Мамы девочек-отличниц не любят, когда их дочери дружат с троечницами.
А я дружила с двумя.
Наташка Зайцева жила в соседнем доме и была похожа на лису: глаза раскосые, хитрые, лисьи. Однажды подходит она ко мне, смотрит своими лисьими глазами и говорит: «Тебе надо подстричь ресницы, они после этого станут длиннее и пушистее». А потом приблизила лицо к моему и сощурила глаза: «Я уже! Смотри!». Но после эксперимента в лагере с чёлкой, когда я накрутила ее несколько раз на расческу с тонкими и частыми зубьями, а раскрутить обратно уже не смогла и пришлось воспользоваться ножницами и резать, не дожидаясь перитонита, я как-то с осторожностью воспринимала сторонние призывы ко всякого рода украшательствам.
В гостях у Наташки я была пару раз. Помню на стене календарь с кукольными вьетнамскими девушками, которые были похожи одна на другую, и застывшую в ужасе рыбу-ежа, которая свисала с люстры.
Ужас в начале 90-х был оправдан: зарплату не платили вовсе или платили товаром: на звероферме - шкурками песцов и меховыми норковыми шапками, на ткацкой фабрике - отрезами ткани, из которых потом шили постельное белье и продавали. На заводе в Гусе-Хрустальном давали логично хрусталём, который работники пытались сбыть пассажирам мимо проезжающих поездов.
Денег люди не видели. За хлебом стояли очереди, чёрного брали сразу по шесть буханок, замораживали на балконе, а потом разогревали в духовке - и это был самый вкусный хлеб, горячий, с хрустящей корочкой. В каждом доме обязательно был мешок муки и мешок сахара. Одежду донашивали за кем-то из выросших соседских детей или детей маминых подруг, да и мамины платья тоже перешивали и носили. В косметичке - цыганские фиолетовые помады, голубые тени, польские духи «Być może», тональный крем «Балет» и тушь, в которую надо поплевать.
Троечница Ирка Куркина, в отличие от Наташки, на эксперименты с внешностью меня не уговаривала, зато учила воровать. Это была наша тайна, которую никому нельзя было рассказывать. Кажется, детские секреты мы тогда лучше хранили, чем сейчас взрослые. А таскали мы конфеты-подушечки в кондитерском отделе 26-го гастронома. Подушечки были упакованы в целлофановые пакеты и завязаны крепко на узел, но догадливая Ирка проделала в них дырку пальцем и каждый раз, приходя в магазин, развивала, так сказать, мелкую моторику, вытаскивая по одной подушечке.
Сухомлинский говорил, что гениальность ребенка - на кончиках пальцев. Это точно было про Ирку.
Пакеты незаметно худели. И хотя на этом деле нас не поймали, мы почему-то перестали промышлять - может, сочли, что недостача будет обнаружена, а может, еще почему - уже не помню.
Потом Ирка переключилась на пирожки в кулинарии. Она проходила мимо лотка с выпечкой, открывала тряпичную гобеленовую сумку, в которой носила школьную сменку, и как бы невзначай скидывала туда всё, что плохо и близко лежало. В удачные времена плохо лежали ванильные кексы с изюмом и сахарной пудрой за 14 копеек. Но чаще - невкусные пирожки с морковкой, которые и даром были не нужны.
…Подстричь ресницы я так и не решилась.
Спустя годы встретила Наташку в магазине на первом этаже нашего дома. Двое детей, мужа нет. Ресницы - длинные, не нарощённые, свои. Я даже на мгновение подумала, что, может, зря тогда не поддалась на авантюру?..
А с Иркой после третьего класса ни разу даже случайно не встретилась, но когда бываю в городе детства, прохожу мимо 26-го гастронома, мимо Иркиного дома - и там всегда пахнет любопытством, радостью, ворованными конфетами, солнцем, подорожником, предназначенным исключительно для ссадин на коленках, случайно разлитым подсолнечным маслом в кухне на линолеуме и папиным одеколоном «Шипр». Пахнет так, что хочется по-гоголевски всплакнуть…
«Где вы, мои троечницы?
Где ты, лето?
Где ты, такое далёкое детство?..
Для кого тарахтишь сейчас слипшимися монпансье в жестяной коробочке?
Для кого жужжишь майским жуком на ниточке?..»