Друг Кисельникова Погуляев выполняет в пьесе роль, как говорили в старом театре, резонёра. Ему принадлежит немало очень верных высказываний. И вот одно из них. Побывав на именинах Глафиры, Антон Антонович, посоветовав другу «подыматься как-нибудь», пояснит: «Бедность страшна не лишениями, не недостатками, а тем, что сводит человека в тот низкий круг, в котором нет ни ума, ни чести, ни нравственности, а только пороки, предрассудки да суеверия».
И, думаю, невозможно с ним не согласиться. В третьей картине мы видим Кисельникова, которому уже 34 года, в бедной комнате (дома матери уже нет), угнетённого болезнью детей и потерей жены (Островский ещё раз подчеркнёт ужас «пучины»: умерла, так как из-за отсутствия денег не позвали вовремя врача, а родители жены, назвав необходимость обратиться за медицинской помощью «вздором», «дали каких-то трав, да ещё поясок какой-то, да старуху-колдунью прислали»). Должен он всем, кому можно и кому нельзя, денег нет… И даже в этот момент его обманывает тесть, решивший объявить себя банкротом и по этому случаю заставивший подписать бумагу об отсутствии каких-либо претензий. Лишь после его ухода придёт осознание: «Детки мои, детки! Что я с вами сделал! Вы — больные, вы — голодные; вас грабят, а отец помогает. Пришли грабители, отняли последний кусок хлеба, а я не дрался с ними, не резался, не грыз их зубами; а сам отдал, своими руками отдал последнюю вашу пищу».
И только сейчас приходит к Кисельникову страшное решение…
Вспомним, как противился он уговорам тестя брать взятки. Боровцов, для которого нет ничего святого, поучает: «Кто у вас просители?.. То-то "купцы"! Ну, стало быть, их грабить надо. Потому, не попадайся, не заводи делов. А завел дела, так платись». Да ещё и добавит: «Конечно, стыдно брать по мелочи да с кислой рожей, точно ты милостыню выпрашиваешь; а ты бери с гордым видом да помногу, так ничего не стыдно будет». Великолепно и другое пояснение: «Что ты толкуешь: "Стыдно!" Ведь я тебе не говорю: "Возьми дубину да на большую дорогу иди". А ты подумай-ка хорошенько да брось свой стыд-то». А не должно быть стыдно потому, что всё делается для дома: «Ты живи для семьи, — вот здесь ты будешь хорош и честен, а с другими прочими воюй, как на войне. Что удалось схватить, и тащи домой, наполняй да укрывай свою хижину. По крайности, ты душой покоен; у тебя семья сыта, ты бедному можешь помочь от своих доходов; он за тебя Бога умолит».
Нет, Кисельников до поры до времени держался. Но сейчас даже от матери он услышит страшные слова: «Никакая мать своему сыну дурного не пожелает. А коли посоветует, так уж этот грех на ней будет, а сыну Бог простит. Вот теперь ночь, мы с тобой одни… ты видишь нашу нужду… переломи, Кирюша, себя, бери взятки… я за тебя, Кирюша, Бога умолю, — я каждый день буду ходить молиться за тебя, я старуха…» И будет горькое осознание своей никчёмности: «Был у меня стыд, а теперь уж нет, давно нет… Взял бы я… да не дают… За что мне дать-то! Я не доучился, по службе далеко не пошел, дел у меня больших нет, за что мне дать-то?»
И вот тут и появится Искуситель. Интересно, что у Островского он назван просто Неизвестным – в лучших романтических традициях (в памяти возникает и персонаж лермонтовского «Маскарада», и, если угодно, герой «Аскольдовой могилы» М.Н.Загоскина и популярной в эпоху действия «Пучины» оперы). Имя своё он будет скрывать, как и свою истинную деятельность («Это вам всё равно; вы узнаете после. Я поверенный по многим большим делам». – «В суде я вас никогда не видал-с». – «Я сам не бываю, у меня есть агенты, которые за меня ходят по судам. Я только вчера приехал; а впрочем, я все знаю, что у вас в суде делается», - как будто действительно с нечистой силой связан!). Тот, кто, сначала пообещав хорошо оплачиваемую службу («У меня много частных поручений; если хотите, можете заниматься у меня. Вам тысячи рублей в год будет?»), начинает проверять честность чиновника: «Оно так, а все ж таки на дом-то брать дела неловко, запрещено законом… Вам верят, вы человек честный, оттого вам и дают. Да тут всё и дела-то неважные». А затем заговорит о конкретном «деле Черноярского» («Это дело с лишком во сто тысяч»), в котором нужно «испортить» один документ, и в какой-то момент Кисельников начнёт поддаваться: «Как же это можно-с! Такая фальшь-с… Кто же решится?» - «Кто решится? Дадут тысячи три-четыре, так всякий решится». – «Нет, уж вы не извольте беспокоиться, у меня будет сохранено, у меня и руки-то не подымутся». – «Не подымутся. Так я вам и поверю. Такие же у вас руки-то, как и у всех». – «Нет, меня еще Бог миловал, я никогда…» - «Вот вам три тысячи! Марайте документ, пишите что-нибудь». И ведь напишет!
И последние фразы Неизвестного вполне могли бы быть произнесены Мефистофелем или кем-либо из того же мира: «Вашему брату ничего заветного нет, всё продаст! Ведь ты, знаешь ли, ты мне за три тысячи полтораста тысяч продал! Теперь с нас по этому документу немного взыщут. А пойдет следствие о подлоге, так опять-таки нам выгода та, что дело затянется, в Сибирь-то пойдёшь всё-таки ты, а не мы. Ты хоть уж покути на эти деньги-то, чтоб не даром отвечать… Да ты не бойся, мы за тобой будем следить, до Сибири не допустим».
Нет, Неизвестный ошибся, сказав, что для Кисельникова «ничего заветного нет», - эта сделка с совестью обезумила его. Страх перед неминуемым наказанием, осознание вины («Маменька, ведь я преступник… уголовный преступник!») окончательно лишили рассудка: «И напал на него страх, суда очень боялся, так и помешался в рассудке со страху».
И мы видим его совсем опустившимся, вместе с тестем (которому впрок не пошли все его хитрости и обманы) торгующим жилетками или просто каким-то старьём («Гвоздиков, пробок наберёт, да надают ему всякой дряни, бежит продавать, — принесёт мне денег копеек пять-шесть»).
Но вот тут необходимо сказать и о главном. В отличие от Боровцова, в Кисельникове ещё сохраняется понятие о чести.
В конце пьесы будет довольно неожиданный сюжетный ход – решение судьбы его дочери Лизы. К образу Лизы, очень, по-моему, важному, я ещё вернусь (прошу пока воздержаться от комментариев про неё), а вот об отношении отца и деда говорить необходимо.
Богатый барин предлагает девушке содержание, и безумный Кисельников готов согласиться: «"Вот, говорит, ей флигель, хороший, хороший. И тебе, говорит, и всем дам. Хочешь, говорит?" Я хочу, я пойду; вот я всё возьму, я пойду». Однако наступает (надолго ли?) минута просветления, когда он слышит, что Погуляев хочет жениться на Лизе: «А ты вспомнил нас, приютить нас хочешь; спасибо тебе… Господи, Господи! Не было мне счастья, весь век не было; авось на твою долю, Лиза, счастье выпадет». И будет горькое признание: «Мы всё продали: себя, совесть, я было дочь продал…»
А Боровцов, узнав о предложении богача, безмерно радуется: «Ну, брат Кирюша, с тебя спрыски. Что ты приуныл? Этакое тебе счастье, а ты нос повесил… Квартира будет хорошая, хлеб даровой; дочку пристроил; у богатого барина нужды знать не будешь. Одно слово — Грознов, — всю нашу Палестину купить может и выкупить… Уж я, брат, знаю, торговал ты хорошо, барыши у тебя большие. Вот за это магарыч с тебя; веди в трактир, угощай чаем!» Для него честь так и осталась пустым звуком… И, наверное, не случайно после этого будут страшные слова Кисельникова, обращённые к будущему зятю: «Знаешь ли ты, кого ты пригреть хочешь?.. Мы с тестем… мошенники!.. Мы, пожалуй, ещё украдем у тебя что-нибудь. Нам с ним не жить с честными людьми, нам только торговать на площади! Нет! Ты нам только изредка когда давай по рублику на товар наш, больше мы не стоим».
Минуту просветления скоро кончится, «пучина» свои жертвы не отпускает назад… «Вы живите с Богом, как люди живут, а мы на площадь торговать, божиться, душу свою проклинать, мошенничать. Ну, что смотришь! Бери товар! Пойдём, пойдём! Прощайте! Талан-доля, иди за мной…»
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского здесь