На стене многоэтажки вновь закрасили Будду, которого я рисовал всю ночь.
Картина, собранная из образов, пришедших во сне, вмиг оказалась частью дома и украшением улицы. Она, скажу честно, выглядела совсем не как у Бэнкси — что-то между быстрым скетчем и кропотливой мозаикой.
Подобная выходка ни с кем не была согласована, иначе образы бы выветрились, да и дух уличного искусства испарился, как утреннее похмелье после двух стаканов минералки.
Лучше всего, мне удалось передать взгляд Будды — истинное воплощение умиротворения и всеединого спокойствия, немного доброй усмешки над будущим и полное слияние с настоящим.
"Неизбежность смерти превращает жизнь в шутку".
Рядом, из ниоткуда, возник патлатый подросток на скейте и пояснил:
— Так говорил Заратустра.
Я вопросительно поднял бровь и перевёл взгляд на пацана. Потом снова на граффити.
— Причём здесь Ницше? — спросил я. — Ты вообще видишь, кто здесь изображён?
Он придерживал у колен доску, разрисованную в стиле нулевых — я разглядел персонажей из жвачки "Love is", логотип ранней "Пепси-колы" и кадры из неизвестного мне аниме.
— Я понимаю, — кивнул малой, поправив чёлку под кепкой. — Просто рисунок пробуждает самые разные мысли. Такие, знаете… Глубокие типа.
Он поднял голову и вмиг разочаровался, не увидев ничего, кроме облаков.
— Блин, так на звезды посмотреть захотелось. Жалко, что не ночь.
Подросток почесал затылок и посмотрел на меня, прищурившись от солнца.
— Мне теперь даже курить перехотелось, — он улыбнулся, и в его глазах появились отблески недавнего трипа. — Но дунуть, конечно, всё равно придётся, друзей чтобы не обидеть.
Он бросил доску на дорогу и поехал к центральной улице
— Обязательно покажу всем этот шедевр! — крикнул он, удаляясь. — Весь мир должен узнать о нём.
Я не придал его словам особого значения, но следующим днём почти вся молодёжь в городе столпилась напротив Будды.
Смех, продлевающий жизнь; дворовые песни, продлевающие юность. Мелодичное звучание струн, чьи вибрации касались сердца каждого, у кого были открыты окна в квартире и окна в душе.
Звучала даже скрипка — ключ, проникающий в давно заржавевшую скважину на моей груди и проворачивающий всё живое.
Я выглянул в окно и почувствовал яркое желание побежать. Надел спортивный костюм, который целые годы изнывал в пыльном шкафу; натянул белые кроссовки, что долгое время боялись запачкаться на грязных дорогах; и выбежал из подъезда.
Свежесть ветра, ступающая навстречу; миниатюрные капли дождя, дарующие живительную прохладу — я побежал из двора, махнув рукой улыбающемуся Будде.
Я почти обрёл гармонию с природой, с городом, с самим собой. Всё стало на свои места, если бы не одно "но" — граффити закрасили.
Очертания Будды едва пробивались сквозь новый слой краски.
— Надеюсь, это навсегда.
Сзади оказался тот самый инициатор добрососедского удара в спину. Ворчливый дед — начальник местного самоуправления, борющийся с опасными рисунками и высказываниями в интернете.
— Всё никак не успокоитесь? — продолжал он. — Сколько можно пачкать стены своим "искусством"?
Я, не отрывая взгляд от стены, ответил:
— А вы, наверное, большой фанат серости?
— Я за порядок, — беспристрастно отвечал седой мужичок с холодным хирургическим голосом. — Если вы понимаете, о чем я.
— Куда уж мне, — невольно вырвалась усмешка. — В следующий раз моя картина будет изобилием красок.
— И не надейтесь! — прикрикнул старик. — Я лично закрашу эту мазню, а затем добьюсь вашего выселения. Поверьте, я знаю, у кого вы снимаете комнату.
Ставка была достаточно высокой, в этом городе мало кто терпел вольных художников и тем более запах краски по утрам. Но отступать я не собирался.
— Значит, договорились, — на кураже ответил я.
Вокруг начали собираться зеваки, пришедшие посмотреть на доброго Будду, а получившие взамен конфликт, выедающий остатки хорошего настроения, подобно бродячим собакам.
— Вы испытываете моё терпение, — тыкал мне в грудь старик, пока его внимание не привлёк оглушительный свист.
Обернувшись на сигнал, он увидел скейтеров с лезвиями. На первый взгляд могло показаться, что они собираются напасть или пригрозить, но на их лицах было подозрительно нашкодившее выражение лица. Они побежали прочь, и взору открылись спущенные шины старенького джипа.
— Стойте! — прикрикнул старик. — Что вы наделали!
Он схватился за голову, понимая, что уехать сможет нескоро.
— Это они зря, конечно, — я искренне посочувствовал. — Много труда, наверное, было вложено, да?
— В колеса? — огрызнулся старик. — Гораздо больше, чем в эти ваши раскраски.
Я подумал, что спорить с такими людьми бесполезно, да и вандализм был мне не по нраву, поэтому я решил действовать по-другому — изменить что-то силой искусства. Если я, конечно, владел таковой.
Увидев в машине старика небольшую фотокарточку, где он еще в молодости сидит, вероятно, с дочерью в обнимку, я буквально “выпил” ее взгляд. Он проявился на радужке моих глаз, и теперь оставалось лишь перенести его с помощью красок.
Небывалого буйства красок.
Я рисовал всю ночь, перебиваясь энергетиками, которые стабильно поставляли мои новые фанаты со скейтами и гитарами. Дабы скрасить одиночество художника, они рассказывали мне кучу историй: как обокрали одного чиновника и сожгли машину другому.
В общем, всё по заветам Будды, смотрящего за нашим районом.
*
Наступило утро. Старик, как и обещал, пришёл с банкой серой краски в одной руке и размашистой кистью в другой.
Мелькнул из стены кирпичный блеск её глаз. Неповторимый и, казалось, давно погребенный под тенью мёртвых деревьев.
Его любимая дочь.
Холодная могильная земля впитала её лик, как хрустальные капли дождя, стекающие с веток. Улыбка нежная и ребяческая — как в её последний день рождения.
Заколка в форме дольки апельсина, одинокая свисающая прядь волос. Она постоянно набирала полные щеки воздуха и смешно сдувала ее со лба. Смеялась и продолжала, словно щенок, гоняющийся за хвостом.
Кисть, так и не погрузившись в серый колодец краски, упала на землю, не посмев прикоснуться к новому лицу этого дома. Следом упала и банка, покатившись прямо к моим ногам. Я остановил её с триумфом, словно вратарь на финале чемпионата мира, где на кону была свобода творчества.
Его глаза.
Если они были зеркалом души, то у старика они превратились в полароид, бесконечно печатающий снимки его дочери — той юности, что была безжалостно оборвана, подобно проводам под стаей черных ворон.
Он обернулся и ушел прочь, оставив картину в целости.
Меня окружили аплодисменты, кто-то из ребят даже похлопал по плечу, однако я не чувствовал той радости от победы, что наконец позволила оставить граффити в целости.
Смотрел вслед старику, и что-то не давало мне покоя, будто я не осознавал той ответственности, что несу в мир своим творчеством.
Будда объединил район взглядом в будущее, где все почувствовали уверенность в завтрашнем дне. А дочь старика, увела взглядом в прошлое, поставив жизнь на перемотку.
Как же я недооценивал силу искусства, творящую невероятные вещи, для которой достаточно одного момента. Одного взгляда на стену. Одного взгляда в душу.
Я посмотрел на свои руки, сотворившие старых и новых богов.
И мне сделалось страшно.
Автор: Александр Пудов
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ