Каждые утро и вечер Анна ходила мимо этого озера, целое лето, и все не могла привыкнуть. Легкий туман в любую погоду, длинные, гнилые с виду мостки, и серые фигурки по краям.
– Они тебя не тронут, никого не трогают, – успокаивали местные.
Говорили – лучше и вовсе на них не глядеть. Сидят себе, что-то высматривают в тумане. Порой играют на каких-то дуделках, и только. Вот музыка и была хуже всего – заунывная, пронизывающая до костей. Так и вынуждала посмотреть в сторону озера.
Когда-то оно было красивым: видела фотографии. Глянцевые листья кувшинок, головки их желтые, заросли камыша по краям, и стрекозы – пунцовые, голубые, а крылья – тончайшая серебряная слюда. Теперь остались одни камыши, иссохшие, мертвые. Воду убили.
Анна жила здесь всего три месяца, ничего живого уже не застала. Ходила с работы домой самой короткой дорогой, слушала печальные трели.
– Старики говорят, их, мелких, тут и раньше видали, еще до сброса той пакости в воду. Только пореже и по одному. А сейчас повылазили. И не уходят, что жрут – непонятно.
С наступлением осени музыка стала невыносимой. Если б дорога в обход не была на полчаса длиннее!
– Может, они уйдут с холодами; замерзнет вода – куда им деваться? – говорили знакомые.
Серые фигурки сидели на мостках, почти не шевелясь, будто горгульи – такие же угловатые, только больно уж хлипкие. Порой трогали пальцами мертвую, молочного цвета воду, словно надеялись. Обхватывали себя лапками, наверное, пытаясь согреться: ночи становились прохладнее.
И вот по утрам под ногами уже похрустывал лед. Дуделки звучали все тише. Радоваться бы, но не получалось.
Однажды Анна решилась.
Мостки выдержали ее вес, хотя, казалось, дунь на них – и развалятся. Шаг и другой, и третий… постепенно она осмелела. Лишь дойдя до середины, оглянулась: вокруг колыхался слабый туман, сквозь него темнели дома и трубы городка, похожие отсюда на остов какого-нибудь чудовища.
Фигурки окружили ее, сползаясь: не трогали, только смотрели. "У них же нет век", – подумала Анна, встречая взгляды больших круглых глаз. И у них чешуя…
Чешуйки тоже были большими – и редкими, как у зеркального карпа. А на боках – плавники.
Это же… рыбы?
Анна присела на корточки.
– Мертвые рыбки, – сказала она. – Или еще живые? Чем же вы дышите?
Жабры – теперь отчетливо видела их – были неподвижны. А в лапках, покрытых бугристой кожицей – что-то вроде свирелей. Вот, значит, откуда те странные звуки. "Наверное, они так говорят", – мелькнула мысль.
Ночью Анне чудилось тихое шлепанье по полу, мерещился запах сырости, но утром ничего особенного в квартире не обнаружилось.
После работы хотела обойти озеро стороной, но любопытство тянуло туда. Все повторилось, и еще один день, и еще. Теперь ее иногда робко теребили за край пальто, за рукава. Это было не страшно, и не оставалось следов на ткани – словно туман сгустился и потрогал.
А потом Анна решила – хватит, и вернулась домой новой, дальней дорогой. Сейчас рано темнело, поздний вечер был все равно что глухая ночь. И где-то там, в темноте…
Ладно, довольно.
Анна разделась, подошла к зеркалу.
За собой в зеркале вместо своей квартиры она увидела хлипкие мостки и одинокую скрюченную фигурку. Тусклый глаз не выражал ничего.
Анна не испугалась – напротив, ощутила злость на собственное бессилие. Она сейчас пойдет выпьет горячего чая, завернется в плед, а эти – так и будут сидеть, безнадежно ожидая. И всем наплевать.
– Уходили бы вы, – сказала Анна. – Замерзнете же.
“У нас есть дом, – печально молчала рыбка. – Почему мы должны уходить?”
"Потому что озеро больше не дом", – подумала Анна. А может, она неправа – мертвое озеро подходит для мертвых рыбок.
Ночью пару раз просыпалась, казалось: зеркало затянуто серой пленкой и на края кое-где чешуйки налеплены. Так и не поняла наутро: сон это был, или по-настоящему.
Следующей ночью приснилось: рыбки сидели на подоконнике и возле окон на проводах, словно сухие серые голуби. Смотрели мутно, стеклянно. Просили безмолвно:
"Ты нам сыграй. Мы сами не можем".
"Но вы же свистите", – удивилась Анна.
"Это другое… Сыграй нам, пожалуйста".
"Но я не умею играть!"
"У тебя получится. Мы тебя видели, мы тебя трогали".
"Хорошо, – сдалась Анна. – Я приду к вам, как только смогу".
И после снилось ей буйное лето и камыши, растущие на берегу озера – малахитово-зеленая стена камышей, и стрекозы над ними. В воде плескалась мелкая живность, и разлито было в воздухе ощущение праздника: живое! летнее!
Утром встала, еще чувствуя праздничную зеленую дрожь. Стало обидно: эх, люди, не только рыб и прочих тварей лишили такого чуда, но и самих себя.
А на мостки теперь не хотелось, хотя вроде как обещала. Три дня ходила дальней дорогой; никто не снился Анне, только за окном что-то шуршало печально. Становилось все холодней, и на четвертый день Анна не выдержала. Сыграю им, раз просили. Тем более и туман немного развеялся. Скоро снег, значит.
…Застенчиво протянулась тусклая серая лапка, раскрыла ладонь – на ней лежала кривоватая дудочка, кольцами похожая на стрекозиное тельце. Осторожно, словно боясь поранить, Анна взяла ее. Рыбки ждали; сколько их было – пятнадцать, тридцать? – сливались воедино, прятались одна за другой.
Анна дунула, потом снова. Мелькнула мысль: "Что-то не так я делаю, звука-то нет".
Додумать она не успела, закашлялась. Согнулась пополам, пошла горлом кровь. Последнее, что успела увидеть – капли, падающие в молоко; они растекались неровными лучами, походя на медуз или крохотные сверхновые.
Анну нашли на берегу недалеко от мостков, причиной смерти назвали оторвавшийся тромб.
Когда ударили морозы, озеро замерзло. Поговаривали, что на будущий год его пора осушить, но…
Весной меж сухих камышовых листьев поднялись молодые, зеленые; стрекозы вернулись. Одна из них была на диво большой и красной.
Автор: Светлана Дильдина
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ