Италия оставила в моей душе неизгладимое впечатление. Мне очень хотелось побывать в этой стране ещё раз, и я стала упрашивать папу,
чтобы он пообещал мне, что мы обязательно приедем когда-нибудь
снова в Италию для участия в моём очередном Международном фортепианном конкурсе.
Папа, как и всякий мудрый родитель, который не желает по пустякам конфликтовать с детьми, легко пообещал мне:
— Конечно! Непременно! — Потом немного подумал и сказал: — Люба, ты,
я знаю, любишь сочинять свои какие-то мелодии, какие-то пьески,
регулярно ходишь на занятия по композиции к талантливому белорусскому композитору Валерию Ивановичу Каретникову. Давай сделаем вот что:
прежде, чем ехать в Италию, почему бы тебе специально не сочинить
и не посвятить этой чудесной стране несколько твоих новых пьес?!
Мне эта идея очень понравилась, и я ответила согласием.
В конце января 2000 года уехал со своей семьей на постоянное местожительство в Германию мой педагог Олег Моисеевич Кример.
И я уже в который раз(!) осталась без преподавателя по фортепиано.
Только спустя несколько месяцев со мной начал заниматься мой новый педагог по специальному фортепиано Андрей Ярославович Сикорский.
А уже в начале июня должен был состояться переводной и, одновременно, вступительный экзамен по фортепиано в десятый класс,
который приравнивался к первому курсу музыкального училища.
Всем нам, лицеистам, было хорошо известно, что из шестнадцати девятиклассников-пианистов переведут в десятый класс не более десяти.
Ещё раньше мой предыдущий педагог, Олег Моисеевич, неоднократно говорил, что ко мне и к моему папе в музыкальном лицее особой симпатии
не испытывают, и чтобы я в этом году заблаговременно подыскивала для себя новое место учебы, так как меня уже внесли в списки кандидатов на отчисление.
Для меня перспектива оказаться вычеркнутой из списка учащихся музыкального лицея была смерти подобна.
Папа переживал сложившуюся, казавшуюся безнадёжной, ситуацию гораздо острее и болезненнее, чем я.
Чтобы меня как-то вдохновить, он мне клятвенно пообещал,
что если я перейду в десятый класс, то в награду мне он постарается сделать абсолютно всё для того, чтобы моя поездка на очередной конкурс в Италию непременно состоялась. При этом он добавил: «мы туда отправимся хоть пешком».
«Быть или не быть?» — этот судьбоносный вопрос теперь постоянно сверлил мой мозг.
Мой папа, со своей стороны, чтобы воодушевить, морально и интеллектуально укрепить, просветить меня, обогащал мой ум добытыми им важными и ценными для меня мыслями, советами, рекомендациями.
Он небезосновательно считал, что сформулированные мыслителями, мудрецами, философами моральные истины, справедливость которых многократно подтверждена жизненным опытом, приобретают свойства
неких законов; их игнорирование неминуемо грозит человеку неудачами, неприятностями, бедами. И наоборот: используя мудрость, заключённую в этих истинах, мы обретаем возможность сделать нашу жизнь благополучной, успешной, плодотворной, счастливой.
Мысли и умозаключения из нашего Дневника «Творческая лаборатория музыканта» стали моими подлинными ступеньками прозрения и самовоспитания.
Отдавая себе отчёт, что восприимчивый ум ученика — главнейшее желание педагога, я старалась всеми силами души и разума воспринять, уяснить, понять всё то, что мой папа мне объяснял; надо сказать, что в этом
я его не разочаровывала, — по крайней мере, так он мне не раз об этом говорил. А моему отцу страстно хотелось своими мудрыми наставлениями, советами помочь мне в моём творческом самосовершенствовании; и он видел, что это ему в значительной мере удавалось.
Единство, общность наших наиважнейших интересов и устремлений послужило основой нашего взаимообогащающего плодотворного сотрудничества с ним и укрепления духовной близости.
Готовясь теперь к переводному экзамену по музыке в десятый класс,
я пользовалась драгоценным источником вдохновения и повышения моей духовной зоркости, читая и перечитывая мысли и рекомендации моего папы, стимулирующие мою жажду самосовершенствования. Моё особое внимание привлекли следующие недавно сформулированные им откровения:
«Если мы оказались в сложнейшей, отчаянной жизненной ситуации, значит, выход из неё требует от нас Подвига».
«Непременно каждодневные маленькие, незаметные для других, подвиги самоусовершенствования подготавливают Великий Успех».
Я готова была к любым подвигам, лишь бы с честью выдержать предстоящее творческое испытание. Я с большой страстью, самоотдачей и воодушевлением занималась совершенствованием в игре на фортепиано, стараясь максимально повысить уровень своего исполнительского мастерства.
Мой новый педагог, Андрей Ярославович, обладал дарованной ему,
по-видимому, от природы уникальной проникновенной музыкальностью
и артистичностью. Уже одно только прикосновение его пальцев к клавишам фортепиано при показе разучиваемого мною произведения производило эффект проникновения красоты звучания музыки прямо в моё сердце.
После этого я уже не могла иначе, по-другому, менее интересно чувствовать
и исполнять музыку.
Однажды во время «показательного» исполнения этим выдающимся музыкантом первой части «Лунной сонаты» Бетховена, которое он устроил для меня, у моего отца, присутствовавшего при этом, возникло ощущение, что так гениально может играть только тот, чьей душой управляет сам господь бог.
Когда мы вернулись домой, мой папа тут же уединился в своей комнате — творческом кабинете — и проанализировал это соприкосновение с чудом, свидетелем которого он был. В результате родилось кратко сформулированное им определение данного феноменального явления:
«Что такое вдохновение? Это испытываемое наивысшее наслаждение от сознаваемого творимого чуда».
Наступил день вступительно-переводного экзамена.
У всех экзаменуемых было очень неспокойно на душе: ведь нынче
решалась их дальнейшая творческая судьба.
Я сыграла свою экзаменационную программу хорошо, «достойно»,
как выразился мой педагог Андрей Ярославович Сикорский.
Без обсуждения мне поставили оценку «8» (по десятибалльной системе)
и перевели в десятый класс.
Из 16 пианистов в десятый класс перевели только семь (я оказалась в их числе).
Один пианист-девятиклассник так волновался, что в одном исполняемом им крупном произведении забыл текст, пропустил (не сыграл) целых семь(!) страниц нотного текста.
Ему, признанному виртуозу, и еще одной пианистке предоставили возможность пересдать этот экзамен через два дня. На этот раз экзаменационная комиссия поставила им по «семёрке» и перевела их в десятый класс. А остальные пианисты-девятиклассники, получившие более низкие оценки, были отчислены из музыкального лицея.
О конкурсе в итальянском городе Сенигаллия, расположенном на берегу Адриатического моря, на который мы с папой решили отправиться в августе 2000 года, мы узнали ещё несколько лет тому назад от моего предыдущего педагога по фортепиано Олега Моисеевича Кримера. Он всякий раз, как только заходила речь об этом конкурсе, поминал его недобрым словом.
Последние полтора года моей учёбы у него мы с папой неоднократно просили его подготовить меня к участию в этом конкурсе, однако эта наша просьба неизменно вызывала у Олега Моисеевича крайнее раздражение.
С возмущением в голосе он нам говорил: «Да вы понимаете, куда вы надумали ехать!? Никакого лауреатского места вы там не займёте:
там мафиозное жюри. Поехав туда, вы только понапрасну потратите свои деньги. Я лично два раза возил на этот конкурс своего сына Ростислава, талантливейшего пианиста, а ему там не присудили даже шестого места,
за которое вручается Грамота. Не далее как в прошлом году я туда ездил
с самым талантливым моим учеником — Евгением Малиновским, и ему тоже не хватило каких-то там нескольких десятых балла, чтобы занять это почётное шестое место».
Этих предостережений Олега Моисеевича мы с папой никогда не забывали.
Но поскольку я заслужила обещанную папой награду — поездку на конкурс
в Италию, то, как выразился папа, мы туда поедем в любом случае,
и вовсе не с целью, чтобы я непременно стала лауреатом этого конкурса.
Когда мы с папой робко попросили моего нынешнего педагога, Андрея Ярославовича, помочь мне подготовиться к конкурсу в Сенигаллии, он,
в отличие от предыдущего моего педагога, нисколько не возражал против этой нашей поездки в Италию и пообещал позаниматься со мной столько, сколько будет нужно.
Я стала усердно готовиться к участию в конкурсе. Но на душе у меня было тревожно: ведь мне очень хотелось и на этом конкурсе отлично выступить.
Хотя я прекрасно понимала: там будет жесточайшая конкуренция. К тому же жюри конкурса, о котором нелестно отзывался Кример Олег Моисеевич, наверняка будет благоволить своим, итальянским, музыкантам.
Мой папа, над которым, как и надо мной, довлели эти опасения, сочинил для меня специальные заповеди конкурсанту, которые, как он надеялся, будут меня вдохновлять, стимулировать, должным образом концентрировать мои усилия при подготовке к конкурсу в Сенигаллии. Одна из заповедей оказывала особо сильное воздействие на мой ум и душу:
«В любой сфере деятельности победит своих соперников тот,
кто больше побед одержит над самим собой».
И в самом деле, эту мысль я теперь каждый день повторяла как молитву.
Она явилась для меня настоящим откровением, которое заряжало меня духовной энергией, азартом, дерзновенностью.
Недели через две после вступительно-переводного экзамена в десятый класс — это было уже в конце июня — мой педагог Андрей Ярославович провёл со мной, как и обещал, занятия по музыке, на которых он добросовестно поработал над интерпретацией произведений, выбранных нами с папой для моего исполнения на предстоящем конкурсе в Сенигаллии. Каждая такая встреча в классе с педагогом заметно улучшала и наполняла новыми музыкальными красками и более глубоким эмоциональным содержанием интерпретацию каждой из шести пьес моей конкурсной программы.
Эти уроки мастер-класса были для нас с папой поистине драгоценными дарами. Но, к нашему с папой большому сожалению, в конце второго урока, когда я поинтересовалась у Андрея Ярославовича, когда состоится моё следующее занятие, он неожиданно заверил меня:
— Люба, достаточно!
Пришлось нам самим, полагаясь теперь только на художественный вкус моего папы, в течение полутора месяцев, оставшихся до поездки на конкурс
в Сенигаллию, продолжать добиваться улучшения исполнения моей конкурсной программы.
Тем временем папа через каких-то третьих-четвертых лиц установил контакты с итальянской стороной, и, как по испорченному телефону,
оттуда по этой цепочке в обратном направлении нам, наконец, сообщили, чтобы мы не волновались, что мы можем приезжать:
нам предоставят бесплатное жилье, — мы будем жить в Приюте.
Моя мама сильно забеспокоилась. Она представила себе, что, возможно,
нам придется спать на цементном полу. Поэтому, собирая нас в дорогу,
она положила в папин старый потрёпанный большой туристский рюкзак, который достала с антресолей, тёплые вещи, продукты питания, — всё то,
что, как она полагала, позволило бы нам выжить в экстремальных условиях.
И вот когда мы в двадцатых числах августа — месяца, который в Италии называется «феррагосто» и является самым жарким периодом года, —
бледные, измождённые, нервно-истощённые, навьюченные большущим рюкзаком, прибыли в Италию, то встречавший нас упитанный, загоревший, моложавый итальянский синьор лет пятидесяти пяти, увидав нас, побледнел.
Он, конечно же, слышал, что в то время в Белоруссии было в экономическом отношении плохо, но чтоб до такой степени!!! Он не поверил,
что мы прибыли для участия в конкурсе. Он заподозрил, что видит перед собой каких-то двое бродяг, два каких-то бомжа.
— Где ваши документы?! — через переводчицу потребовал он.
Папа опустил на землю свой рюкзак, я его поспешно раскрыла и начала
в нём рыться, отыскивая наши документы. Наконец нашла и подала их строгому синьору. Он стал рассматривать их, потом резко спросил:
— Где будет проходить конкурс?
Я указала ему в Приглашении точный адрес места проведения конкурса.
— Пошли! — приказал он.
Через десять минут мы уже были возле Палаццо (Дворца) Мастаи,
где должен был проходить конкурс, вошли вовнутрь, и строгий синьор спросил у находившихся там членов Организационного комитета конкурса:
— Где здесь фортепиано?
Ему показали рукой наверх: мол, там.
Он повел нас наверх, завёл в зал, где стояло фортепиано, и приказал мне:
— Играй!
Папа тут же подскочил ко мне и начал торопливо подсказывать,
чтобы я исполнила строгому синьору не свою конкурсную программу,
а Полонез Огиньского, Первую часть Лунной сонаты, К Элизе и многие другие приятные на слух пьесы. Иначе этот синьор выгонит нас из Италии.
Мой экзамен продолжался минут сорок пять. Папа в какой-то момент заметил, что у строгого синьора закапали из глаз слёзы. Тот что-то сказал переводчице, которая папе объяснила:
— Синьор Серафино Манера говорит, что он никогда не слышал,
чтобы кто-нибудь так прекрасно играл, — и добавила: — Его мама очень любила музыку и тоже играла на пианино.
Для жилья нам тут же был предоставлен второй этаж виллы, считавшейся Приютом, четырёхразовое питание; и всё это, разумеется, бесплатно.
Наступил день конкурса. Я играла по очередности четвёртой, после моего ровесника, пианиста из Италии, победителя двадцати трёх(!) национальных фортепианных конкурсов.
Готовясь к своему выходу на сцену, мы с папой вспомнили мрачные предостережения моего предыдущего педагога.
Папа сказал:
— Люба, видишь, нам уже абсолютно нечего терять. Олег Моисеевич ведь предупреждал нас, что на этом конкурсе будут выступать самые достойные итальянские пианисты, которым жюри, конечно же, отдаст предпочтение.
Ну а мы с тобой сюда приехали ведь не за наградами, правда?! Иди спокойно
на сцену, соберись, настройся, думай о Боге, о Прекрасном, о Возвышенном.
Это будет способствовать твоей вдохновенной игре. Повтори про себя ещё раз вот эти две заповеди конкурсанту:
«Сердце и ум, устремленные ввысь, к Богу, рождают вдохновение».
«Сущность таланта — творить достойное восхищения».
Я так и сделала: повторила мысленно про себя эти заповеди, впитала в себя их духовную энергию и мудрость, потом вышла на сцену и сыграла свою всю целиком, как это и требовалось по условиям Регламента конкурса, программу:
И. С. Бах, Аллеманда и Жига из Французской сюиты № 5 соль мажор;
В. А. Моцарт, Соната № 6 ре мажор (первая часть);
М. Мошковский, Этюд № 1 ми мажор, соч. 72;
Ф. Лист, Венгерская рапсодия № 15 «Ракоци-марш»;
С. Рахманинов, Прелюдия соль диез минор, соч. 32 № 12.
А вечером мы уже спешили к Палаццо Мастаи, где должны были объявляться результаты конкурса.
По пути туда я вдруг начала говорить папе о том, что как было бы желательно получить на этом конкурсе какую-нибудь награду, хотя бы Грамоту за шестое место. Я стала объяснять папе, что в конце сентября должен состояться технический экзамен, на котором я должна буду исполнить на память ещё не игранные мною (и пока не разученные) три виртуозных Этюда (каждый по восемь-девять страниц нотного текста) композиторов Шлётцера, Тальберга, Мошковского; что если бы я вернулась с конкурса с какой-нибудь наградой,
то тогда дирекция музыкального лицея наверняка освободила бы меня от сдачи этого технического экзамена или перенесла бы его для меня на более поздний срок. А если я ничего не привезу с данного конкурса, то за технический экзамен могу получить «неудовлетворительно», и меня исключат из музыкального лицея.
Папа внимательно меня выслушал, но ничего не сказал.
Мы подошли к Палаццо Мастаи, немного подождали вместе с остальным участниками конкурса, которые там уже находились.
Вскоре всех нас пригласили войти в зал, где проходил конкурс, и началось объявление результатов конкурса.
Перед нами выступал председатель жюри конкурса, маэстро Марчелло Аббадо, талантливый итальянский пианист, родной брат всемирно известного дирижёра Клаудио Аббадо:
— Шестое место и Грамота присуждается…
Я с надеждой вслушивалась. Однако была названа не моя фамилия.
— Пятое место поделили…
Опять моя фамилия не была произнесена.
— Четвертое место присуждается…
Я от волнения встала. Но, увы, …
— Третье место…
Оно было поделено между тем итальянским победителем двадцати трёх национальных конкурсов и юной американской пианисткой.
Я с потерянным видом села на стул и низко наклонила свою голову.
— Второе место…
Я уже понимала, что свою фамилию я не услышу. Так и случилось:
наградили конкурсантку из Южной Кореи. Я опустила свою голову к коленям
и чуть не плакала от горькой обиды и разочарования.
— Примо Премио Ассолюто (Абсолютная Первая Премия) — Люба Сташенко, — произнёс скороговоркой, коверкая называемую фамилию, Марчелло Аббадо.
Я не поняла и снизу, от колен, повернула к папе свою голову. На глазах
у папы блестели слёзы.
— Люба, это ТЫ! — произнес он срывающимся от волнения голосом.
Я вскочила и, не видя уже вокруг себя ничего и никого, побежала к маэстро Марчелло Аббадо получать свою награду.
В этот момент в моём мозгу высветился один из афоризмов моего папы,
и я ещё успела подумать, насколько справедливой оказалась эта мысль
в данном случае:
«Наиболее счастлив, когда завидуешь самому себе».
26 августа 2000 года в итальянской газете «Corriere Adriatico»
была напечатана заметка об этом конкурсе и, в частности, обо мне:
«С 23 по 25 августа в г. Сенигаллия состоялся Международный конкурс юных пианистов...
...Абсолютная Первая премия присуждена четырнадцатилетней пианистке из Белоруссии Любе Стариченко, покорившей публику своим блестящим исполнением Этюда ми мажор М. Мошковского и Венгерской рапсодии № 15
Ф. Листа, в которой стремительные энергичные октавы в её исполнении сменялись грустными напевами. Особое впечатление произвела на присутствующих её превосходная, неповторимая, волнующая интерпретация Прелюдии соль диез минор (соч. 32 № 12) С . Рахманинова.
Отрадно отметить, что в свои столь юные годы она уже обладает талантом великой пианистки».
Продолжение следует.
