16 октября 1941 года – критический день паники в Москве, вызванной началом эвакуации, принятой иными за бегство.
За семь с половиной десятилетий понятие «паника в Москве» обрело совершенно новое наполнение. Теперь им обозначают снятие депозитов, заморозку проектов, увольнение сотрудников и прочие неприятности, когда баррель нефти летит вниз, а курсы доллара и евро – вверх.
Сегодня, в годовщину куда более серьёзной проверки на стойкость, стоит поговорить о том, что никакие страховки отдельно взятого гражданина спасти не смогут. Спасёт только осознание: лодка одна и все мы – в ней.
Как всё началось
Что нам известно о середине октября 1941 года? Примерно полмесяца как началась битва за Москву, и шла она совсем невесело. 13 октября Красная армия оставила Калугу, под Вязьмой и Брянском в плен попали более 680 тысяч солдат и офицеров. Всё это заставило ГКО задуматься об эвакуации Москвы – оборонных предприятий, правительства, Генштаба. Уже 15 октября было издано вот такое постановление:
«Ввиду неблагополучного положения в районе Можайской оборонительной линии Государственный Комитет Обороны постановил:
1. Поручить т. Молотову заявить иностранным миссиям, чтобы они сегодня же эвакуировались в г. Куйбышев (НКПС — т. Каганович обеспечивает своевременную подачу составов для миссий, а НКВД — т. Берия организует их охрану.)
2. Сегодня же эвакуировать Президиум Верховного Совета, а также Правительство во главе с заместителем председателя СНК т. Молотовым (т. Сталин эвакуируется завтра или позднее, смотря по обстановке).
3. Немедля эвакуироваться органам Наркомата Обороны в г. Куйбышев, а основной группе Генштаба — в Арзамас.
4. В случае появления войск противника у ворот Москвы поручить НКВД — т. Берия и т. Щербакову произвести взрыв предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать, а также все электрооборудование метро (исключая водопровод и канализацию)».
Сегодня, спустя столько времени, можно в спокойной обстановке внимательно оценить мелкие штрихи постановления. Как, например, то, что эвакуация посольств стоит первым пунктом. И не просто стоит, а организовывается с предоставлением транспорта. Кстати, транспорта по итогу на всех не хватило – англичане, например, уезжали в товарняках, где то этого возили уголь. И ничего, не пищали.
Также можно заметить, что планы эвакуации, судя по всему, были готовы сильно заранее и теперь без аврала приводились в действие. Однако в 1941 году это выглядело и воспринималось совсем иначе: «Всё пропало, начальство побежало».
16 октября примечательно ещё и тем, что в этот день Московский метрополитен не работал. Тогда ему было меньше 10 лет, однако до сих пор эта дата остаётся единственным днём простоя в его истории.
Кроме эвакуации 16-го числа началось бегство, то есть эвакуация, не санкционированная приказами и постановлениями. Вплоть до дезертирства – если речь о находящихся при исполнении. Закрылись или не открылись заводы, часть из них раздавала продукцию работникам (Госбанк 16-го уже эвакуировался, и не всем успели выдать зарплату). А над всем этим – шёпот и страх. В общем, паника вульгарис.
Впоследствии одной из её причин признали также ещё одно важное обстоятельство: людям никто не успел внятно объяснить суть постановления Ставки. В результате граждане приняли его за драп начальственный и принялись готовить свой собственный, личный.
Вот как это описано у Георгия Попова, второго секретаря Московского комитета партии: «Я поехал в Московский комитет партии. Однако и там было безлюдно. Навстречу мне шла в слезах буфетчица Оля, которая обычно приносила нам чай с бутербродами. Я спросил её, где люди. Она ответила, что все уехали. Я вошел в кабинет Щербакова и задал ему вопрос, почему нет работников на своих местах. Он ответил, что надо было спасать актив. Людей отправили в Горький. Я поразился такому ответу и спросил: «А кто же будет защищать Москву?" Последними из партийных функционеров покинули Москву работники райкомов. А на следующую ночь из Москвы побежали все».
«Спасать актив» и «нет на местах» – это, надо понимать, в течение 15 октября. «Побежали все» – уже 16-го.
В воспоминаниях участников событий, отсеяв явные экзальтации, можно прочесть примерно одно и то же. Все эти шепотки, потом закрытые ворота заводов, бегство, случаи грабежей, мародёрств – не массовых, но имевших место. У всех, понятное дело, с личной спецификой.
Как всё закончилось
А вот затем – снова одно и то же: «Самое удивительное – вся эта внезапная паника и неразбериха так же быстро кончилась, как и началась. Уже на следующий день большинство предприятий заработало, ещё через день открылись станции метро, пошли трамваи и даже, как с удовлетворением отметила мама, продукция “Красного Октября” стала отпускаться строго по накладным» (Владимир Сперантов, в 1941 году был ребёнком). Тут в источниках расхождения минимальные, максимум панике отводят ещё один день – 17 октября. Но это уже на излёте.
Причём 20 октября в городе и прилегающих районах ввели осадное положение, и суровая дисциплина стала и вовсе строгой: вплоть до расстрелов на месте за неподчинение приказу патруля (маленький Володя Сперантов как раз стал свидетелем такого случая). Однако это уже 20-го и позже, а паника по большому счёту схлынула уже с 18-го. Как так?
Во-первых, банально: главные паникёры к тому времени уже за несколько сот километров были. А когда паникёров нет, то нет и паники.
Во-вторых, не все москвичи бросились бежать, многие сформировали рабочие дружины и стали помогать милиции. Через 2-3 дня в Москву ввели внутренние войска, но как раз 16-го эта самоорганизация очень пригодилась
И, конечно, сыграло свою роль частичное невыполнение п. 2 постановления «Об эвакуации Москвы». Сталин из Москвы так и не уехал. Остался в столице и возглавлявший Генштаб Борис Шапошников.
В результате паники не было даже в куда более тяжёлый период, в ноябре 1941 года, когда немцам до Москвы оставалось 25-30 км. «Нет никакого сомнения в том, что русские будут продолжать борьбу вне зависимости от судьбы Москвы», – если Сталину удалось создать вызвать такую уверенность у премьер-министра Польши Владислава Сикорского, то вряд ли москвичи были в этом менее уверены.
***
Есть расхожая фраза: «У победы много отцов». Отцами нашей победы в Великой Отечественной стали армия и тыл, массовый героизм и даже немного ленд-лиз.
И ещё одно обстоятельство. Оно перед глазами, оно настолько очевидно, что на него привычно не обращают внимания: даже немецкие орды под Москвой и угроза её падения не превратили граждан СССР в бегущее стадо.
Из этого следует два вывода.
Во-первых, государственная власть оставалась не менее крепкой, чем в мирное время. Проще говоря, наши предки победили ещё и потому, что сохранили государство, не превратились в дисперсию индивидов.
Во-вторых, «государство» в данном случае – понятие исключительно конкретное. Это не Сталин, не партия, не войска НКВД. Государство – это гражданин с трезвой головой на плечах и на своём месте. Сталин, кстати, выслушав доклады о беспорядках и их пресечении, заметил: «Я думал, будет хуже».
Помните, после войны он поднял тост за народ-победитель? Не исключено, что это заготовка ещё с 1941 года, с момента первой победы. Над страхом.