Найти тему
Людмила Теличко

нежеланная женитьба

- Ах! Ты ж, гаденыш! А ну, сымай портки! Сымай портки я тебе говорю! – Ругался Пантелей на своего сына. - Федька, едри твою кочерыжку, сымай, я сказал портки.

- Ты че, бать, хватит уже. Смотри, а то еще удар хватит. – Отговаривался Федор, детина, высотой под два метра, с косой саженью в плечах.

- Чееегоо! Удар хватит, поросячья твоя душа, вырастил на свою голову сынка, а? – чуть не плача кричал Пантелей. Он грозил рукой с зажатым в ней ремнем, а другой придерживал свои портки, кабы не слетели в сердцах. Хотел было подбежать к парню, да треснуть его промеж глаз, но вот незадача, руки были заняты. Федька, настоящий мужик, тридцати лет от роду, до сего времени одинокий, уже успел выскочить из избы от греха подальше.

- Это что ж такое получается, батю свово не слушать? Осмелели больно. – Кричал в догонку отец. - Бугай стоеросовый. Я ужо тебе покажу, вот тока вернись мне.

В дом зашла Пелагея.

- Ты опять чоль разбушевался? Остынь, штаны вон на пол ластятся, а ты все туда же. Подберись.

- Виданное ли дело отца не слушать, мать! - Жалобился слезливо Пантелей. Обида грызла его душу, не по его воле живет сынок. - Ты еще заступница. Век что ли бобылем жить намерен?

- А чего я. Он жениться не хочет, пущай сам и думает. Не приспичило пока однако. Ты ему так и скажи. Раз супротив моей воли идешь, живи сам, как знашь, а меня не проси о помощи. Враз парень за ум возьмется.

А дело было в том, что Пантелей на осенней ярмарке встретил своего бывшего друга, однополчанина. Служили они бок о бок целых два года и делили между собой не только кусок хлеба, но и мысли свои. У Кондрата Акимыча была дочь двадцати двух лет. Перестарок по тем временам. Женихи такую уже седьмой дорогой обходят, все больше на шестнадцатилетних заглядывают. Девка дебелая, здоровая, кровь с молоком. Характер, правда, имела больно ершистый, вот замуж никто и не брал, женихи руками от нее отмахивались и крестными знамениями открещивались, хотя отец давал за ней хорошее приданое. Только рот бабе приданым не прикроешь. Как увидит жениха какого на пороге - все не по ей. Хохочет и слова разные говорит, больно обидные.

- Экий рыжий, словно семечками его оплевали.

- А этот… на арбуз похож. Ой! Не дай бог с кровати скатится, убьется, что я делать то буду!!!

- Это что еще за гусак на двор пожаловал? С тебя только потроха на суп хороши будут, а в остальном ты гусь лапчатый, не дозрел.

- Этот старый.

- А этого, маманя, где взяли, в лесу в берлоге? Чистый леший.

- Этот маленький.

- Этот большой!

- О! а это что за наказание божье. Глаза слезливые, как у побитой собаки, вроде просит чего.

Как такие обидные слова можно было снести, вот и поворачивали сваты оглобли.

А что еще она могла сказать, коли жених и впрямь на гусака был похож, али на медведя... Захочет ли девка молодая, в самом соку, с таким рядом сидеть где?

Другой хилый приехал.

- Экий клоп! Я ж его, батя, мизинцем придавлю, не то что телом. Кого вы мне приводите?

Сваты ругались, обижались, женихов становилось все меньше и все исчезли в скором времени.

- Ты девка больно выбирать мастерица, - говорили ей бабы. А она в ответ одно талдычет.

- Сами с такими живите, а мне они не любы. Другого хочу.

Вот эту гидру не покорную и нужно было сплавить из дома поскорее, так как вторая дочь Кондрата Акимыча Наталья расцвела цветом спелым. Румяная да ладная, руса коса до пояса висит, на щеках румянец играет и женихи у ворот скоблятся, потехи устраивают.

- Кабы чего девка не учудила. Опозорит нас, как пить дать, опозорит. Что тадысь делать будем, - спрашивал Кондрат у жены, почесывая затылок. – Наську то отдать бы скорехонько, тады и эту спровадим со двора, а то принесет в подоле раньше времени, не убережем.

- Прости Господи и отведи беду неминучую. – Молилась на иконы Авдотья.

- Есть у меня одна идея! - Вспомнил тут Кондрат о Пантелее.

Вот и решили друзья, сидя в трактире вечерком за рюмочкой первача, оженить своих нерадивых несговорчивых деток. Поднадоели они дома со своими выходками, нервы потрепали родителям, вот и будет им смертное наказание.

-Пущай дру друга изводят, - хохотали они.

А как сделать так, чтобы они согласились на обручение, когда оба артачатся на чем свет стоит. Одна от женихов нос воротит, а другой и разговор о женитьбе заводить не хочет.

-Ничего. Окрутим молодых.

А Федька не мог жениться на старой деве. Что он, старик какой подбирать не нужное, у него и своя любовь на примете имеется, вот только кто она, как зовут и где живет ведать не ведает. Не успел узнать. Целый год думал о ней, страдал, только одна мысль и успокаивала парня.

-Вот будет новая ярмарка – так и разыщу. Тогда уж в ноги бате упаду, пущай лупит сколь вздумается, а женюсь.

В прошлом году на ярмарке он встретил ту единственную, что опалила его сердце огнем пламенным, о красоте которой он грезил потом ночами. Любовался ее стройным станом в мечтах и целовал на сеновале, краснея, от своих думок. Нервно теребил он свою шевелюру руками, страдал, все думал, где же найти ее. Заглянуть бы в глаза колдовские, обнять крепко и не отпускать. Вот назло не женюсь, искать буду. Скорее бы ярмарка.

Ох, как танцевала она ярко тогда, весело заманчиво.

От любви его только платочек шелковый в руках остался. Обронила она его случайно под ноги, когда смеясь, убегала с подружкой своей от него, затерялась в толпе, а он и с места сдвинуться не мог. Остолбенел. Во как шибануло!!!

Поднял его парень и долгими ночами прикасался к нему губами, а днем носил в кармане, нежно трогая в перерывах между работой таинственные буквы в уголке золотой нитью вышитые «АК», а слезы так и подступали к его груди. Что за «АК», Аграфена, Авдотья, Алена, а может Аксинья. Как же тебя звать голубушка моя.

И ждал, когда снова увидит красу свою ненаглядную, услышит смех задорный, увидит улыбку нежную и карие очи, что сводят с ума, даже спустя целый год. Вот тогда уж не упустит он красавицу свою.

Вот такая заковырка.

- А отец все твердит: женись, да женись. Нашел какую то девицу залежалую, вот сам пусть и женится. Раз приспичило.

Пробежало незаметно лето, наступили ярмарочные дни. Пантелей с соседскими мужиками собирался в город, нагружая телегу припасами. Хороший год был, урожайный. Много добра можно продать и пополнить свою кубышку. Главное распродать удачно. Работники в поту носили мешки с мукой и зерном, на второй подводе, которой правил Федор, были уложено свежее свиное мясо, овощи. Мать собрала в дорогу еду и, принарядившись в самые красивые одежки, красные сапожки, уже присаживалась на облучок. Даже бабуля вышла в новой юбке с кофтой, на шею повесила бусы, что дед ей на венчание дарил.

- Ну, мать, ты, как царица у нас, - смеялся отец.

- А как же иначе. Надо показать свои старые кости во всей красе. Чай не одна еду, с вами, пусть знают, что у мово сына и мать в красоте ходить. На ярманке даже собаки веселятся, а старики тем боле радуются.

Обоз двинулся к городу. Дорога запылила от колес. На одной из телег заиграла гармонь и неспешная песня полилась над лугом, заливаясь мужскими и женскими многоголосьем.

В городе было шумно, съезжался народ ото всюду. Но место для Пантелея было уже забито.

Первый день прошел незаметно, в бойкой торговле и, криках, договорах.

К вечеру усталые мужики спешили к дому Кондрата на ночевку.

- Ты, Федор, снеси ка оставшееся мясо в ледник. С левой стороны положи его на солому. Вон тамочки, в углу двора. – Попросил его Кондрат.

Федор взял мешки и понес. В помещении было прохладно. Он уже сложил мешки и поспешил выйти, как столкнулся в дверях с девицей.

Что то знакомое промелькнуло в ее лице. Но тут дверь закрылась и стало темно.

- Что это? А ну откройте! – закричала девушка.

- Откройте, вы нас заперли. – Крикнул Федор.

- Откроем, когда скажете, что будете жениться. – Ответили им мужики. Они смеялись своей выдумке. А бедные молодые люди стали мерзнуть.

- Не откроют, - помотала головой Наська. – А я думаю, что это матери вдруг сметана понадобилась, когда в доме целая крынка стоит. Это они нас с тобой оженить надумали. А? Истязатели.

- Это все мой отец придумал, точно говорю. То- то он мне все про какую то Настю рассказывал. Ты че ли?

- Я. – Она постояла немного. а потом грустно сказала. – Я им, как бельмо в глазу. Младшую дочь хотят быстрее замуж отдать, а я им мешаю.

- Плохо. А у тебя что, женихов нету?

- Нету. На кой они мне. Все кривые да косые приходят. Перестарок я уже.

- Так ты бы и шла, а то одна останешься.

- Вот сам и иди. Тебе надо раз. А я и сама проживу, че я там не видела в замужестве. Сапоги сымать вечером с его, али кормить на убой нелюбимого. А ежели пить начнет, руку подымать. Нет уж, дураков нет. Пущай Наташка замуж идет, а я и так… - она присела на доску. Замолчала.

- Меня тоже силой заставляют жениться на тебе.

- А ты?

- А я девушку одну люблю. О прошлом годе тут, на ярманке встретил. Уж так она мне в сердце запала. Так запала, что продыху нет. Красивая. – Он улыбнулся. Размяк. – Смотрит на меня и словно обнимает взглядом, а глаза такие…

- Какие?

- Такие … волшебные, завораживающие… знаешь… я ни на кого ее не променяю. Она мне целый год снится. Во как.

- Это любовь.

- Думаешь.

- Знаю. Сама такая. Я тоже встретила своего любимого на ярманке, тока, где ж его найдешь. Вот и артачусь. А отец спуску не дает. Кажись, они решили нас тут заморозить, но от своего не отступятся. Что делать будем?

Федор накинул на ее плечи свой пиджак.

- А давай мы им скажем, что поженимся, а как нас выпустят, я домой сбегу.

- А меня брошенкой объявят. Нет это плохо. Давай лучше я сбегу. Спрячусь у Груньки, подружки своей, а как батя отойдет, так и вернусь обратно, тока вы уже уедете. Вас все одно в городе никто не знает. Позора и огласки не будет.

Холодало. Федька сел к ней поближе.

- А ты ничего, добрая. Я согласен.

- И ты хороший, понимающий. Ладным мужем будешь своей любимой. Так будем говорить им?

- Давай! – тихо, почти шепотом произнес Федор. Ему было так хорошо рядом с этой незнакомкой. Руки дрожали и голос предательски переходил на спокойный лад.

Ему не хотелось выходить из этого холодного каземата. Он обнял ее и поцеловал. Голова кружилась. Он ждал оплеухи, но не дождался. Наська сама притихла и не отбивалась. Ее сердце билось часто, трепыхалось раненой птицей в клетке и не смело вырваться на свободу.

Она повернулась в его сторону и сама впилась губами в его щеку.

- Кондрат, давай их выпустим ужо, замерзнут. Твоя то вовсе голая туда побежала.

- А ить правда, они там молчат. Поди уж замерзли вовсе. Пойдем, друг, как бы беды не случилось.

Застучал открываемый замок. Распахнулась дверь.

- Федор!

- Настька!

- Живы еще?

Мужики в один голос звали своих детей.

Они вышли из сарая, держась за руки.

- Во! Это дело. Сладилось все, али как? - В один голос вопрошали отцы.

Только сейчас Федор посмотрел на свою избранницу. Его бросило в пот уже какой раз за этот чудесный день. Перед ним стояла та самая красавица, что покорила его еще год назад. Он вытащил платочек из кармана.

- Твой!

Настя сама смотрела на Федора удивленно и нежно.

- Мой! Как он у тебя оказался.

- Ты потеряла его на площади, тогда, после танца. – Он смотрел в глаза своей далекой, а теперь близкой любимой.

- Да. – Шептала она, не смея отвести глаз от лица своего возлюбленного. – Я так тебя ждала.

- И я.

- Ну, дети. Авдотья, неси скорей икону. Неси скорей, - заорал Кондрат.

Выскочили домочадцы, благословили молодых и повели в дом отогреваться.

Все наперебой рассказывали о своих впечатлениях. Наполняли рюмки, пили за здоровье молодых.

Наташка с завистью смотрела на Наськиного жениха. Эта зависть осталась у ней на всю жизнь, искорежила душу, изломала собственную любовь. Муж ее сильно пил и бил при любой возможности. Она потеряла троих детей и умерла в одиночестве, морщинистая и худая.

Федор с Настей прожили душа в душу всю жизнь. Народили кучу детей, а те, в свою очередь свою кучу детей и род Савельевых продолжается до сих пор.

После веселой пышной свадьбы Федор спросил у жены:

- А чей все таки платок ты потеряла.

- Свой, - смеялась Настя.

- Ааа! Странные буквы «АК».

- Так Анастасия Коровина я.

- Вот оно че! – почесал свой затылок Федор.

Да это было уже не важно. Главное, что любовь приходит к нам разными путями, и если она действительно настоящая, то всегда соединит два любящих сердца воедино. И это правильно!