— Здравствуйте. Я - алкоголичка Вера.
— Похлопаем Вере.
Глупо. Взрослые люди притворяются детьми, только мяча не хватает, чтобы перекидываться: «Я сказал, теперь твой черёд».
А может быть, так?
— Я — Планемо, — скажу я, вся такая печальная и загадочная. — Я одинокая планета, блуждающая без своей звезды во мраке и холоде Вселенной.
Но терпеть не могу красивостей. Да и вижу, тут без меня хватает блуждающих планет. Даже в обществе анонимных алкоголиков — полно баб. Вон та, припухшая сдобная блондинка, явно в активном поиске. А чего, хоть алкоголик, да свой. И потом, среди алкоголиков попадаются приличные женихи, бизнесмены и профессора, и даже олигархи. Все мы люди, все человеки.
Знакомая ювелирша смеялась:
— Никогда мужской пол не обращал на меня такого бешеного внимания, как во время, когда я протезировалась. Грызла орехи — сломала передние зубы. У женщины с зияющими пустотами во рту не может не быть богатого и интересного прошлого.
Именно в «беззубые» дни она нашла мужа. Ведущий специалист на заводе, мягкий милый мужчина. Он бы никогда не решился подойти к ней, с ротиком, набитым дорогим сверкающим перламутром.
А вот эта джинсовая пара, муж и жена, смахивают на чёрных риэлторов. Где ещё половить рыбку, как не в обществе анонимных алкоголиков? Недвижимость, дарственная, брудершафт, палёная водка, все дела… Чёрт, эта профессиональная привычка всюду подозревать статьи и пункты УК.
— Расскажите о себе, Вера.
А руководитель интересный мужик. Не зря блондинка сюда таскается. Похож на актёра Приёмыхова: короткая, под уголовника, стрижка, глаза — то мёртвые слюдяные, то мрачно горящие, как у сумасшедшего. В такие глаза — нырнуть бы с головой… Кого-то он мне напоминает?
Серый глухой свитер, рукава поддёрнуты до локтей. Стройный разворот широких плеч, безупречной лепки кисти рук. А свитер-то красивой ручной вязки, чистенький, отпаренный, без катышков… Ау, блондинка, тебе здесь ловить нечего!
— Расскажите о себе, Вера.
— Что рассказывать?
— Что считаете нужным. Хотите — о том, что делали час назад. Хотите — о прошлом. О детстве.
***
О-о… Детство… Если вы думаете, что детство исчезло навсегда, умерло — ошибаетесь. Оно не умирает. Оно живёт своей автономной жизнью на несуществующей уже, наверно, улочке, в снесённом, возможно, доме.
На самом-то деле это мы пропали, нас нет. Нам давно запудрило мозги, застило глаза, закрутило в спирали ничтожных взлётов и падений, в мелких лжерадостях и лженесчастьях — их мелкость видится с возрастом. И вот этот пронёсшийся смерчик — поднятую ветром, распугавшую кур пыль — вот это мы называем осознанной жизнью? Что и было настоящим — так только детство.
Где-то рядом, руку протяни, в другом измерении, в параллельном мире бродит вполне очерченная, самодостаточная проекция маленькой меня. Много проекций.
Вот я бутуз в сползших колготках, вот первоклашка, вот голенастая девчонка — ей богу, они гораздо реальнее меня. Настолько, что хочется с недоверием себя ощупать: я-то сама есть? Память — не дура, не зря стирает под старость наносное, тщетное, приближая и высвечивая, и увеличивая как под лупой картинки детства.
***
Но не буду же я разливаться соловьём о проекциях и реальностях перед чужими неприкаянными, несчастными людьми. Перед руководителем с тухлыми глазами булгаковского мастера. Господи, кого он мне напоминает?! И я сухо докладываю:
— 47 лет. Бывший следователь по особо важным, на пенсии по выслуге лет.
— Ничего так менты живут. На этой пенсионерке пахать можно, — это джинсовый риэлтор.
В американских детективах красотки-сыщицы (все как одна выпорхнули из шоколадного обёртывания, на всех свежий мэйкап) — спасают человечество от мирового зла. Палят в бандитов от бедра, вынимают из струящихся волос бриллиантовую шпильку и открывают мощные тюремные засовы, узко семенят по карнизу небоскрёба, лезут в вентиляционные переходы, карабкаются по раскачивающейся лесенке в вертолёт…
Всё это на высоких каблуках и в вечерних платьях с разрезом от талии. А ещё они листают дело о маньяках, валяясь перед камином на шкуре белого медведя и отпивая из хрустального бокала розовое вино. И лениво говорят: «Винтажное шабли дерьмо, кислятина, пить невозможно».
По ночам я смотрю детективы (что ещё остаётся делать на пенсии) — и мне дико смешно. А не хотите, блин, сальных, неделю не мытых волос и свербящего тела? Потому что убийства совершаются не только в сияющих огнями мегаполисах, но и в глухих деревнях. Там полицию люксовой гостиницей и ванной джакузи не встречают.
Не хотите от быкующих урков обещаний поквитаться, разыграть в карты принципиальную следовательшу? И грязного мата, и вонючего табачного дыма, от которого трещит голова? А также собственных опухших после бессонных ночей глаз (без туши кажутся безресничными)? А также элементарной невозможности на выезде сбегать по нужде в кусты, потому что дамской комнаты (леди-рум) для меня не предусмотрено.
Первое дело — и сразу шито белыми нитками. Мужчина, оболганный и обвинённый в насилии — некогда любимой женщиной. О, женщины страшны в гневе, если им предпочли другую. У него было странное сочетание: отчество АлексАндрович и фамилия АлександрОвич, с ударением на О. Он всех негромко поправлял, когда ошибались в произношении.
У меня имелись весомые козыри насчёт его невиновности, но после ночи, проведённой в камере, он дал признательные показания. Слабак оказался. Единственно, попросил: «Можно, напишу своей рукой?». И ещё спросил: «Вы знаете, что такое акростих?».
Знаю: стихотворение, в котором начальные буквы строк составляют слово. Терпеть не могу игру в романтику и красивости. Мужику светит зона, а он ерунду. Тоже мне, переписка Маши и Дубровского.
***
Дома иду прямо по ковру в сапогах, высоко, деревянно задирая ноги, как солдатик. Ать-два! Падаю на диван — прямо в шубе и сапогах. Увлекаемая чёрной, густой как масло стремительной воронкой, бормочу: «Мадам, как низко вы пали!». И хоть бы одна протянутая рука — о, как бы я в неё отчаянно вцепилась, обвилась пальцами, переплелась…
Пить я начала осознанно, с вполне определённой целью. В тот вечер заехала в магазин и купила бутылку водки. Тогда её ещё продавали круглосуточно. Дома глотала сивушную вонь, стакан за стаканом. Мне резало горло, как ножом. Я задыхалась, давилась, по-мужицки занюхивала рукавом, дышала ртом, таращила зарёванные глаза и пила. В тот день меня отстранили от ведения дела. Пнули тяжёлым казённым ботинком по копчику.
О деле. Представьте барак на краю городка. Мать на ночном дежурстве, дочки-погодки 10-и 9-и лет, одни дома. Наутро их находят в ближнем леске, забросанными хвойными ветками. Перед смертью над малышками надругались.
Уже встречался схожий почерк в соседних областях: насилие, убийство, закидывание еловыми ветками. Я, в прямом смысле на четвереньках, нюхая землю, выцарапывая из упёртых свидетелей показания, собирала по крошке улики. Должно быть, собака-ищейка, напав на след, ощущает такой же восторженный холодок, какой испытывала я.
В дни убийств в населённых пунктах ночевала фура-рефрижатор. Белый фургон, небесно-голубая кабина, номерной знак то ли на «3», то ли на «9». Заляпан грязью — при том, что сама машинка чистенькая. Кто-то видел детей с низкорослым незнакомцем в ларьке, покупающим конфеты.
Была ещё версия, которую выдвинула мать детей. Что их убил её гражданский муж (дети были не его). За год до событий он ушёл от неё, женился на девушке, родил малыша, и ещё ждали ребёнка. Неплохая работа, квартира, машина. У него не было никаких мотивов убивать детей. Имелось железное алиби: спал в эту ночь с женой, и тёща была в гостях. Я занялась дальнобойщиком.
***
Тут-то меня вызвали к полковнику, по прозвищу «Полуночник». Он любил наезжать среди ночи, часа в два. Будил, выдёргивал весь отдел, строил, накручивал хвосты, распекал. На кинокамеры сонных, зевающих репортёров изображал кипучую деятельность. Типа, ночей не досыпаю, аки сторожевой пёс несу службу, горю на службе, грызу врагов.
Разогнав и разослав всех по анальным местам, ехал в гостиницу «работать с документами», как Ельцин. Чтобы, отлично продрыхнув, на следующую ночь мчаться в соседнюю область и уже там ревностно давать нагоняи направо и налево.
Он начал орать на меня с порога, стуча кулаком по папке. Поднят хай до небес, убийство раздуто на всю страну! Дело у министра на контроле! Президент в курсе! А ты (то есть я), гля, жуёшь сопли, изображаешь Каменскую и Сару Норен. Играешь, так твою и эдак, в сраных «Знатоков». Гоняешься за призрачным маньяком.
- Ты, на хрен, попутала? Ты адвокат или сыщица, висяки мне плодить?
Три дня! Три дня, без базара — и чтобы на стол легло готовенькое дело. Чтоб комар носа не подточил, всосала? Есть конкретный подозреваемый. Есть баба-пострадавшая, которая прямо указывает на бывшего — какого ещё надо?! Какой мудак эту жидкую соплю (то есть меня) вообще поставил на дело, когда есть опытные, проверенные кадры?!
Про опытных я слышала. И как добывается неопровержимая улика номер один — тоже. С убитых снимается деталь одежды, желательно нижней: трусики там, лифчик, маечка. Прячется в снегу ли, в траве ли, в дупле ли дерева. Одна ночь плотной работы «старшого» с подозреваемым (если упёртый — две ночи) — и он, как миленький, на камеры ведёт к «схрону», который ему заранее указали.
Оформляется явка с повинной. Сознавшийся плачет, потому что понимает, что погиб. И потому что мгновенно после признания с его мучителями происходит чудная метаморфоза. Его хлопают по плечу, дают закурить и добродушно корят: «Ну и какого упирался? Давно бы так. Сам измучился, нас вымотал». Нормальные же мужики.
***
«…Я приполз на пузе, в зюзю».
Сегодня день рождения алкоголика Алика. Он сочинил смешной домашний сатирический стишок, народ смеётся и хлопает. А я задумалась и расслышала только на пузе и в зюзю. Руководитель Игорь строго смотрит в мою сторону: не одобряет во время занятий «уходов в себя». Углубляться в себя и играть в Татьяну Ларину можно дома.
Алик кланяется, счастливый, раскрасневшийся. Блондинка кричит: «Браво, Альчик! Не зарывай талант, ждём сборник!». Ужас как хочет замуж.
Алик всю жизнь капли в рот не брал. Напротив, был помешан на здоровье, болезненно прислушивался к отправлениям организма, жадно читал всё, что касалось здорового образа жизни. И однажды вычитал, что деменция — болезнь трезвенников. И что для её предупреждения нужно непременно пить хотя бы по две столовых ложки спирта в день. Профилактика инсультов, инфарктов, атеросклероза, сосуды, бляшки, всё такое.
Где две ложки — там третья. Где третья — там стопарик. В конце концов, об Алике можно было сказать, как в одном спектакле: «После него здесь оставалось выпить лишь воду из аквариума».
Вот и соблюдай после этого ЗОЖ.
А я? Может, сказать изящно, как в книжке: «Водка — это анестезия, которая помогает переносить операцию под названием «жизнь»…
Я ночной алкоголик и пью с определённым, конкретным желанием: чтобы перепутать мысли. Да, вот так. Люди мечтают о ясной и свежей голове, а у меня прямо противоположная цель: замутить, заглушить слишком острую, цепкую память. Потому что едва голова коснётся подушки, на меня стройными рядами под барабанную дробь идут ощетинившиеся штыками мысли. Их беспощадные неприятельские ряды можно смять и опрокинуть единственно верным средством, лучше которого человечество ещё не придумало.
Средство срабатывает: в стройные ряды вносится смута, солдатики бросают барабанные палочки, обращаются в бегство, тают… Туда вам и дорога. Какая благословенная тишина!
***
…Ехали из района с опером Пинчуком. Замечателен тем, что бухает — и только глаза белеют, становятся весёлыми и бешеными. Как в байке: «Три стакана водки выпил, а от четвёртого отказался: «А то ГАИ заметит». А чего заметит, когда гайцы через дорогу от нас дислоцируются и с Пинчуком каждый день ручкаются.
Села — в салоне хоть топор вешай, перегар. А он рванул с места. Не хвататься же мне за руль и умирать в молодые годы.
— Не очкуй, Верка, прорвёмся!
Ограничение до 40, на спидометре 150. На повороте в город нас вынесло в стоявшую на обочине машину. Страшным ударом зажав мужчину-лыжника: он укладывал что-то в багажник. Я ударилась о лобовое стекло: кровь щекотными ручейками текла по бровям, капала на куртку. Видимо, ушибла рёбра: вдохнуть невозможно. Набрала 112, вылезла из кабины — и к пострадавшему.
— Мертвей не бывает, — бросил Пинчук. Он сидел на обочине, обхватив голову и раскачиваясь. Когда прибыли ДПС-ники, на виду у них и столпившихся лыжников резко, демонстративно вытащил из-за пазухи фляжку с коньяком, опрокинул в рот. И до капли.
Я знала, что у братвы есть такая фишечка: садясь за руль, всегда иметь с собой спиртное. И поди докажи, был до этого пьян или нет. Типа, человек запил стресс — посочувствовать надо.
В суде я свидетельствовала против него, мне не поверили. Голословное утверждение против свидетельства многих лиц. Ночью булькнули смс-ки с незнакомого номера. «Крысятничаешь помаленьку?» И ещё: «Крысам — бой» — и бесконечный ролик: живой крысе распарывают брюхо.
***
…Моя лёгкая голова, мои рассыпанные волосы на руке Руководителя.
У нас в анонимном обществе была вечеринка. Объявили белый танец. Я с трудом отбилась от активизировавшегося Алика, передав его блондинке. Встала в своём волочащемся платье с разрезом от талии, простучала через весь зал, вонзая шпильки в половицы, и пригласила руководителя. Его многие участницы приглашали, но он улыбался, прижимал руки к груди и кивал на колонки: мол, сегодня я диджей, не могу.
Когда подошла я, снял наушники и попросил джинсового риэлтора его заменить. Который, кстати, оказался никакой не риэлтор, а владелец цветочного киоска. И жена у него цветочница, и они всем дамам сегодня принесла по розе. Как приятно ошибаться в людях!
Первое прикосновение решило всё. Мы танцевали и за весь вечер не обмолвились словом. Не поднимали преступных глаз друг на друга, потому что в них читалось такое… Никто больше не пытался пригласить ни его, ни меня. От нас расходились незримые смертоносные волны, как от высоковольтной линии. «Не влезай — убьёт».
***
…Мы у него в квартире на его кровати, не в силах пошевелиться. Какое сладкое небытие. Потом приходит потерянность: только что были единое целое — и вдруг холод, пустота. И потребность немедленно сделать единственно возможное, чтобы существовать дальше. Слиться, вернуться в состояние единого целого. И так сутки, с обморочными провалами в сон. Как бедно, пошло говорят люди: две половинки. Как про арбуз или бутерброд.
— А ведь ты, — говорит Игорь, — будешь носить редкую фамилию. У меня интересное сочетание отчества и фамилии: Александрович АлександрОвич.
Что это? Та самая проекция человека, заблудшая, забредшая сюда из другого измерения, из параллельного мира?
— В таком случае, я — Планемо, — сухо говорю я. — Планета-бродяга, и мне пора в путь.
И порываюсь встать.
…Когда его пять лет назад увели в наручниках, я вспомнила про акростих и заглянула в протокол допроса с признанием. Почерк неровный, рваный — что не удивительно. И чуть жирнее — начальные буквы в каждой строке. Сложила, получилось: «Я ОГОВОРИЛ СЕБЯ. Я НИ В ЧЁМ НЕ ВИНОВАТ». Число и подпись. Наивный, он надеялся этим остановить закрутившийся, скрежещущий вал правосудия…
— Тогда ты спасла меня, отвоевала, — говорит он. — А теперь мы справились с твоей бедой. И ты не Планемо, ты звёздочка, которая…
Не дай бог он о путеводной звезде, раздвигающей мрак и холод Вселенной, лучистой, игристой и прочей волнистой… Закрываю его рот губами: «Молчи!»
Терпеть не могу красивостей.