Когда первый раз читаешь или смотришь «Женитьбу Белугина», может создаться впечатление, что Елена Кармина – ещё одна вариация на тему Лидии Чебоксаровой и иже с ней – охотница за деньгами, стремящаяся использовать богатого мужа в своих целях. Однако это далеко не так.
Да, конечно, согласие на брак с «драгоценным Андрюшей» она даёт без всякой любви, соглашаясь, по совету Агишина, на откровенную «сделку с совестью» и прекрасно это понимая. Её монолог перед решающим ответом на предложение более чем показателен: «Но что ж это со мной? Я в первый раз в жизни как будто начинаю двоиться. Я сильна и смела, я готова на эту обольстительную сделку с совестью; но и совесть вступает в свои права, я ощущаю в себе нравственное падение и немножко презираю себя!.. Но ведь это слабость, слабость! Он называет это слабостью; он, единственный авторитет для меня, он… называл это слабостью! Так это слабость и есть! Нет, решено! кончено, надо брать от жизни то, что она даёт… а то после жалеть, плакать будешь!.. Ах, как неясно, как темно всё в голове! Ну, так пускаться… а там уж что выйдет, решит сама жизнь!..» На мой взгляд, тут важны два момента. Во-первых, хоть она и борется с этим, но «совесть вступает в свои права» и, в отличие от той же Лидии, своё «нравственное падение» она прекрасно осознаёт. А во-вторых, и это главное, - решение принято под влиянием Агишина, в которого она влюблена и который, как она позднее признается, сумел развратить в ней ум.
Почему Агашин получил над ней такую власть? При первом появлении она будет раздумывать: «Зачем он медлит? Робость в нём предполагать нельзя… то в его словах страстность, то холодность и самое обыкновенное дешёвое благоразумие! Или это расчёт, тактика?.. Столько времени мы знакомы, и он для меня все-таки остается загадкой!..» Да, разумеется, «расчёт, тактика», но она ещё этого не знает, она ещё находится под его влиянием.
И ещё очень сильны в ней дворянские предрассудки. Предложение Белугина вызывает у неё смех, она не может сдержаться даже в его присутствии и даст себе полную волю после его ухода: «Ха, ха, ха! Я купчиха Белугина! Ха, ха, ха… пышная, разряженная, с своим Андреем Гаврилычем рядом, в роскошной коляске, на рысаках… Ха, ха, ха… молодые Белугины!.. Помните Элен Кармину? это она! Ха, ха, ха… И разговоры… злые насмешки, из-под которых так и сквозит зависть!.. Вот новость, вот событие!..»
Но вспомним, что и раньше рядом со смехом у неё проскальзывала даже какая-то нежность, и о «зависти» она не так просто вспомнит: «Ах, милый Андрюша Белугин!.. Вот это душа простая… ха, ха, ха! И что-то в руках держит! А какой у него рысак… вот прокатиться бы!..»
И услышав предложение, она попытается указать на стоящую между ними стену, не щадя и себя: «Но вы зависимы… вы принадлежите своему кругу… у вас свой особый мир, а я выросла и образовалась совершенно в другой сфере; у меня свои привычки, вкусы, стремления, и переделаться я не могу!», «У меня дурной характер: я капризна, иногда просто зла и никому и ничего не уступаю, если вздумают меня стеснять. И мало ли какие мне могут прийти фантазии: вдруг мне всё надоест… я захочу себе свободы… полной свободы…»
Лидия Чебоксарова искала, кому можно выгоднее себя продать. Вспомним её рассуждения: «Я сама искала красавца с состоянием, — теперь мне нужно только богатого человека, а их много… Вы говорите, что у Василькова большое состояние, — тогда пошлите за ним. У него золотые прииски, он глуп, — золото наше».
Неизвестно, насколько «обстоятельства» Карминых отличаются от таковых у Чебоксаровых (что средства весьма ограничены, видно ясно; живут они в «дурной» квартире, за которую к тому же «дорогонько» платят), однако Елена до встречи с Агишиным не спешит продать себя: «Ну, разумеется, я не пойду за него ни за что на свете! Но позвольте же мне хоть помечтать о богатстве и посмеяться… Этого смеха, мама, нам надолго хватит». Мне кажется, что даже по этой фразе понятно, что на особенно богатого мужа Елена никак не рассчитывает.
Будет и очень похожая сцена с дорогим подарком. Васильков вручит серьги и брошку: «Позвольте, в качестве жениха, поднести вам. Я сегодня нечаянно купил эти вещи, а вот они и пригодились». И, узнав, что эти деньги стоят «всего три» тысячи, Лидия торжественно объявит: «Мне кажется, есть возможность полюбить».
А вот свой подарок отдаёт Андрей Белугин, который перед этим уже и семьдесят пять тысяч пожаловал («Это вот вам, Елена Васильевна, приданое-с, чтобы не сказали….»):
«Деньги — это само собой-с, то ваше собственное, про то и говорить нечего; а это прошу принять как подарок от жениха-с!» - «Ах, браслет, звёзды, бриллианты!» - «Вот извольте надеть сегодня, при свечах-то они и заиграют». – «Но зачем так много бриллиантов! Ведь это очень дорого». – «А себя-то вы что ж дёшево цените!» Есть разница? По-моему, она очевидна, как и завершение сцены: «Merci, merci!.. Как хорошо! Кто выбрал?» - «Сам, у Фульда-с!» - «У вас и вкус есть!» - «Уж по невесте можно судить, что у меня вкус есть-с».
И, как всегда у Островского, заставляет задуматься авторская ремарка: Елена, показывая подарок матери, своё «Вон посмотри, мама» скажет «задумчиво». О чём думает? Только что, выпроваживая жениха, она возмущалась его причёской («Ай, завит!.. Да нехорошо. Ну что за баран!.. Извольте всё это уничтожить!») Что это, насмешка? Или пока ещё до конца не осознанное стремление как-то «образовать» Андрея? Ведь будет «гладить ему волосы рукой»: «Волосы такие хорошие!»
Мне всё же думается, что насмешки здесь нет, как нет её и в полушутливом «Поминутно новые достоинства открываются!» Просто, встречаясь с Андреем, Елена, сама того не понимая, всё больше проникается к нему уважением. И, видимо, всё больше чувствует, что совершает недостойный поступок. Она пытается успокоить себя и мать: «Теперь, что бы впереди ни было, что бы с нами ни случилось, мы с тобой покойны, мы обеспечены! Возьми, убери их — пригодятся на черный день! Видишь, я недаром пожертвовала собой!» Но ей стыдно перед матерью за то, что будет дальше – и звучит просьба: «И потому я прошу тебя, чтоб ни одного упрека, ни одного косого взгляда, если…»
Она будет довольно цинично сообщать Агишину о планах заграничной поездки и звать его («Не угодно ли и вам с нами? Я вас приглашаю»). А сама скажет: «Но, признаюсь, меня все эти церемонии, все эти представления очень утомляют; мне бы хотелось, чтобы эта комедия поскорей кончилась». Что утомляет? Не необходимость ли лицемерить, играть свою роль («Каждому будет интересно подглядеть на лице моем какое-нибудь движение, следы душевной муки или тому подобное; но никто ничего не увидит: я останусь загадкой!»)
И, конечно, не случайно всё это приведёт почти к нервному срыву: «Я бешусь… Я просто зарыдать готова!.. Я совсем не выдерживаю своей роли: я или раздражительно весела, или не слышу, что говорят мне!» И снова змей-соблазнитель Агишин станет убеждать: «Что за ажитация! Я от вас не ожидал. Будьте благоразумны». – «Но из чего же я бьюсь, из чего же я бьюсь, скажите?» - «Из того, чтобы приготовить себе приятную жизнь в будущем».
И её реакция уже практически предскажет, чем всё кончится: «Я вас возненавижу!.. Ведь всё это фразы, холодные фразы. Я ещё не так пала, чтобы притворяться по холодному расчёту!.. Где же мне поддержка? Где же та страсть, ради которой я играю комедию? где же она… моя опора? Ведь иначе я должна презирать себя!»
Сейчас она пересилит себя, поверит искусителю и даже заставит не вовремя вошедшего Андрея не придавать значения, что ему «что-то почудилось или померещилось»: «Он ревнив, он… Отелло! Это мне нравится. Значит, он и вперед будет ревновать, а кто ревнует, тот любит!» И услышит в ответ: «Вот всё и свалилось! Вы всё можете — я погубить, и осчастливить человека!»
Погубит или осчастливит? Она сама ещё не знает…
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского - здесь