Беле-беда
Один мой друг говорит, что люди не меняются. Я всегда с ним спорю. Это наш самый любимый спор. Мы так давно знакомы с Сашей, что спорим для собственного удовольствия и не до крови. Мы выросли в Белебее. Когда-то чувашское поселение, купеческий городок, промышленный, голодный, а теперь медленно вымирающий, как и многие города этой великой и могучей.
Беле – беда. Так сказал народ, спасаясь от зла, либо нашел его здесь. А мы родились в этом городе. Но раньше было разбито войско башкир, а Пугачевское восстание подавлено. Те, кто смог убежать и остался в живых, построили город и назвали его Белебеем – большое несчастье. Но есть и другая версия, про тирана бая, которого крестьяне прозвали Белебаем – злым богатеем.
Две центральных улицы. Одна из них – Ленина, другая – Красная. Памятник вождю между мэрией, гостиницей, кинотеатром «Мир» и детской поликлиникой. Прямо – мой дом, выходящий окнами на Пионерскую площадь. Пионеры закончились, но осталась гимназия, которую жители окрестили русской. А еще есть чувашская, башкирская и татарская, не считая обычных школ. Саша когда-то учился в русской гимназии, ее считали элитной, поэтому не любили. У них была форма с эмблемами, за что многих нещадно били по пути домой. «Мы гимназисты, а это значит – стремимся к знаниям всерьез…» Раньше имело значение, «с какого ты района» или школы.
Вижу Сашу неизменным – мечтателем, вечно в поиске себя и правды. Смотрю в него, как в зеркало, только я без бороды. С ним можно обсуждать феминизм, отношения, мультфильмы и проблемы городов, но он всегда говорит мне: «Люди не меняются».
Спорю лениво, потому что это вечный спор, да и сама не уверена, что права, да и лето – жара. Говорю ему: «Если человек захочет, он может изменить не только себя, но и мир». Вот такой у меня аргумент. И еще добавляю: «Ребенка можно воспитывать до трех, потом садик, школа, университет, работа и семья. Все оказывает влияние, не отбрасываем темперамент. Но если человек захочет, то поменяется. Мозг можно воспитывать».
– Выйти из зоны комфорта, которая то ли есть, то ли навязали? – спрашивает он, с видом философа разглядывая копошащихся в пыли голубей. – Люди не меняются, – выносит вердикт.
Я трясу головой, делая вид, что слушаю его. Мне нравится, как он машет эмоционально руками, перескакивая с бордюра на поребрик (Саша потом уехал в Питер). «Ты прав, ты настолько прав! Всю жизнь бегу, как слепая лошадь, хромая на четыре ноги. Я же нисколечко не меняюсь». Но не скажу этого вслух, потому что девочки всегда правы.
– Ну, нет, Саш! Меняются, много же примеров вокруг, – и развожу руками в сторону, будто забыла, каких или примеров слишком много, чтобы о них рассуждать в деталях.
Мы замолкаем. Молчать тоже нужно уметь. А уметь молчать вместе – это уже дружба. Еще один наш разговор, когда заканчиваются остальные, – цифровое бессмертие. Первой страницы в интернете уже не существует. Как будет выглядеть музей истории Всемирной паутины? Коды, знаки, символы. Представить количество мертвых страниц – люди, которые никогда не будут онлайн. Или же иначе: навсегда ушли в онлайн – рай, где пересылают смешных котиков, выкладывают пейзажи с вечнозелеными деревьями, хорошие стихи, добрые посты и шлют в вечность виртуальные поцелуи и объятия. Никаких спамов и ругани.
Можно сделать проще – взять старый кнопочный телефон и уехать в глухую деревню. Сбежать от чужого потока мыслей, от бессмысленных рабочих чатов, создающих иллюзию общности и группы, от нелепых переписок, начинающихся с «как дела» и ничем не заканчивающихся. Я не буду фотографировать города, путешествия, выкладывать свои достижения, еду и обработанные красивые фотографии, где кажусь счастливее. Не буду бороздить ленту, ставить лайки, читать комментарии. Не буду ничего. И поэтому меня не будет. Но когда я умру, обо мне останется куча информации. Моя цифровая копия. Лекарство от бессмертия найдено, но кто будет разбирать эти завалы и руины? Кто найдет в них меня?
Я же ищу осколки себя в чужих городах, может, где и найдусь…
Казань – июль
Пять утра. Забыла о разнице во времени с Уфой, поэтому приехала слишком рано. А может, вовремя? Никогда не видела Казань спросонья, не успевшей умыться и почистить зубы. От «Кольца» перехожу на другую сторону, сажусь на мокрую скамейку. Город встречает неуверенным прохудившимся дождем. Что ж, вот и я приняла утренний душ.
Подходит испитая пара. Он клянчит. Она стоит в сторонке, скромная и потерявшая свое лицо, копается кокетливо в грязных волосах. Улыбается. Делаю вид, что не слышу. Хватаю рюкзак и отправляюсь бродить по центру в поисках открывшейся кофейни. Боже, сохрани меня от нищеты и падения.
Из баров возвращаются гуляки. Мужики шутят глупо и пошло. Девушки ржут. Они уедут с ними, чтобы проснуться с похмелья в ужасе от содеянного, будут клясться, что это в очередной последний раз, быстро оденутся и запрыгнут в такси, а дома долго будут смывать с себя грязь прошедшей ночи.
Один из шатающихся кавалеров предлагает донести сумки «куда угодно, хоть на край света, потому что нельзя такой красавице ходить одной». Иди с миром. После веселой ночи, проведенной в обнимку с алкоголем, незнакомец готов на решительные действия. Вежливо отказываю и добавляю скорости.
Если бомжам повезет, то очередная пьяная и щедрая компашка подбросит им деньжат. Тогда еще один день в туристической Мекке можно прожить не думая. Будут вдвоем блуждать по старинным улочкам и падать в тени деревьев, проспятся и побредут дальше. Путешественники без времени.
А вот финны. По пьяной речи сложно разобрать, кто они, но ведут себя свободно, перебегая оживающую транспортом улицу. Бегут радостные, взявшись за руки. С ними мне тоже не по пути. Наверное, все же, финны.
Попрошайки встречают и на Бауманке. Зато здесь дешевая еда. Денег у меня немного. Сажусь на скамейку и пишу этот текст. Семь утра, и все закрыто. Жую яблоко. Листаю «ленту». Просыпается солнце, и мрачные тени забулдыг растворяются в нем. Девять утра. Бауманка оживает туристами. Открывается кофейня и столовая. Впервые пробую лавандовый раф в кофейне. А в столовке за большую порцию макарон с сосиской и суп с лапшой отдаю сотню. Казань начинает мне нравиться. Скоро приедет речной человек, и дальше мы будем блуждать уже вместе.
Ключи от квартиры казанского писателя, где мы проведем несколько дней, передает его друг Игорь. Он фотографирует портреты живой Казани и людей, знает про город «немножко больше, потому что здесь родился», объясняет, как не заблудиться, доносит сумку и как-то тоскливо смотрит мне вслед – не оглядываюсь, просто знаю это, потому что и мне тоскливо оттого, что мы больше не увидимся. Я люблю милые и теплые встречи, когда люди настоящие, но потом приходит обязательная грусть, которая быстро растворяется в потоке дел.
В квартире писателя все говорит о нем. Множество книг, велосипед, фотографии, керосиновые лампы. Спасибо тебе за солнце, скользящее по деревянным занавескам, за крики чаек, за красную книгу на марийском, который я не знаю, но и это часть твоей огромной вселенной. Спасибо за волшебство встречи с речным человеком. Но пока отправляюсь в Кировский район, куда не водят экскурсии.
Сюда не доедешь на метро, нужно сесть на автобус, который перенесет в Адмиралтейскую слободу, где советский конструктивизм уживается со старинными особняками, а деревянное зодчество перемешивается с заброшенными домами и заводами. Здесь же можно спуститься к Волге с золотистым мягким песком. Здесь же можно испугаться местных и рвануть прочь от древнего страха перед пещерными людьми. Но не все казанцы такие.
Пожарное депо от сноса спасли активисты, напротив – бывшее общежитие завода обозных деталей № 169 – объект культурного наследия или аварийный дом, в котором продолжают жить люди. Здесь время остановилось в 30-х годах прошлого столетия. Едем дальше. Улица Гладилова – рубеж веков. Здесь стоит брошенный, но хорошо сохранившийся Алафузовский дворец.
Множество километров натирают мозоли. У меня красивые нубуковые сандалии и сарафан. Казанский загар мне к лицу. И вот приезжает мой речной человек. Мы отправляемся на остров Буян, маячивший в голове давным-давно, когда жили-были и мед-пиво пили.
Буян
Остров, окруженный водой. В Свияжск советуют отправляться на теплоходе, оно и верно, пока едешь на машине, поражает простор воды. Она везде. Она – сила, живая и мертвая.
То и дело присоединяемся к туристам, подслушиваем: здесь был склад, теперь храм, здесь психбольница, теперь монастырь, здесь же сидели заключенные. А мы теперь заключены в общие объятия.
Между нами почти тысяча километров, а Казань – середина нашего пути друг к другу. Я такую штуку слышала сотни раз: надо сделать навстречу друг другу десять шагов. А что делать, когда это десять на сто? Да и человек не ходит метровыми шагами.
К нам присоединяются друзья из Ижевска, как и мы, приехали сюда на пару часов. С собой у них воздушный змей и самокат, который отправляет нас в детство.
Поворачиваем с выглаженных улочек. Заколоченные окна, просевший фундамент, «продам дом», «купаться запрещено» и «рыбалка запрещена». Вокруг море воды и травы. Хачапури с видом на древнюю часовню запиваем грузинским лимонадом.
Друзья только что вернулись из Грузии, говорят, там прекрасно. Надо было ехать тогда, пока границы не закрыли. Но мы еще не знаем, как сложатся дальше наши жизни, не говоря о мировом пространстве.
Время течет по своим туристическим правилам: от автобуса до автобуса, от теплохода до теплохода. Мы прощаемся, обещаем когда-нибудь приехать в Ижевск. Сколько обещаний дает человек, зная, что не выполнит их?
Дух воды
Мы не виделись с казанским писателем почти год. Волга ведет нас за собой, превращая жизнь в полноводную реку со своими порогами и крутыми поворотами.
Он величайший писатель, и говорит о Казани так, что соединяются прошлое и настоящее, на глазах вырастает город, взрослеет, наполняется новыми кодами и смыслами.
В каждом городе, поселке или деревне есть то, что знают только местные. Главное, чтобы показали дорогу к родному, своему, поделились воспоминаниями, в которые окунешься и станешь тоже немножко местным. По-другому посмотришь на себя, вдохнешь воздух, а он знакомый, наполненный всем, что дорого: так пахло, когда мама воскресным утром жарила пирожки с картошкой, так пахло парное молоко из железной кружки и разгоряченный лес, где собирали ягоды. И все это возвращается, потому что всегда было с тобой, но ты забыл.
Речной порт, Татарская слобода с множеством мечетей на каждом шагу: зеленые, кирпичные и поющие. Волга, когда берегов не видно, когда смотришь под ноги и находишь ракушки, окаменелые кости, когда шутишь про духов и немножко боишься, потому что здесь на косе все возможно. Здесь другое время и мы другие: волшебные и крылатые, как Акбузат.
Когда рядом идут два человека и вспоминают речную жизнь, иду тихо рядом и завидую – не сравнится Агидель с Волгой, не дотянуться до речных людей. Но все мы будто из одного истока. Все мы связаны одной землей, одним воздухом и огнем, что живет в нас. Ноги тонут в песке. Чайка, бросившись с неба, плавно распласталась по земле. Жизнь и смерть ходят рядом. Волны заглушают внутреннюю речь. Невозможно думать, да и не нужно. Фотография на память – смешные, какие есть. Дорогие люди, будьте счастливы. Будьте счастливы, и когда меня не станет. Память – это тоже быстрая река.
В закатных лучах наш проводник становится духом воды и города. Его голос убаюкивает. Он показал другую Казань, такой я ее сохраню. Таким я запомню тебя, прекрасный друг. На следующий день спешно прощаемся, потому что «долгое прощание – долгие слезы», потому что мы еще встретимся, мы все обязательно встретимся.
Оставляю нашему другу чай и бальзам из башкирских трав, ставлю возле керосинки, где он обязательно найдет их и улыбнется. Напишет сообщение, похожее на письмо. Он печалится, что люди перестали писать друг другу живые письма. Я всегда жду твои письма.
Городец – Нижний Новгород
Мы же плывем дальше. Городец дышит Александром Невским. Говорят, здесь он завершил свой земной путь в Федоровском монастыре. Святой князь – ровесник Нижнего Новгорода, а Городец старше их обоих.
В одном из питерских храмов, уж и не помню каком, купила маленький образок Александра Невского. Стоит теперь среди книг, сверкает позолотой, держит в руках щит и меч. Защитник.
Городец дышит стариной. Цивилизация не поглотит его древний дух. С наличников улыбаются львы и русалки-берегини, растительный орнамент вьется в любое время года, деревенские закоулки, музейный квартал, город мастеров. Простор.
Среди этой воды, старинных зданий и людей рождается ощущение, что была здесь когда-то. Мне спокойно, настолько, что в колокольном звоне слышу пение птиц. Звук этот рождают мои руки, которые тянут за веревочки, в этот момент я не принадлежу самой себе, будто выхожу на миг из тела, не слышу внутренней речи. Эхо летит над Городцом, как и много веков назад.
Речной человек рядом. Он проводит меня за руку по Городцу, Ковернино, Нижнему: Гребешковский откос, Метромост, кремль. Дни ускоряются. Времени не хватает, чтобы показать и увидеть все.
Рассказать бы ему обо всем, каждую мысль и мыслишку, про каждый шрамик на теле и душе, но молчу, чтобы не тратить зря время. Вопросов больше не осталось. Тела слиты – честность наивысшей степени, сердце одно, душа одна, разум един. Два крыла веретеном прядут закат над Волгой и Окой. Небосвод падает в красную воду и качается на волнах, волна за волной.
Мне пора возвращаться домой.
Уфа – август
Когда-то она казалась серой и неприютной. Чужой, провинциальной, невоспитанной. Пыталась понять город, вглядеться в лицо. Мне нравилось гулять по набережной, сидеть под мостом или на бетонных блоках, наблюдать за неспешным течением Белой. Возле фонтана у Гостиного двора собирались стайками студенты. Знакомились, общались, назначали свидания, влюблялись. Фонтан вскоре убрали. Да и вообще, Уфа стала другой.
Я взрослела, становилась частью города, вплеталась в новогодние иллюминации на улице Ленина, терялась в «питерских» арках Черниковки, слушала поэтов возле памятника Маяковскому, бродила по улицам, будто Колумб, открывая новые маршруты.
Октябрьской Революции (или Большая Казанская). Большинство домов выкрасили в желтый цвет. Хорошо, что хоть не в серый, как это было сделано с улицей Гоголя или Аксакова. Но даже это не может помешать любоваться резными деревянными наличниками, каменной лепниной и большими окнами. Домам более века, и зданий становится все меньше, их вытесняют корабли элитного жилья, пожирающие пространство в центре города. Но здесь, именно на этой улице, еще сохранился дух Уфы, здесь еще можно различить ее истинное лицо.
Моя Уфа – деревянная и затерянная в тополях и липах, сквозь листву которых пробирается закатное солнце, тени бегут по домам, где-то громко работает телевизор, смеются дети, из окон невысоких домов стелются разнообразные ароматы ужинов, они перемешиваются, заполняя улицу. Город готовится встретить ночь, чтобы вдохнуть полной грудью прохладный воздух. А где-то иду я, мне двадцать лет, из проблем – только сессия, но и она уже закрыта, это значит, что впереди долгое и жаркое лето.
Такой меня никогда уже не будет.
Продолжение читайте на сайте журнала "Бельские просторы"
Автор: Алина Гребешкова
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.