- Ах! Ты ж, гаденыш! А ну, сымай портки! Сымай портки я тебе говорю! – Ругался Пантелей на своего сына. - Федька, едри твою кочерыжку, сымай, я сказал портки.
- Ты че, бать, хватит уже. Смотри, а то еще удар хватит. – Отговаривался Федор, детина, высотой под два метра, с косой саженью в плечах.
- Чееегоо! Удар хватит, поросячья твоя душа, вырастил на свою голову сынка, а? – чуть не плача кричал Пантелей. Он грозил рукой с зажатым в ней ремнем, а другой придерживал свои портки, кабы не слетели в сердцах. Хотел было подбежать к парню, да треснуть его промеж глаз, но вот незадача, руки были заняты. Федька, настоящий мужик, тридцати лет от роду, до сего времени одинокий, уже успел выскочить из избы от греха подальше.
- Это что ж такое получается, батю свово не слушать? Осмелели больно. – Кричал в догонку отец. - Бугай стоеросовый. Я ужо тебе покажу, вот тока вернись мне.
В дом зашла Пелагея.
- Ты опять чоль разбушевался? Остынь, штаны вон на пол ластятся, а ты все туда же. Подберись.
- Виданное ли дело отца не слушать, мать! - Жалобился слезливо Пантелей. Обида грызла его душу, не по его воле живет сынок. - Ты еще заступница. Век что ли бобылем жить намерен?
- А чего я. Он жениться не хочет, пущай сам и думает. Не приспичило пока однако. Ты ему так и скажи. Раз супротив моей воли идешь, живи сам, как знашь, а меня не проси о помощи. Враз парень за ум возьмется.
А дело было в том, что Пантелей на осенней ярмарке встретил своего бывшего друга, однополчанина. Служили они бок о бок целых два года и делили между собой не только кусок хлеба, но и мысли свои. У Кондрата Акимыча была дочь двадцати двух лет. Перестарок по тем временам. Женихи такую уже седьмой дорогой обходят, все больше на шестнадцатилетних заглядывают. Девка дебелая, здоровая, кровь с молоком. Характер, правда, имела больно ершистый, вот замуж никто и не брал, женихи руками от нее отмахивались и крестными знамениями открещивались, хотя отец давал за ней хорошее приданое. Только рот бабе приданым не прикроешь. Как увидит жениха какого на пороге - все не по ей. Хохочет и слова разные говорит, больно обидные.
- Экий рыжий, словно семечками его оплевали.
- А этот… на арбуз похож. Ой! Не дай бог с кровати скатится, убьется, что я делать то буду!!!
- Это что еще за гусак на двор пожаловал? С тебя только потроха на суп хороши будут, а в остальном ты гусь лапчатый, не дозрел.
- Этот старый.
- А этого, маманя, где взяли, в лесу в берлоге? Чистый леший.
- Этот маленький.
- Этот большой!
- О! а это что за наказание божье. Глаза слезливые, как у побитой собаки, вроде просит чего.
Как такие обидные слова можно было снести, вот и поворачивали сваты оглобли.
А что еще она могла сказать, коли жених и впрямь на гусака был похож, али на медведя... Захочет ли девка молодая, в самом соку, с таким рядом сидеть где?
Другой хилый приехал.
- Экий клоп! Я ж его, батя, мизинцем придавлю, не то что телом. Кого вы мне приводите?
Сваты ругались, обижались, женихов становилось все меньше и все исчезли в скором времени.
- Ты девка больно выбирать мастерица, - говорили ей бабы. А она в ответ одно талдычет.
- Сами с такими живите, а мне они не любы. Другого хочу.
Вот эту гидру не покорную и нужно было сплавить из дома поскорее, так как вторая дочь Кондрата Акимыча Наталья расцвела цветом спелым. Румяная да ладная, руса коса до пояса висит, на щеках румянец играет и женихи у ворот скоблятся, потехи устраивают.
- Кабы чего девка не учудила. Опозорит нас, как пить дать, опозорит. Что тадысь делать будем, - спрашивал Кондрат у жены, почесывая затылок. – Наську то отдать бы скорехонько, тады и эту спровадим со двора, а то принесет в подоле раньше времени, не убережем.
- Прости Господи и отведи беду неминучую. – Молилась на иконы Авдотья.
- Есть у меня одна идея! - Вспомнил тут Кондрат о Пантелее.
Вот и решили друзья, сидя в трактире вечерком за рюмочкой первача, оженить своих нерадивых несговорчивых деток. Поднадоели они дома со своими выходками, нервы потрепали родителям, вот и будет им смертное наказание.
-Пущай дру друга изводят, - хохотали они.
А как сделать так, чтобы они согласились на обручение, когда оба артачатся на чем свет стоит. Одна от женихов нос воротит, а другой и разговор о женитьбе заводить не хочет.
-Ничего. Окрутим молодых.
А Федька не мог жениться на старой деве. Что он, старик какой подбирать не нужное, у него и своя любовь на примете имеется, вот только кто она, как зовут и где живет ведать не ведает. Не успел узнать. Целый год думал о ней, страдал, только одна мысль и успокаивала парня.
-Вот будет новая ярмарка – так и разыщу. Тогда уж в ноги бате упаду, пущай лупит сколь вздумается, а женюсь.
В прошлом году на ярмарке он встретил ту единственную, что опалила его сердце огнем пламенным, о красоте которой он грезил потом ночами. Любовался ее стройным станом в мечтах и целовал на сеновале, краснея, от своих думок. Нервно теребил он свою шевелюру руками, страдал, все думал, где же найти ее. Заглянуть бы в глаза колдовские, обнять крепко и не отпускать. Вот назло не женюсь, искать буду. Скорее бы ярмарка.
Ох, как танцевала она ярко тогда, весело заманчиво.
От любви его только платочек шелковый в руках остался. Обронила она его случайно под ноги, когда смеясь, убегала с подружкой своей от него, затерялась в толпе, а он и с места сдвинуться не мог. Остолбенел. Во как шибануло!!!
Поднял его парень и долгими ночами прикасался к нему губами, а днем носил в кармане, нежно трогая в перерывах между работой таинственные буквы в уголке золотой нитью вышитые «АК», а слезы так и подступали к его груди. Что за «АК», Аграфена, Авдотья, Алена, а может Аксинья. Как же тебя звать голубушка моя.
И ждал, когда снова увидит красу свою ненаглядную, услышит смех задорный, увидит улыбку нежную и карие очи, что сводят с ума, даже спустя целый год. Вот тогда уж не упустит он красавицу свою.
Вот такая заковырка.
- А отец все твердит: женись, да женись. Нашел какую то девицу залежалую, вот сам пусть и женится. Раз приспичило.
Пробежало незаметно лето, наступили ярмарочные дни. Пантелей с соседскими мужиками собирался в город, нагружая телегу припасами. Хороший год был, урожайный. Много добра можно продать и пополнить свою кубышку. Главное распродать удачно. Работники в поту носили мешки с мукой и зерном, на второй подводе, которой правил Федор, были уложено свежее свиное мясо, овощи. Мать собрала в дорогу еду и, принарядившись в самые красивые одежки, красные сапожки, уже присаживалась на облучок. Даже бабуля вышла в новой юбке с кофтой, на шею повесила бусы, что дед ей на венчание дарил.
- Ну, мать, ты, как царица у нас, - смеялся отец.
- А как же иначе. Надо показать свои старые кости во всей красе. Чай не одна еду, с вами, пусть знают, что у мово сына и мать в красоте ходить. На ярманке даже собаки веселятся, а старики тем боле радуются.
Обоз двинулся к городу. Дорога запылила от колес. На одной из телег заиграла гармонь и неспешная песня полилась над лугом, заливаясь мужскими и женскими многоголосьем.
В городе было шумно, съезжался народ ото всюду. Но место для Пантелея было уже забито.
Первый день прошел незаметно, в бойкой торговле и, криках, договорах.
К вечеру усталые мужики спешили к дому Кондрата на ночевку.
- Ты, Федор, снеси ка оставшееся мясо в ледник. С левой стороны положи его на солому. Вон тамочки, в углу двора. – Попросил его Кондрат.
Федор взял мешки и понес. В помещении было прохладно. Он уже сложил мешки и поспешил выйти, как столкнулся в дверях с девицей.
Что то знакомое промелькнуло в ее лице. Но тут дверь закрылась и стало темно.
- Что это? А ну откройте! – закричала девушка.
- Откройте, вы нас заперли. – Крикнул Федор.
- Откроем, когда скажете, что будете жениться. – Ответили им мужики. Они смеялись своей выдумке. А бедные молодые люди стали мерзнуть.
- Не откроют, - помотала головой Наська. – А я думаю, что это матери вдруг сметана понадобилась, когда в доме целая крынка стоит. Это они нас с тобой оженить надумали. А? Истязатели.
- Это все мой отец придумал, точно говорю. То- то он мне все про какую то Настю рассказывал. Ты че ли?
- Я. – Она постояла немного. а потом грустно сказала. – Я им, как бельмо в глазу. Младшую дочь хотят быстрее замуж отдать, а я им мешаю.
- Плохо. А у тебя что, женихов нету?
- Нету. На кой они мне. Все кривые да косые приходят. Перестарок я уже.
- Так ты бы и шла, а то одна останешься.
- Вот сам и иди. Тебе надо раз. А я и сама проживу, че я там не видела в замужестве. Сапоги сымать вечером с его, али кормить на убой нелюбимого. А ежели пить начнет, руку подымать. Нет уж, дураков нет. Пущай Наташка замуж идет, а я и так… - она присела на доску. Замолчала.
- Меня тоже силой заставляют жениться на тебе.
- А ты?
- А я девушку одну люблю. О прошлом годе тут, на ярманке встретил. Уж так она мне в сердце запала. Так запала, что продыху нет. Красивая. – Он улыбнулся. Размяк. – Смотрит на меня и словно обнимает взглядом, а глаза такие…
- Какие?
- Такие … волшебные, завораживающие… знаешь… я ни на кого ее не променяю. Она мне целый год снится. Во как.
- Это любовь.
- Думаешь.
- Знаю. Сама такая. Я тоже встретила своего любимого на ярманке, тока, где ж его найдешь. Вот и артачусь. А отец спуску не дает. Кажись, они решили нас тут заморозить, но от своего не отступятся. Что делать будем?
Федор накинул на ее плечи свой пиджак.
- А давай мы им скажем, что поженимся, а как нас выпустят, я домой сбегу.
- А меня брошенкой объявят. Нет это плохо. Давай лучше я сбегу. Спрячусь у Груньки, подружки своей, а как батя отойдет, так и вернусь обратно, тока вы уже уедете. Вас все одно в городе никто не знает. Позора и огласки не будет.
Холодало. Федька сел к ней поближе.
- А ты ничего, добрая. Я согласен.
- И ты хороший, понимающий. Ладным мужем будешь своей любимой. Так будем говорить им?
- Давай! – тихо, почти шепотом произнес Федор. Ему было так хорошо рядом с этой незнакомкой. Руки дрожали и голос предательски переходил на спокойный лад.
Ему не хотелось выходить из этого холодного каземата. Он обнял ее и поцеловал. Голова кружилась. Он ждал оплеухи, но не дождался. Наська сама притихла и не отбивалась. Ее сердце билось часто, трепыхалось раненой птицей в клетке и не смело вырваться на свободу.
Она повернулась в его сторону и сама впилась губами в его щеку.
- Кондрат, давай их выпустим ужо, замерзнут. Твоя то вовсе голая туда побежала.
- А ить правда, они там молчат. Поди уж замерзли вовсе. Пойдем, друг, как бы беды не случилось.
Застучал открываемый замок. Распахнулась дверь.
- Федор!
- Настька!
- Живы еще?
Мужики в один голос звали своих детей.
Они вышли из сарая, держась за руки.
- Во! Это дело. Сладилось все, али как? - В один голос вопрошали отцы.
Только сейчас Федор посмотрел на свою избранницу. Его бросило в пот уже какой раз за этот чудесный день. Перед ним стояла та самая красавица, что покорила его еще год назад. Он вытащил платочек из кармана.
- Твой!
Настя сама смотрела на Федора удивленно и нежно.
- Мой! Как он у тебя оказался.
- Ты потеряла его на площади, тогда, после танца. – Он смотрел в глаза своей далекой, а теперь близкой любимой.
- Да. – Шептала она, не смея отвести глаз от лица своего возлюбленного. – Я так тебя ждала.
- И я.
- Ну, дети. Авдотья, неси скорей икону. Неси скорей, - заорал Кондрат.
Выскочили домочадцы, благословили молодых и повели в дом отогреваться.
Все наперебой рассказывали о своих впечатлениях. Наполняли рюмки, пили за здоровье молодых.
Наташка с завистью смотрела на Наськиного жениха. Эта зависть осталась у ней на всю жизнь, искорежила душу, изломала собственную любовь. Муж ее сильно пил и бил при любой возможности. Она потеряла троих детей и умерла в одиночестве, морщинистая и худая.
Федор с Настей прожили душа в душу всю жизнь. Народили кучу детей, а те, в свою очередь свою кучу детей и род Савельевых продолжается до сих пор.
После веселой пышной свадьбы Федор спросил у жены:
- А чей все таки платок ты потеряла.
- Свой, - смеялась Настя.
- Ааа! Странные буквы «АК».
- Так Анастасия Коровина я.
- Вот оно че! – почесал свой затылок Федор.
Да это было уже не важно. Главное, что любовь приходит к нам разными путями, и если она действительно настоящая, то всегда соединит два любящих сердца воедино. И это правильно!