Мягкий розоватый свет солнца ласкал деревню струящимися из причудливых облаков предзакатными лучами. Берёзки под окнами, дальняя роща в дымке, заросли крапивы и лопухов у палисадов, корявый сруб колодца и крыши избушек, полотно реки под пригорком – всё кругом было таким умиротворяющим, спокойным и вечным, что казалось, ничего дурного не может случиться в таком месте, где сама природа благоволит человеку и заботится о нём. Но так не считала Стеша, что озираясь, шагала по узкой извилистой тропке, тянущейся по верху склона вдоль огородов. Тропка скрывалась от разлившейся внизу реки зарослями бузины и шиповника. Стеша вгляделась пристально вниз – на берегу никого. Откель же ходит к ней этот поганец льстивый? Впереди замаячила Дарьина калитка и поднимающаяся к ней от реки дорожка. Ещё Дарьина матушка по ней хаживала, бельё полоскать в речных волнах, водицы на поливку принести, тятя же спускался сюда рыбы поудить. А теперь вот зло по этой тропке ходит. Стеша стиснула зубы, свела брови – негодование и горячее желание отвадить поганца от подруги, коей он заморочил голову, переполняли сердце женщины.
- И за что бедной девочке всё это? – едва слышно ворчала она себе под нос, - Что ни женишок, то обманщик. Как плюнул кто.
Она ахнула и остановилась, придерживая руками большой живот – а вдруг и правда проклял кто Дашку или порчу напустил? А что? Девка она видная, гожая, да ещё при своей избе. Невеста с приданым, считай. Да ещё и тёщи нет, эва как. Мужики, знамо дело, тёщ хоть и уважают шибко, да побаиваются. Ладно, разберёмся для начала с этим Устином, а там она Дарью сама к бабушке Прасковье приведёт, пущай та глянет, можа и поймёт в чём дело.
Оглядываясь и крадучись, Стеша пробралась в сад. Еле дыша и стараясь сдержать своё громкое пыхтение – раздавшаяся талия уже не позволяла порхать легкокрылой бабочкой, все движения теперь стали неуклюжими, неповоротливыми, медленными – женщина, то ускоряя шаг, то замирая и прислушиваясь к каждому шороху, добралась до баньки, что приютилась промеж вишен. Те переплелись так густо, что сейчас, в самый разгар лета, укрыться под их шатром, не представляло никакой сложности, и Стеша притаилась в кустах, надеясь, что ждать придётся недолго. Отёкшие к концу дня ноги стали похожими на два столбца и так хотелось сейчас опустить ступни в прохладную водицу, прикрыть глаза и отдаться блаженству. Стеша представила эту картину и разомлела, потеряв счёт времени, как вдруг послышались тихие шаги, хруст мелких опавших веточек, шорох травы под ногами, и мимо вишен скользнула тень. Женщина взбодрилась и одним глазком выглянула наружу. Так и есть. Он! Спина мужчины показалась и исчезла за углом бани.
- Уф, чуть было не прокараулила, - выдохнула одними губами Стеша, - Никак он самый пришёл. Устин. Явился – не запылился. Куды это он потопал? Ну да ничего, дверь-то в баню с этой стороны, не прогляжу.
И она, забыв про уставшие ноги, заняла свой наблюдательный пост, перебравшись ещё ближе – за поленницу, сложенную у бревенчатой стены.
Вскоре послышались два голоса. Один Стеша сразу узнала – задорный, весёлый, певучий – принадлежал он её подруженьке Дарье. А вот второй голос, сколько она не вслушивалась в него, был незнаком (но это-то было как раз естественным), потому не это поразило Стешу, а то, что она не могла разобрать слов говорившего. Странный это был голос, будто и не человеческая речь вовсе, а рокот грома вдали, когда гроза не дошла ещё до деревни, но уже чувствуется в воздухе близость её и сила надвигающейся бури гнетёт и давит низко опустившимся небом с пеленой клубящихся чёрных туч. Именно это ощущалось и сейчас, хотя небосклон был ясным и уже стали загораться на нём первые звёзды и рожок полумесяца забелел на голубовато-розовой чаше небесного купола. Стеша напрягла весь свой слух, боясь пропустить хоть словечко, еле дыша, грудь её, налитая, готовая вскормить наследника Антипа, тяжело вздымалась, и вот уже двое оказались почти перед нею, остановились у самых дверей бани, и Дарья присела на лавку у входа, а её спутник остановился напротив, и Стеша застыла камнем. Девушка весело щебетала, и видно было, как рада она своему гостю, как счастлива видеть его. Она смеялась и рассказывала о том, как она всё ладно устроила, как старалась угодить своему дружочку милому, как запарила травы для каменки и принесла для питья колодезной водицы.
- А вот тут в предбаннике рушники чистые, ты бери, утирайся.
Парень склонился к её уху, прошептал что-то. Стеша ещё пуще напрягла слух, но вновь услышала лишь рокот или глухое рычание пса, ощерившегося на неприятеля.
- Да что ж это деется-то? – рассердилась она, - Вроде никогда я на слух не жаловалась. Не по-нашенски он бает что ли? Али косноязычен?
Она выдохнула, чтобы успокоиться и решила в таком случае хотя бы изучить получше этого прохиндея Устина с наружности, и всмотрелась сквозь переплетение ветвей в его силуэт. Фигура ладная, одет чисто, добротно, волосы светлые кудрями обрамляют лицо, и лицо такое гожее, красивое, даже чересчур красивое для человека. Стеша передёрнулась, что-то было в этом лице неестественное, неживое, будто с мё.ртв.ого кожу сняли да на живого натянули.
- И отчего мне такое чудится? – подумала женщина про себя, - Ведь парень-то хорош собой, неча и сказать. Может холёный он чересчур? Точно! Наши-то мужики такими не бывают. Они цельной день кто на помещика работает, кто на поле, кто в лесу трудятся – морда красная, зимой от ветра да снега, летом от солнца, осенью от дождей, бородища во какая, ручищи грубые. А этот… Дворянин что ль какой? Весь нежный, изящный, будто кукла какая. Аж неприятно в нутрях как-то… Да и ежели он знатный, тем паче – чаво ему от нашей Дарьи надобно?
Негодование так взбудоражило Стешку, что она еле удержалась, готовая уже сейчас схватить полено да отходить мерзавца-насмешника, дабы знал, что крестьянской люд не шелуха какая иль скотина без роду-племени, чтобы поступать с ним, как вздумается. Но вовремя опомнилась. Ежели он и правда из знатных, то беды не оберёшься, приедут царские в форме, всех мужиков за этого хлыща кнутами высекут, а чего доброго, и вовсе в тю.рь.му посадють. Нет, тут умнее надобно быть.
Тем временем Устин воркуя что-то Дарье на ушко, что именно Стешка так и не могла разобрать, расплёл девице косу и, достав из-за пазухи гребень, принялся чесать ей волосы. Дарья сомлела тут же, немудрено, после цельного дня в трудах, а парень продолжал с довольным видом перебирать её пряди. Лицо его постепенно принимало всё более и более хищное выражение, он урчал утробно и громко, как сытый кот, пригревшийся на тёплой печи. Девушка же, напротив, становилась всё бледнее, будто жизнь уходила из неё с каждым новым движением гребня, маленький носик её заострился, глаза запали, как бывает у маленьких детей, когда они тяжко лихорадят, а щёки сделались бледными, как побелка, и Стеша поняла – что-то не то происходит, спасать надо Дарью. Она с силой пихнула край поленницы, схоронившись за оставшейся её частью, рискуя быть обнаруженной, но оно того стоило - грохот поленьев пробудил Дарью. Девушка встрепенулась, открыла глаза, произнесла вяло:
- Ой, Устинушка, я, кажись, снова сомлела, что это со мной? Раньше никогда со мной такого не бывало, а тут, ровно бабушка старая – едва глаза прикрыла, тут же и в сон провалилась.
Устин же побагровел лицом, стиснул зубы, но вмиг отошёл, опомнившись и сменив гнев на улыбку:
- Авл…гбргбрр…асстаа…
- Чёртов варвар! – плюнула в сердцах Стеша, - Ничего не разобрать, что плетёт.
Она так распереживалась, что и позабыла зачем пришла, а когда спохватилась и собралась сделать, как велела ей бабушка Прасковья, Устин уже скрылся, уводимый Дарьей в предбаннике.
- Ах, ты шут пёсий, - притопнула ножкой Стеша, - Да и я хороша, тетёха! Теперь вот стой да обжидай, покуда этот чёрт напарится да намоется, чтобы поглядеть на него.
Однако же ждать долго не пришлось. Минуло всего несколько минут, как в огород вылетел в чём мать родила, прикрыв ср.ам.ное место рушником, Устин. Дарья, не успевшая ещё дойти до избы, обернулась на пол пути, замерев на тропке. Стеша ахнула в своём укрытии и попятилась от неожиданности.
- Устинушка, что ты, что ты? – кинулась к нему Дарья, прикрывая глаза ладошкой, чтобы не видеть мужской на.го.ты.
- Знать, не спортил девку ишшо, не успел, коли стыдится его, - с облегчением выдохнула Стеша и, хлопнув себя по лбу, тут же повернулась спиной, склонилась, подхватив одной рукой живот, а второй упершись в землю, чтобы не упасть, глянула промеж ног на Устина, да чуть было и не закричала во весь голос. Чёрный, смоляной червь высотой в человеческий рост извивался на тропке вместо парня, стоя на хвосте своём, а голова его в яростной злобе крутилась из стороны в сторону, изрыгая ругательства. Ни рук, ни ног не было у мерзкой сущи, а лишь студенистая, густая, как кисель, плоть, с узкой щелью рта и белёсыми маленькими глазками на морде, больше походившей на вздымающуюся в кадке бесформенную опару. Он грозовой тучей навис над подоспевшей к нему Дарьей, раскачиваясь туда-сюда, как маятник, в глотке его клокотало. Но что было самым поразительным – Стеша сейчас понимала о чём он говорит.
- Зачем ты в бане этих проклятущих иголок настелила? – голосил он, - Я все ноги исколол!
- К-каких ещё иголок, Устинушка? – Дарья всё такая же бледная, скомканная, будто выжатая простыня, не понимала о чём тот толкует.
- Знамо дело каких – еловых! Почто ты весь пол ими завалила? Поганое дерево! Ненавижу его! Ненавижу! Задыхаюсь я от него!
- Устинушка, Устин, я всё уберу мигом, ты не серчай только, - Дарья покорная, испуганная, как собачонка, ринулась опрометью в баню. Червь остался на тропке, раскачиваясь и шипя, из пасти его вырывались проклятия и брань.
Стеша поднялась, чтобы перевести дух. Сердце колотушкой стучало в висках – и от неудобной позы, и от ужаса, обуявшего её. Но оберег, повешенный ей на шею бабушкой Прасковьей, видимо, делал своё дело. Стеша, хотя и испугалась шибко, но чуяла контроль над собой, и осознавала, что червь не тронет её, не увидит. Но как же подруженька её? Над ней-то уж он простёр власть свою, сплёл свои коварные сети. Бедная Дарья! В чьи же лапы угодила она? Стеша-то наивная думала совсем об ином, а дело оказалось куда как хуже. Не человек вовсе этот Устин. А ведь бабушка Прасковья так и сказала ей напрямки, да только самонадеянная Стеша решила, что старушка чудит по древности лет, заговаривается.
- Господи милосердный, что ж деется-то тут? – вымолвила она и, выглянув украдкой, увидела, что на тропке вместо червя снова стоит Устин, прикрывающийся рушником, а Дарья уже выбегает вся запыхавшаяся и раскрасневшаяся из бани с полной охапкой еловых лап, от которых валил густой пар. Хвойный аромат долетел даже сюда, за поленницу, защекотал ноздри.
- Хороший какой, крепкий, и чего этому гаду не понравилось? – мысленно спросила Стеша, да тут же и пронзило её догадка, - Ведь нечистая сила ель шибко не любит! А ещё мё.рт.вые! Недаром ведь, кады покойника хо.ро.нют, так дорогу от погоста до дома на обратном пути еловыми веточками забрасывают, а ещё порог в избе, откуда по.кой.ный был – дабы тот дорогу домой не нашёл. Ибо неча мё.рт.вым по свету бродить, положено им в мог.иле своей спать до Страшного Суда.
- Вот оно, значит, как, - закивала Стеша и напоследок, склонившись, вновь глянула на червя. Тот уже не шипел, успокоился будто, и теперь кружил вокруг Дарьи, высунув длинный сморщенный язык, облизывая девушку со всех сторон, оставляя на её коже смрадную гниль, а та стояла, как в забытьи, прикрыв глаза и не сопротивляясь.
- Вот и славно, милая, - пропела сущь, - Теперь уж я пойду, попарюсь от души, а потом мы с тобою побаем, посидим вдвоём…
Дарья лишь кивнула молча, а червь тут же скользнул в предбанник. Дарья без сил опустилась на лавку у входа, похоже, что сейчас она и не собиралась уходить в дом, как до этого, ибо червь слизал с неё своим поганым языком последнюю искорку.
Стеша поднялась, отдышалась, и, уже не скрываясь, вышла из-за поленницы и поспешила к Дарье.
- Стеша? – вяло удивилась та, захотела было встать, но пошатнулась и снова села на лавку, - Ты чего тут, Стеша?
- Дарья! Бежать надо! Видала я сейчас твоего Устина. Ведь не человек это вовсе!
- Да что ты мелешь такое, Стешенька? Ты что же это, следишь за мной, выходит?
- Сейчас же идём к бабушке Прасковье, а пока…
Стеша бросилась назад к поленнице, выбрала полено подлиннее и потолще, взвесила на руке – крепкое ли – и, вернувшись, подперла им дверь бани снаружи.
- Ты что делаешь? Уморить решила моего жениха?! – Дарья всё же поднялась на ноги и собралась броситься на Стешу, но та увернулась.
- Окстись, Дарья! Какой жених? Это ж… это… Эй-ех, да не знаю я кто это, - она в отчаянии махнула рукой, - Чудовище он, вот кто!
- Пойди прочь, - Дарья подняла с земли и сжала в руке сучковатую палку.
Стеша попятилась:
- Дарья, не вздумай.
- Уходи, пока я тебя не пр.иб.ила вот этой палкой. Я не погляжу, что ты дитя носишь! – прохрипела Дарья. Глаза её сделались стеклянными, дурными, подёрнулись мутной пеленой, словно и не милая подруга стояла сейчас перед Стешей, а жуткая нежить.
- Дарьюшка, - заговорила вновь Стеша, но тут же охнула, осеклась.
Тяжёлый уд.ар опустился на её бедро, будто хлыстом рассекли кожу, на сарафане показалась кр.овь, бо.ль ослепила, в глазах потемнело, Стешка хватала ртом воздух и не могла очухаться. Не столько от бо.ли, сколько от ужаса происходящего.
- В первый раз по ноге ударила, во второй куда придётся би.ть буду, - процедила сквозь зубы Дарья и голос её стал таким похожим на тот рокот, что издавал червь, что Стеша попятилась, отступая и прикрывая руками самое дорогое, что было у неё – живот, в котором находился младенец. Отойдя на несколько шагов, она повернулась и бросилась бежать, насколько позволяло ей сделать это сейчас её чрево. Вот и огород закончился, вот и двор, изба, ворота. Стеша опрометью выскочила прочь и понеслась по улице к дому бабушки Прасковьи.
(продолжение следует)
Иллюстрация - художник Игорь Медведев.