– Почему мне нельзя называть тебя мамой? – спросил Данечка, глядя лучистыми глазами на Валентину.
– Я твоя бабушка, – она улыбнулась, возле губ появились складочки, казалось, что это вторая улыбка.
Даня разглядывал лицо Валентины: добрые и такие любимые глаза, маленькие лучики рядом, нос, который смешно морщился, когда она смеялась, мягкие губы… Он прижался к ней и зажмурился. Она обняла его и поцеловала в макушку.
– Беги, поиграй! – она нежно отстранила его. – Я буду ужин готовить.
Сколько себя помнил, Даня всегда был с Валентиной. Называл мамой, но она мягко и настойчиво повторяла:
– Я бабушка… Я бабушка…
– А в садике у всех есть мамы! – Малыш удивлённо таращил глазёнки.
– Так бывает. У кого-то мамы, у кого-то бабушки, – терпеливо объясняла она.
Валентина похоронила сына. За год до смерти Семён привёл в дом женщину с годовалым ребёнком.
– Мама, это моя жена. – Валентина так и села, где стояла. Ему было восемнадцать, супруге двадцать пять, да ещё и с ребёнком.
Молодые любили развлекаться: то на вечеринку пойдут, то на день рождения, то в кино… Она, конечно же, присматривала за Данечкой.
Незаметно привязалась к ребёнку… Беленький, голубоглазый мальчик был тихоней, беспокойства не доставлял. Любил слушать сказки, засыпал под её песни.
Когда ему исполнилось два года, исчезла его мать. Забрала все деньги, в том числе и Валентины, и скрылась, оставив Данечку.
Семён запил. На какие только деньги? Потом поняла: выносил вещи и продавал. Через полгода удавился в туалете…
Осталась Валентина с ребёнком на руках. Хотела в детдом сдать, одела уже, а он спрашивает:
– Мама, гулять?
Сердце дрогнуло – оставила. Свидетельство о рождении было. Никто и не интересовался, где мать. И в садик устроила, и в первый класс отвела.
А вот в школе начались проблемы. Неуживчивым оказался Даня. Постоянные драки, выяснение отношений. Как будто бес вселился в мальчишку.
– Даня! Ты же взрослый уже. Надо сдерживаться, – уговаривала его Валентина.
– Ещё чего! – дерзко отвечал он. – Я им всем покажу!
И бабушка-мама верила: этот покажет. Исчезли для него авторитеты, ничего не значили её слова и просьбы. Это был совершенно чужой человек, неуправляемый и жестокий.
“Что я сделала не так?” – спрашивала Валентина себя, плача в подушку. – Или это гены берут своё? Кто был его отец? Вдруг уголовник какой?
Даню просто несло, как пиратский корабль на рифы. Он жил как в агонии, каждый день как последний.
– Ты мне никто! Не приставай! – грубо отталкивал Валентину.
– Ты мне даже не бабка! – добавляя матерное слово, ранил он Валентину.
Она считала дни и часы до момента окончания им школы. Ему исполнялось восемнадцать. “Выгоню! Выгоню негодника!” – шептала сама себе Валентина и понимала, что не в силах это сделать.
– Сдай его в детдом! Пока несовершеннолетний, – советовали подруги, которых Даня – да какой Даня? Даниил уже! – обозвал старыми кошёлками.
– Он там не приживётся, – вяло сопротивлялась Валентина.
– А здесь ты не заживёшься, – предупреждали подруги.
Как в воду глядели. Пришёл как-то Даниил, и играя ножичком, говорит:
– Слышь, старая, мне деньги нужны! Ты вчера пенсию получила.
– А жить на что будем? – задрожали руки у Валентины.
– Твои проблемы. Нечего было чужого ребёнка присваивать. Я бы квартиру мог получить как сирота, – парень зло усмехнулся. – А теперь тебе придётся свою отдавать.
Валентина заплакала: “Прав Даня”. И сказать ей было нечего…