бродить. Уж эти мне гнусные правила санитарии и гигиены! А чтобы октябрьский эль удался на славу, в него должны падать жучки, и всякая другая пакость, не то душистости в нём той не будет.
- Мы набросаем в него жучков, - пообещал Оп. – Наберём целое ведро и высыпем в чан.
О`Тул захлёбывался от ярости. Его лицо побагровело. – Невежество! – визжал он. – Жукова вёдрами в него не сыплют. Жуки сами падают в него с дивной избирательностью.»
- «Из-за горизонта высунулся краешек солнца, ослепительный сноп лучей озарил вершины деревьев на склоне над ним, и они заиграли всеми яркими красками осени. Но склон под ним был всё ещё погружён в сумрак.»
- «Оркестранты сидели рядком на бревне у опушки и играли, а утренние лучи солнца блестели на их радужных крылышках и на сверкающих инструментах. Но на лужайке фей не было. Там танцевала только одна пара, которую Максвелл никак не ожидал увидеть в этом месте две чистые и простые души, каким только и дано танцевать под музыку фей.
Лицом друг к другу, двигаясь в такт волшебной музыке, на лужайке плясали Дух и Вильям Шекспир».
Вот, собственно и всё, с чем хотел вас познакомить.
С уважением, Бова Королевич
18.10.23
Белгород